— Она, — подумала телефонистка Рая Скворцова, услышав в наушниках знакомый голос, и, как всегда, ей показалось, что она говорит с императрицей. Вдовствующей. В изгнании. И совершенно сумасшедшей. И дежурным голосом произнесла: — Программа «Я вернусь». Слушаю вас. — Будьте любезны, я бы хотела поговорить с кем-нибудь из ваших ведущих… Это возможно? — По какому вопросу? — спросила Рая, приготовившись защищаться. — Мне представляется необходимым объяснить им кое-какие вещи, которые, видимо, ускользают от их внимания… — Какие вещи? — стараясь быть терпеливой, спросила Рая. — Видите ли, вчера я посмотрела вашу передачу, которая, безусловно, очень нужна, так как она помогает людям найти друг друга, и тем более обидно, что иногда, в погоне за… м-м… телевизионными эффектами, вы ставите ваших приглашенных в невозможное положение… Сегодня, например, эпизод с девушкой и этим господином из Югославии показался мне… «Ну, сейчас будет цирк», — подумала Рая и перемигнулась с соседкой из кабины слева: вот, мол, мне опять досталось мое чудо в перьях. Рая Скворцова работала в программе второй год. Каждый день с утра до позднего вечера объявленный в эфире номер осаждали сотни абонентов. Искали потерянных родственников, друзей, любимых, однополчан, однокашников, соседей по квартире и случайных попутчиков. Искали в России, в ближнем зарубежье, в Прибалтике, в Западной Европе, в Америке, иногда даже в Африке. Раиса аккуратно записывала имена, фамилии, даты, географические названия и особые приметы и заносила в компьютер. Но бывало и так, что звонили сумасшедшие, которые никого не теряли и не терялись и сами не знали, чего хотят. Говорить с такими надо было вежливо, но решительно, чтобы не было повода для жалоб или скандала. Сумасшедшая «императрица» относилась к последним. Прошлый раз она возмущалась тем, что обидели мальчика, разыскивающего отца: сняли папашу в кругу его новой семьи — с новой женой и новым мальчиком. Папаша почесывал обтянутый майкой пивной живот, довольно улыбался и слегка отрыгивал после плотного обеда. «А че, живем нормально… Ты, это, давай, приезжай…» И равнодушно улыбался. А десятилетний мальчик в студии, плотно сжав губы чтобы не дрожали, — смотрел на папашу и все понимал. — Разве можно подвергать неокрепшую психику ребенка таким испытаниям? Неужели нельзя было посмотреть сюжет заранее и должным образом оценить его? — наивно вопрошала негодующая «императрица». В этот раз ей не понравился сюжет с югославом и девушкой. — Сцена показалась мне оскорбительной для достоинства молодой женщины, к тому же матери, — заявила она. Раиса, может, и понимала, что «императрица» права и что редакторы чего-то недосмотрели. Но до конца рабочего дня оставалось полтора часа, а дома ее ждал голодный муж, и неизвестно еще, трезвый или нет. Да и не ее это дело — решать, какие сюжеты показывать, а какие — нет. К тому же, Рая Скворцова прекрасно знала, что никакие ведущие разговаривать с абоненткой не станут — даже если она действительно императрица — и задача ее состояла в том, чтобы как можно дольше держать удар, пока абонент сам не устанет от собственных претензий. «Императрица» же, Елизавета Константиновна Данилова-Вильдо, высказав Раисе Скворцовой все, что думает по поводу последней передачи, положила трубку, раскрыла лежащий на столике новый номер газеты «Фигаро» и принялась разгадывать труднейший кроссворд на французском языке…. 18 Эмма Михайловна уже второй час сидела у Гришаковых, пила чай, который подавала горничная в накрахмаленном передничке, и уплетала пирожные с невероятно вкусной начинкой — то ли малиновой, то ли смородиновой. И умирала от желания спросить, когда же появится хозяйка дома и появится ли вообще и те ли это самые пирожные, которые они с Лёнчиком часто видели в Смоленском гастрономе по сто шестьдесят рублей за штуку или какие-нибудь другие. «Не понимаю — что такого может быть в этих пирожных, что стоило бы таких денег?» — спрашивала она каждый раз, показывая на них мужу, но тот только раздражался и спешил поскорее уйти. Сам Гришаков пирожных не ел — у него было такое выражение лица, будто у него болят зубы, — и Эмма Михайловна, чувствуя себя немного не в своей тарелке, все время одергивала Джумку, которая, сидя у нее на руке, слизывала с ее ладони кусочки ягодного суфле. «Фу, Джумка, хватит! У тебя опять будет расстройство!» Джумка вытягивала шейку, дрожала и тонко поскуливала от нетерпения. Наконец появилась супруга Александра Борисовича и предложила Эмме Михайловне осмотреть апартаменты. — С удовольствием! Я никогда не видела, как живут олигархи, — слащаво улыбнулась Эмма Михайловна, поднимаясь из-за стола, и тут же вспомнила, что каждый раз, когда она употребляла это слово, Лёнчик сердился и принимался объяснять ей его значение, которое она никак не могла запомнить. «Это — столовая, это — бильярдная… Вот Сашин кабинет… Там кухня…» — комментировала хозяйка, водя ее по трехсотметровой квартире. Эмма Михайловна кивала с напускной снисходительностью, с жадным любопытством разглядывая мебель, ковры и дорогие безделушки, и чтобы хоть как-то компенсировать собственный комплекс неполноценности, все время порывалась с видом знатока дать какой-нибудь совет — куда передвинуть диван или какого цвета ковер лучше бы смотрелся под этой люстрой, — но никак не получалось: супруга советами не интересовалась и только в самом конце экскурсии, когда они вышли на огромную застекленную лоджию, спросила: «У вас случайно нет хорошего фитодизайнера? Мне хочется устроить здесь зимний сад!» Когда Эмма Михайловна отправилась в один из трех имевшихся в квартире туалетов, Ирина Гришакова подошла к мужу и положила руку ему на плечо. — Бедный ты мой! Замучила она тебя? Гришаков поднял на нее усталые глаза и быстро проговорил: — Ирка, что делать? Она просится на работу ко мне в офис. Придумай что-нибудь! — Дай ей денег, и дело с концом. — Ты что! Неудобно! — Удобно-удобно! По-твоему, она зачем пришла? — Ты думаешь?.. Тссс! Тихо, ради Бога! Она идет! Через десять минут Эмма Михайловна выходила из гришаковской квартиры, унося с собой пухлый конверт, в который она, не утерпев, заглянула прямо в лифте. 19 Второго октября около семи вечера жители двух панельных пятиэтажек на окраине подмосковного поселка Новозыбково с интересом наблюдали за приездом следственной бригады. Весь поселок уже знал, что двумя часами раньше на заросшем лопухами пустыре в сотне метров от жилых домов случайный прохожий наткнулся на труп молодого мужчины лет двадцати семи- двадцати восьми. Прибывший на место преступления судебный медик констатировал смерть от двух проникающих ножевых ранений в область сердца. Мужчина был одет в джинсы, наглухо застегнутую темно-синюю ветровку, под которой, несмотря на довольно холодную погоду, не было ничего, кроме футболки с надписью «Hugo Boss», и черную бейсболку, съехавшую набок при падении. Впередних карманах джинсов обнаружили аккуратно сложенный полиэтиленовый пакет, сто пятьдесят рублей с мелочью и грязный носовой платок, а в правом заднем — небольшой клочок газетной бумаги с номером телефона какой-то Марины. И никаких документов. После всех необходимых в таких случаях формальностей тело было отправлено в морг областной больницы, а оперативные сотрудники занялись поисками обладательницы телефонного номера. Оказалось, он принадлежит большому обувному магазину, расположенному в Москве на проспекте Вернадского, и Марин там было две — менеджер и продавщица отдела мужской обуви. Обеим предъявили фотографии убитого, и последняя — высокая худая блондинка лет двадцати, сразу опознала в нем парня, с которым десять дней назад познакомилась на дискотеке. — Ой, мамочки, это он, он, я его сразу узнала! Особенно вот на этой, где он в бейсболке. Он и на дискотеке в ней был. Я ему еще говорю: «Сними ты ее, чего ты, в самом деле?» А он: «Не хочу, — говорит, — мне так больше нравится». Не знаю, может, у него волосы были грязные или перхоть… — И звали его? — Валера. — А фамилия? Девушка хмыкнула. — Кто ж вам скажет фамилию? — Ну почему, бывает, что говорят… некоторые. Свой телефон он вам тоже не давал? — Да зачем мне его телефон? Я первая парням никогда не звоню. — Вот это правильно. А свой вы ему? — Да он ко мне весь вечер клеился! А потом, когда с дискотеки вышли, он мне и говорит: «Поехали ко мне, я у метро “Киевская” живу, тут недалеко». — Ну? А вы? — А я не поехала. — Что так? — Ничего. Не поехала и все. — А телефон, стало быть, дали. И что же, звонил он вам? — Не звонил. А телефон дала, чтобы отвязался. — Что, не понравился он вам? — Ну, почему… понравился. Только он пьяный был. — Понятно. Скажите, Марина, он вам о себе что-нибудь рассказывал? — Не-а. — Погодите, не торопитесь. Сказал же он вам, что живет у Киевского вокзала? Видите, это уже кое-что. Может, еще что-нибудь вспомните? Где работает, чем занимается? — Говорю же — нет. Он все больше глупости всякие… Клеился он, понимаете? — Травку не предлагал? Или кольнуться? — Нет, что вы, я этого не люблю. — Вы-то не любите, а он — предлагал? — Да не предлагал он ничего! Предстояло отработать огромный жилой сектор в районе «Киевской», но оперативникам повезло — оказалось, что любитель высоких блондинок и дискотек, убитый на днях в Новозыбково, был чуть ли не вторым в составленном ими списке Валериев в возрасте от 25 до 30 лет, проживающих в непосредственной близости от Киевского вокзала. Валерий Михайлович Мухин, 1975 года рождения, холостой, жил на Брянской улице, в так называемом дипломатическом доме. Отправились на Брянскую, однако обнаружить в однокомнатной квартире Мухина что-либо, проливающее свет на убийство, увы, не удалось. Это было типичное жилище молодого холостяка, любящего женщин и шумные компании, — огромная, наспех застеленная кровать, именуемая в народе сексодромом, покрывало под тигровую шкуру, в нескольких местах прожженное сигаретой — дешевое, но с претензией на роскошь; самопальная барная стойка с тремя высокими табуретами, обтянутыми темно-вишневым дерматином, и с довольно большим количеством пустых бутылок от дорогих импортных напитков, служащих украшением. Над кроватью большое овальное зеркало, призванное отражать сексуальные утехи хозяина во всей их наготе. Множество видеокассет — с боевиками, порнографией и любительскими записями. На стенах несколько новеньких глянцевых постеров, на которых затянутые в кожаные латы блондинки и брюнетки с развевающимися волосами мчались куда-то на огромных сверкающих мотоциклах.