— Чего мало? Ты что, спятил? — Я не спятил. Если б ты жила с ним года три-четыре… — Больной, что ли? Ну и что бы было? — Я бы мог тебе помочь… — Как это, интересно знать? — А так… Понимаешь, если бы я достал тебе ребенка, готового, а ты бы навешала лапшу своему папику… — Как это — достал? Родил бы, что ли? — Не родил, дура, а достал. Сечешь разницу? Оксана усмехнулась. — Ну так достань. — Ишь ты какая, обрадовалась: «достань». Достать-то я могу, только вот ребенку уже три года. — Слушай, — Оксана начала терять терпение, — ты объясни толком: что за ребенок? — Это не твоего ума дело, ясно? Да и вообще — что говорить, если он все равно тебе не подходит. — Что значит «не подходит»? Это ты так решил? — Это не я решил, дура, а природа. Если ты со своим папиком трахаешься только год, то как… — Кто тебе сказал, что год? — Да ты сама только что сказала! — Я сказала, что живу с ним около года, а трахаться мы начали… — она подумала, — еще в 1999 году на Кипре, когда познакомились. — Ну? — вытаращился Генка. — Что — «ну», баранки гну. Давай, колись: что за ребенок такой? — Такой, что обойдется он тебе… в немалую сумму. — Сколько? — Ишь ты, какая быстрая! — Слушай, ты мне надоел. Или говори — сколько и что за ребенок, или катись отсюда к едрене матери. — Ладно-ладно, «катись»… — примирительно проворчал Генка. — Ты еще благодарить меня будешь. Значит, так. Товар, прямо скажем, не дешевый. Но качественный. — И выпалил: — Сто тысяч зеленых. — Из золота он у тебя, что ли? — вытаращила глаза Оксана. — Не из золота, а из хорошей семьи. А это важнее. — Мальчик, девочка? — Девка. — Плохо. У Генки вытянулось лицо. — Чем плохо-то? — Не люблю я баб. — Дура! Что ты понимаешь! Беленькая, кудрявенькая, прямо куколка! Твой как увидит, так сразу и растает. Оксана задумалась. До нее постепенно начала доходить суть Генкиного плана, и этот план ей нравился. — Растает, говоришь..? А как я ему втюхаю, что она от него? И как объясню, где она пропадала все это время? Генка, обрадовавшись, что клиент клюет, а названная сумма бурного протеста не вызывает, с энтузиазмом воскликнул: — Тоже мне, проблема! Соври что-нибудь. Вам, бабам, соврать что плюнуть. Скажи — отдала на воспитание. Оксана вспомнила, что недавно видела по телевизору старый фильм с Софи Лорен, игравшей проститутку, втайне от своего сожителя растившую троих сыновей. Когда парни подросли, она возьми да и предъяви их ему. «Вот, мол, один из них — твой собственный сын». Тот поломался-поломался, покричал-покричал, а потом все-таки женился как миленький — очень уж ему, старому козлу, хотелось стать папашей. Но ведь это когда было? Пятьдесят лет назад? Тогда не было ни ДНК, ни компьютеров, ни экспертиз… Золотое было время — мужику можно было втюхать что угодно. Особенно такому, который хочет, чтобы ему втюхали. А Игорек? А что — Игорек? Игорек уже созрел, Игорек готов обрюхатить первую попавшуюся телку, Игорек уже спит и видит… Тут-то она и предложит ему все готовенькое, и не придется ему ни ждать, ни терпеть возле себя брюхатую бабу, ни даже раскошеливаться на роддом. Раз — и в дамки! То есть в папочки. Разве не красота? А заставить его поверить?.. Что ж, она не дура, она все продумает, все сделает как надо… Вот только бабки. Бабки и документы на ребенка. Вернее, только бабки, потому что, когда они есть, все остальное — не проблема. И Оксана начала думать. Во-первых, надо было понять, где взять бабки. Во-вторых, ребенка не спрячешь — это не кошка и не собака. А предъявлять его — опасно. Это папику можно лапшу на уши навешать, а обмануть подружек, Аню Молочковскую, Румию Юсупову, Вику Селезневу, Гулю Зейналову, Ирку Гришакову, да что там… даже Люську, собственную подругу детства, которая знает про нее все или почти все, будет трудно. Впрочем, что касается Люськи — тут просто. Люську надо купить. Просто купить и все. Посидеть с ней, распить бутылец, дать денег, поплакать по-бабьи и все рассказать. Она же тоже женщина, должна понять. Правда, плохо, что у нее своих двое — вдруг возмутится? Хотя чего там? Кто ж ей скажет, что он украденный, этот ребенок? Даже наоборот, еще и лучше: у тебя, мол, есть дети, а мне тоже недостает в жизни материнских радостей — каждую ночь плачу в подушку, так хочется прижать к груди какого-нибудь маленького записанного засранца. Скажу, что взяла за огромную взятку из дома младенца. Почему за взятку? Потому что неполным семьям просто так не дают, я узнавала. И не просто за взятку, а без документов. Вот поэтому пусть и попробует достать через мамашу, которая работает в местном загсе, бланк метрики. Во сколько же ей, интересно, влетит это удовольствие? Сто кусков Генке, потом Люське, чтобы молчала, потом ее мамаше за метрику, потом еще наверняка зачем-нибудь понадобится…. Вот блин! Но ничего. Сейчас она, конечно, влезет в долги, но зато потом… Оксана представила себе, как она путешествует по миру в качестве супруги Игоря Александровича Барсукова, миллионера и мафиоза. Впрочем, как бы Игорек не засадил ее дома с ребенком… кто его знает? Если он всерьез отнесется к идее удочерения, как бы потом… Ничего, успокаивала себя Оксана, — главное, чтобы удочерил и женился, а со всем остальным она разберется. Кроме того, теперь она может его шантажировать — сперва дать ему привязаться к ребенку, а потом… Куда он денется, Господи… А девчонке, между прочим, повезло — можно считать выиграла миллион долларов — дочь самого Барсукова. Оксана зажмурилась, представляя себе блестящие возможности, которые откроются перед «дочуркой», и тут же подумала: «Смешно получается — эта самая дочь, будь она неладна, через несколько лет уж точно станет наследницей, а вот где буду я, еще неизвестно. Ха-ха! Ничего, впереди еще пятнадцать лет. Это очень-очень много, пятнадцать лет… и прожить их надо так, чтобы — как там говорится? — вот, правильно, чтобы не было мучительно больно… вот, блин, это ж надо такое придумать!..» О том, откуда на самом деле возьмется этот ребенок, Оксана предпочитала не задумываться, руководствуясь хорошо известным принципом — меньше знаешь, лучше спишь. Да и чего задумываться? Игорек обеспечит девке сказочную жизнь — чего же еще? Однако нельзя было сбрасывать со счетов и риск — вдруг кто-то узнает девчонку? Ведь ее родители, надо думать, не будут сидеть сложа руки? Может, по ящику объявят, может, еще как-нибудь — в розыск подадут — кто его знает? Значит, девчонку придется увезти — например, на Кипр, где у Игорька дом с обслугой, или в Шотландию. И еще. Если девчонке три с небольшим, значит, родится она должна была где-то в мае — июне. Значит, зачать ее могли или в августе, или в сентябре. А с Игорьком они переспали только в январе. Как же быть-то, а? Оксана пригорюнилась, но ненадолго. «Вот дура, блин! — сказала она себе. — Метрика-то у нее будет новая. А там можно написать что угодно — хоть январь, хоть февраль. Девчонка же не помнит, когда у нее день рождения!» Но раз так, воодушевилась Оксана, то все отлично, просто отлично! Они как раз с папиком весь январь вместе провели на Кипре — сперва в общей тусовке на Лимасоле, а потом он увез ее на Пафос, где у него свой дом и где они не вылезали из койки… Значит, если они «зачали» ее в середине января, то «родится» она в середине октября, то есть как раз к Игорькову возвращению из Америки! Разве не здорово? Здорово-то здорово, но ведь начиная с лета она должна была ходить с пузом? И ее с этим пузом должны были видеть? С этим-то она как будет разбираться? Навешать лапшу Игорьку она сумеет, но что она скажет другим? А ведь кому-то о-очень не понравится, когда станет известно про ее брак с папиком!.. Значит, надо чуть не по часам вспомнить, что с ней было и где она проводила время с июля по октябрь, когда беременность уже должна была быть заметной. И только тогда решать, лезть в это дело или нет. Но Оксане и тут повезло. Она вспомнила, что в июле того года прилетела в Сочи на съемки, а через несколько дней туда позвонила Гуля Зейналова из «Голден старз» и предложила посниматься на юге Франции. Оксана придурилась больной и, разругавшись со всеми, уехала, и Гарик Абрамян, которого она подвела, должен об этом помнить. И если его спросят, скажет: «Да, было дело. Чем хворала — не помню, но ходила бледная и зеленая». Чем не какой-нибудь токсикоз или как это там у них называется? А вот потом — самое интересное. Съемки на юге Франции не состоялись, и Гуля Зейналова, чувствуя свою вину за то, что лишила ее заработка, предложила Оксане поехать отдохнуть у нее в доме в Грасе, где Оксана собиралась пожить недельки две, а сама познакомилась с французским бизнесменом и проторчала там аж до начала октября. И в паспорте, между прочим, штам-пик имеется. Значит, что же — все получается? Родила во Франции, даже, может быть, там и оставила ребенка на воспитание в каком-нибудь пансионе… Точно! Класс! Оставила в пансионе или у дорогостоящей няньки — потому и деньги у папика таскала, а признаться боялась. А сейчас почему не боится? Потому что сейчас на все готова, лишь бы быть со своей любимой доченькой: «Ну, убей, убей меня! Оставь своего ребенка сиротой!» Все шло хорошо. Нужную сумму она почти собрала — оставалось найти последнюю десятку. Документы на ребенка сделала и, слава Богу, обошлась без Люськи и Люськиной матери, а нашла через Интернет каких-то деляг, которые поклялись, что ксива будет такая, что ни одна собака не подкопается, и не подвели — во всяком случае, в паспорт ей ребенка вписали без проблем. А Генка, спасибо ему, выручил и согласился попасти девчонку, за что, правда, содрал с нее еще кучу денег, но зато избавил от заботы. И девчонка его, как ни странно, слушалась. Да, Генку слушалась, а вот ее, Оксану, не признавала и, как она к ней ни подъезжала, какие подарки ни дарила, какие сюсю-пусю не разводила, мамой ее называть наотрез отказывалась. И ей не позволяла называть себя никаким другим именем, кроме Маши, хотя Оксане так хотелось назвать ее Алиной. Так и не далась, чертова девка! Генка ее успокаивал, говорил, что со временем она привыкнет — и к имени, и к новой матери, но она к этому времени кое-что вспомнила и решила, что пусть девчонка, если уж ей так хочется, останется Машей, а она, Оксана, сумеет из этого извлечь кое-какую пользу. До приезда папика оставались считаные дни — она нервничала, плохо спала. Недостающую десятку она так и не нашла и решила сделать попытку договориться с Генкой, пообещав, что расплатится с ним, когда все утрясется и она станет мадам Барсуковой. Однако странным образом оказалось, что при всей их дружбе Генка вовсе не склонен ни к каким уступкам и о том, чтобы отсрочить платеж, и слышать не хочет. «Ты че, мать, в натуре, совсем не сечешь? Кто из нас рискует? Ты или я? Ты тут вообще ни при чем. Если тебя за жопу схватят, скажешь, что девчонку нашла и пожалела, и ничего тебе не будет. А мне за похищение, знаешь, какой срок припаяют?» Пришлось договариваться с Семеном, потому что больше взять было негде. Вот тут-то она и попалась! Она-то, дура, боялась его как журналиста, а влипла в уголовщину — еле ноги унесла! Слава Богу, менты ей поверили, а если бы нет? Если бы повесили на нее убийство Семена? Что тогда? Не-ет, надо как можно скорее мотать отсюда — сваливать на Кипр, куда у нее, слава Богу, есть виза, и отсиживаться там, пока все не устаканится. Оставалось последнее — убедить папика, что эти три года он жил, не догадываясь, что у него есть ребенок. Завтра он прилетит из Нью-Йорка и увидит, что в сейфе недостает сорока тысяч. И спросит. При мысли о том, как он войдет в спальню — а у него была привычка лазить в сейф именно перед сном — и проревет: «Где деньги?» — у Оксаны что-то обрывалось в животе. Но отступать было поздно. «В конце-то концов, не убьет же он меня!» — сказала себе Оксана и удовлетворенно оглядела свое отражение в зеркале. 11 Следующий день — Игорек должен был появиться только к вечеру — Оксана провела дома. Толстухе заказала обед с белыми грибами в горшочке, которые Игорек особенно любил, и отпустила пораньше, чтобы не мозолила глаза и не мешала сосредоточиться. На стол накрыла сама — поставила свечи и цветы в серебряной вазочке. И надела платье, которое папик еще не видел и которое ей очень шло, — простенькое, не броское, но ужасно сексапильное. С макияжем осторожно: светлая пудра, немного тени — лицо чуть бледное, чуть грустное, но безумно привлекательное. Волосы? Конечно, распустить. А впрочем… не заплести ли косу? Аленушка на берегу пруда. Печальная, женственная, любящая. Хоть плачь. Папик вваливается в девять вечера, усталый, но, слава Богу, веселый. — У-ти, моя рыбонька! Ждешь папочку! А папочка тебе из Нью-Йорка кое-что привез… Ты чего такая? Оксана улыбается — грустно и немного устало. И шепчет, прижимаясь к нему: — Я тоже соскучилась… очень… — Так… чего стоим? Кого ждем? — бодро интересуется папик — он любит известные цитаты. Он сбрасывает пальто, обнимает ее за талию, заглядывает в вырез платья и что-то бормочет. Оксана думает: «Порядок! Готов!» — Подожди… — выдыхает она. — Не сейчас… — Почему не сейчас? — обижается папик. — А? Рыбка, почему?.. — Потому, — говорит Оксана и выскальзывает из его объятий. — У тебя что — новая прическа? — папик смотрит ей вслед и замечает косу. — Тебе идет, ты такая девчушка, маленькая, хорошенькая… Оксана держит ушки на макушке и улыбается — про себя.