– Пересядьте за стол, Глеб Иванович. И вам будет легче. И мне. – Откуда вам известно мое имя? – Бокий не скрыл удивления. – Конвоир проговорился? – Бросьте. Мальчики – молодцы. Несут службу исправно. Белый протянул руку, взял горячий стакан, даже не поморщившись от боли. «Тепло, – догадался Бокий. – Долгожданное тепло. Сейчас будет греть руки. И пить маленькими глотками. Чтобы растянуть удовольствие». – Я распоряжусь, чтобы вас завтра сводили в баню. Сегодня, к сожалению, не получится: поздно. И все-таки, Олег Владимирович, откуда вы меня знаете? Лично-то мы ведь не знакомы. – Не знакомы. – Арестованный поднес стакан к губам, сделал едва заметный глоток. От удовольствия зажмурился. – Но вот над вашими шифрами мне посчастливилось поработать. Три года назад. – Олег Владимирович улыбнулся. Или Бокию показалось? – Интересную головоломку вы тогда нам задали. Ловко поморочили голову Алексею Ипатьевичу… Полковник улыбнулся. Уголки тонких губ Глеба Ивановича тоже слегка приподнялись. – Помню, помню. Точно, Алексей Ипатьевич Межуев… – Бокий в голос рассмеялся. – Видели бы вы его выражение лица, когда он рассматривал мою «математику». – Думаю, мое лицо было не менее выразительным, когда я в первый раз увидел ваш ребус. – Белый сделал новый глоток. – Должен признать, умную штучку вы изобрели. Когда жандармы принесли вашу тетрадь, моему восхищению не было предела. Помнится, полковник Зинкевич даже предложил взять вас в штат разведки, в шифровальный отдел. Но… – Но я вновь был арестован, – вставил Бокий. – Точно, – Белый сконцентрировал взгляд на стакане, – если не ошибаюсь, по делу Петроградского комитета. – Вам и об этом известно? – Что делать, служба. Кстати, мне, как оппоненту и противнику, искренне жаль, что вы впустую растрачиваете свой ум здесь, в ЧК, в то время как могли бы применить его в ином месте. – В разведке? – Именно. Ловить уголовников с вашими данными… Расточительство. – Мое трудоустройство еще успеем обсудить. Если будет желание. А сейчас давайте вернемся к вам. Белый равнодушно пожал плечами: – Если вы про деньги Губельмана, лучше нашу встречу закончить прямо сейчас. – Не торопитесь. Деньги, конечно, нас интересуют. Согласитесь, это нормально, когда власть хочет вернуть награбленное у трудового народа. А иначе как? Человечество, к сожалению, не успело еще придумать альтернативу деньгам. Однако давайте на время забудем о губельмановских миллионах. Полковник вскинул удивленный взгляд: – Вас что-то интересует помимо господина Губельмана? – Отчего ж? Меня в первую очередь интересует именно господин Губельман. Но не только он. Признаюсь, в отличие от некоторых моих товарищей, я данному гражданину, который сегодня оказывает существенную помощь делу революции, не доверяю. Не нравится он мне. И ничего не могу с собой поделать. В данный момент меня интересуете лично вы, Олег Владимирович. Я ведь не напрасно сказал в начале разговора о том, что долго ждал этой встречи. Если бы сразу увиделся с вами, у некоторых моих коллег могли возникнуть вопросы, на которые я вряд ли смог бы дать внятный ответ. – А сегодня, выходит, решили пообщаться? И, если не ошибаюсь, по причине смерти товарища Урицкого? – заметил Белый. – Совершенно верно. Только не нужно иронизировать. Данное преступление выходит далеко за рамки обыденных правонарушений. Бокий достал из стола пачку тонких английских папиросок, спички, все положил на середину стола. – Курите. – Откуда такое богатство? – Старые запасы. Специально отложил. Для нашей встречи. Как только узнал, что вы у нас. – Тонкие пальцы Бокия взяли пачку папирос, вынули одну из гильз. – «Галуаз». Любимые папиросы генерал-майора Адабаша. Я не ошибся? – Нет. Все правильно. – Белый поставил стакан, взял папиросу, прикурил. – Только при чем здесь Михаил Александрович? Закурил и Бокий. – Сам генерал к теме нашей беседы никакого отношения не имеет. Он, так сказать, связывающее звено. Теперь по сути. Мне посчастливилось, – Глеб Иванович пододвинул тяжелую бронзовую пепельницу ближе к полковнику, – познакомиться с довольно любопытным документом, который составили вы, Олег Владимирович. И с которым в свое время вы ознакомили председателя Петроградской военно-цензурной комиссии генерал-майора Адабаша. Понимаете, о чем идет речь? – Естественно. – В таком случае позвольте задать ряд вопросов, касаемых как данной записки, так и ее последствий. – Господи, когда это было… – усмехнулся полковник, – сто лет в обед. Да та записка давным-давно потеряла актуальность. – А вот мне любопытно. Удовлетворите мое любопытство? – А если откажусь? – Ваше право. Настаивать не стану. Тем более данный разговор – моя личная инициатива. И по поводу него я никакого распоряжения сверху не получал. Так что можете допивать чай и быть свободными. Понятно, в меру свободными. Белый глубоко втянул табачный дым в легкие. Возвращаться в камеру не хотелось. Да и пообщаться с живым существом приятно. Даже если ты к этому существу испытываешь, мягко говоря, презрение. К тому же терять нечего. Документ, о котором шла речь, был составлен в самом начале войны и дальше Адабаша так и не пошел. В силу разных причин. Теперь же, после прихода большевиков к власти, сей документ вообще потерял свою актуальность. – Что ж, если еще нальете чаю, можно и побеседовать. Что конкретно вас интересует? – Ох, Олег Владимирович, – Глеб Иванович взял чайник в руки, – я, к вашему сведению, ненасытен. Меня в этой жизни много что интересует. Даже самому подчас удивляюсь: и когда сия ненасытность иссякнет? А ей, кажется, конца и края нет. Но то все лирика. В своей записке Адабашу вы, Олег Владимирович, вскользь упомянули об одной организации – «Полярная звезда». Расскажите мне о ней. * * * Аристарх Викентьевич извлек из жилетного карманчика луковицу часов: – Начало одиннадцатого, – недовольно пробормотал следователь. Снова придется возвращаться домой по ночному городу. Анна Ильинична, супруга, скандал устроит. Переживает. А как иначе? Тут средь бела дня убивают на улицах, что уж говорить про ночь… Впрочем, сам виноват. Мог бы допрос Иоакима Самуиловича перенести на завтра. Озеровский тут же мысленно оправдал себя: нет, в том-то и дело, что не мог. Если бы перенес, то завтра его бы проводил Геллер в его, Озеровского, присутствии, и ни о какой откровенности не могло бы быть и речи. Нет, все сделано правильно. Доронин, расположившийся на противоположной стороне стола и вчитывавшийся в протокол допроса членов семьи Канегиссеров, услышав нервное топтание старика, вскинул голову: – Не беспокойтесь, Аристарх Викентьевич. Поедем машиной. Хотя, судя по всему, выспаться нам сегодня не придется. Завтра приезжает Феликс Эдмундович. Нужно все бумажки подготовить к его приезду. – Плюс ко всему завтра следует съездить в Михайловское училище, где учился Канегиссер, и на Миллионную, – добавил следователь. – В Михайловское – понятно. А на Миллионную за какой надобностью? – Демьян Федорович поднял недоуменный взгляд на коллегу. – Ведь были уже там. И так все ясно! – Я бы так не сказал, – Аристарх Викентьевич откинулся на спинку стула, с силой потер виски: голова болела немилосердно. И очень хотелось есть, – следует найти ту квартиру, в которой Канегиссер разжился пальто. – Для чего? – На Доронина накатила волна раздражения. Нет, старик, с его дотошностью, точно сведет его в могилу. – Студентик хотел скрыться. Открыл первую попавшуюся дверь. Напялил на себя хламиду, что висела на гвоздике… – На вешалке, – уточнил Озеровский. – Какая разница? – отмахнулся чекист. – Кинулся на эту… На лестницу, чтоб, значит, в пальто не признали. – Однако признали! – И что? – А после решил переодеться в шинель Сингайло. – Так это… Вторая попытка! – И снова неудачная? – Получается так. – А после? – Что после? Понял, что вниз – никак… Кинулся на чердак. Наши за ним. Схватили. Все. – К сожалению, не все. Не забывайте, до того, как Канегиссер побежал к чердаку, была стрельба. Опять же мы не знаем, что произошло на чердаке, да и был ли сам чердак? – Что на чердаке? – не понял Доронин. – Стреляли или нет? – Откуда я знаю! – Вот! – поднял руку с указательным пальцем Озеровский. – Да какая разница… – вторично чуть не вспылил матрос. – Большая, Демьян Федорович, – парировал старик, – если перестрелка имела место на лестнице, то на чердак наши чекисты должны были подниматься с опаской, дабы не получить пулю. А они поднимались чуть ли не бегом.