– Так, может, у студента патроны закончились? – А откуда преследователи могли об этом знать? Или они в его карман заглядывали? – Галиматья какая-то… – в сердцах выматерился Доронин. Озеровский поморщился. – Вот именно. Опять же, зачем взял пальто? Не пиджак, не куртку, а именно пальто. В куртке-то убегать сподручнее! Длинные полы не мешают. Итак, что мы имеем, – устало принялся подводить итоги Озеровский. – А имеем мы различие в показаниях. Шматко уверяет, будто они задержали Канегиссера на чердаке. Точнее, на площадке верхнего этажа, что для товарища Шматко уже есть чердак. Но суть не в том. Шматко ни словом не обмолвился о том, что Канегиссер, переодевшись, пытался спуститься вниз и таким образом обмануть преследователей. Об этом заявил Фролов. Встает вопрос: почему об этом не сказал Шматко? Забыл? Не обратил внимания? Вполне возможно. Собственно, деталь не столь существенная. Любопытно другое. Ни Шматко, ни Фролов ни словом не обмолвились о том, что преступник от них убегал. Стрельбу подтверждают. Шинель подтверждают. А вот то, что преступник пытался воспользоваться чердачным окном, нет. А теперь представьте себя на месте Фролова и Шматко. – Озеровский чуть склонился к чекисту. – Вы осторожно поднимаетесь по лестнице. Выше, на лестничной площадке, видите стоящего человека. Вспомните, что вы говорили: вы его узнаете в полумраке, да при плохом освещении, да через сетку лифтовой шахты? А там освещение никудышнее, мы имели возможность в том убедиться. Доронин хмыкнул. Старик впервые сказал о них «мы». – Оно, конечно, трудно. – Именно. Далее. Ни Фролов, ни Шматко не говорят о том, как стоял подозреваемый на лестничной площадке. Лицом к ним, спиной, боком? По их показаниям, просто стоял, и они его признали. Все. – Озеровский принялся застегивать сюртук. – А если человек стоит к вам спиной, да в полумраке, как его можно признать? Кстати, Канегиссер в своих показаниях тоже об этом молчит. И еще. Вот вы в полумраке, почти в темноте, сможете определить, куда направляется человек? – То есть? На чердак или… – Доронин запнулся. – В квартиру? – Именно! И Фролов, и Шматко в один голос уверяют, будто Канегиссер стремился на чердак. А если это не так? – Озеровский задумчиво потер кончиками пальцев уголки рта. – Потому и хочу снова побывать на Миллионной. Преступник бестолково потерял массу времени. Это меня смущает. По показаниям охранников, что были вместе с чекистами, Канегиссер во время погони на улице находился от них довольно далеко, когда те начали в него стрелять. Потому и не попали. – Доронин напрягся. Ждал, что сейчас следователь снова вернет вопрос о недоверии питерским чекистам. Однако тот продолжил мысль в несколько ином направлении. – А где велосипед? По показаниям охранников, в велосипед беглеца угодила пуля, отчего он и бросил технику. Демьян Федорович почесал ухо: – А кто ж его знает? – Нужно найти. И еще нужно снова допросить Фролова, Сингайло и Шматко. Желательно сделать перекрестный допрос. Но в любом случае у Канегиссера имелась, хоть и небольшая, фора. – Что было? – не понял Доронин. – Время было у преступника, Демьян Федорович. Время в виде расстояния в полквартала. Пока погоня добежала до подъезда, пока определились, кто будет преследовать дальше, а кто останется на улице, студент мог трижды подняться на последний этаж, оттуда на чердак и уйти по крышам. Однако его задерживают на лестничной площадке. – Следователь вскинул взгляд на матроса. – Где-то Канегиссер потерял минуту! Ту самую драгоценную минуту, на которую, вполне возможно, рассчитывал. После чего у него и началась паника. До получения пальто Канегиссер вел себя адекватно и уверенно. А вот потом действия преступника неожиданно приобретают хаотичность, несобранность. Паника. Им овладела паника. Он растерялся. Все пошло не так, как спланировал. Потому-то и натянул поверх пальто шинель из лифта. Паника. Им овладела паника, – повторился Озеровский, глядя на Доронина. – И ту минуту наш студент потерял не на последнем этаже. Раньше! Кстати, о пальто. Скажите, Демьян Федорович, а что у нас на улице? – То есть? – Я имею в виду – какая пора года? – Предположим, лето, – Доронин никак не мог взять в толк, куда клонит следователь. – Да не предположим, милостивый государь, – поучительно проговорил Озеровский. – А именно лето! И у меня невольно напрашивается вопрос: почему пальто висело в прихожей, если на дворе лето? По логике, данную вещицу весной должны были просушить и спрятать в шкаф. Моль, батенька! Зараза, всю шубу у меня в прошлом году сожрала… Но это так, к слову. А в данном случае пальто преспокойно висело на вешалке, в прихожей. Так сказать, в ожидании. Посему думаю так. Господин студент не случайно взял напрокат велосипед. Канегиссер знал, что будет уходить с места преступления именно по Миллионной. И целью был именно дом номер семнадцать. Точнее, та квартира, в которой его приодели. Хотя молодой человек рассчитывал, скорее всего, на иной прием. Предположим, проскочить через эту квартиру, а после спрятаться в другой, но находящейся в том же доме, незнакомой нам квартире. А оттуда через черный ход уйти от преследования. И это было оговорено заранее с хозяином квартиры. Однако расчет не оправдался. Молодому человеку кинули в руки пальто, первое, что попало в руки, захлопнули за ним дверь, а дверь второй квартиры не открылась. А преследователи поджимали. Отсюда и паника. Единственное, что убийца успел сделать, – натянуть сею, как вы выразились, хламиду, кинуться к чердаку. А снизу поджимают. В панике Канегиссер не успевает толком разобраться с выходами. Начинается перестрелка. Паника увеличивается. Отсюда и фокус с шинелью, которую доставили наверх на лифте. – А сколько по времени поднимается этот лифт? – неожиданно поинтересовался Демьян Федорович. Аристарх Викентьевич посмотрел пристальным взглядом на коллегу: – Растете, молодой человек. Поверьте мне, из вас будет толк, потому как вы действительно правы. Еще одна дополнительная минута, которой Канегиссер не воспользовался. Будь он более хладнокровным человеком, не поддайся паническим настроениям, вышел бы сухим. Однако он растерялся. – А почему мальчишка не мог стоять рядом с той квартирой, в которую его не пустили? – задал новый вопрос Доронин. – Получается, не мог, Демьян Федорович. Если хотите, дело чести. Вот скажите, где сейчас находятся все жильцы с той лестничной площадки? – Как где? У нас. По приказу Яковлевой всех арестовали. – Не арестовали, а задержали, – поправил матроса следователь, – вот потому и не мог господин Канегиссер задерживаться у дверей своего человека. – Что ж выходит? – вскинулся Демьян Федорович. – Тот, что в квартире, его турнул, а он его того… Не выдал? – Выходит, так, – сумел скрыть усмешку Озеровский. Глубокое высказывание: а он его, а тот ему… Держись, великий и могучий русский язык. – Дела… – изрек Демьян Федорович, почесав рукой затылок. – Ладно, Глеб Иванович решит, как быть завтра: ехать на Миллионную или нет, – глубокомысленно перевел дух Доронин и снова уткнулся в протокол. Вскоре вновь послышался его удивленный голос: – Ты гляди, а убийца-то наш шахматами увлекался. Алехин[20], мать его… Аристарх Викентьевич от удивления потерял дар речи: такой осведомленности от полуграмотного, как он считал, матроса следователь никак не ожидал. * * * Бокий проследил за тем, как Попов сопроводил арестованного полковника в камеру Канегиссера, после чего направился в кабинет своей следовательской группы. «М-да, – мысленно анализировал беседу Глеб Иванович, повторяя вслед за сопровождающим солдатом все повороты длинных тюремных коридоров. – Крепкий орешек этот полковник. Жаль, расстреляют. Впрочем, почему жаль? Враг он и есть враг. Выпусти, куда пойдет? К нам? Черта с два. В Крым подастся. Или на Дон. И будет на одного опытного идейного противника больше. А жаль! Какая голова!» Озеровский, завидев начальство, принялся суетливо подниматься со стула, однако Глеб Иванович, положив тому руку на плечо, упруго усадил следователя на место: – Не время для церемоний, Аристарх Викентьевич. – Чекист сел на свободный стул. – Ну и денек выдался, не дай бог! Давайте проанализируем все, что у нас имеется, и по домам. Аристарх Викентьевич, что говорят родственники? – Родственники, Глеб Иванович, в такой или подобной обстановке чаще всего всегда говорят одно и то же: не знаем, не видели, не замечали. Словом, все то, что не дает возможности следствию найти зацепки. Единственная любопытная деталь: преступник в последнее время дома не ночевал. Но, судя по всему, не по причине боязни ареста. Родных навещал ежедневно, чаще по вечерам. Приходил на час-два. Потом снова уходил. – А где жил? С кем? – Бокий оперся локтями о столешницу, опустил на сжатые кулаки подбородок. – Не знают. Или не хотят говорить. – Вот сволочи! – взорвался Доронин. – Да нет, Демьян Федорович, – глухо осадил матроса Глеб Иванович. – Родня – она и есть родня. Иначе никак. Иначе все, как ты выразился, были бы сволочами. Еще что-нибудь имеется? Озеровский отрицательно качнул головой. Впрочем, через секунду добавил: – Хотя вроде как одна зацепка есть. Хиленькая, но имеется. – Точнее. – По показаниям матери и сестры преступника, Леонид Канегиссер долгое время дружил с неким Владимиром Перельцвейгом. – И что с того? – А то, что Перельцвейга расстреляли две недели назад. За участие в мятеже Михайловской артиллерийской академии. Простите, училища. По личному распоряжению господина Урицкого. Я в секретариате ознакомился с текстом постановления. Оно действительно подписано Урицким. Бокий вскинулся. – Это же круто меняет суть дела. – Глеб Иванович живо вскочил со стула. – Перельцвейг… Перельцвейг… – Двенадцатый номер в расстрельном списке, – негромко напомнил Озеровский. – Точно! Он еще скрывался под чужим именем. Как же его… Сельбрицкий! Точно! Владимир Борисович Сельбрицкий! Двенадцатый номер… А Канегиссер? Он был вхож в круг заговорщиков? – Таких данных у нас нет, – ответил Аристарх Викентьевич. – С какого времени Канегиссер состоял в слушателях? – По показаниям родственников, учился в Михайловском с июня 1917 года. Мать преступника утверждает, будто Леонид покинул сие учебное заведение еще перед Пасхой, в начале мая. То есть задолго до мятежа. Может, именно потому и не попал в расстрельный список. Однако уход из училища никак не подтверждает факт того, что Канегиссер не продолжал общение со своими однокурсниками. Но на всякий случай, чтобы подтвердить информацию, считаю необходимым завтра посетить Михайловское, поговорить с руководством училища. – Согласен. Но сделать это следует до прибытия Феликса Эдмундовича. Иначе говоря, с утра. Демьян Федорович, поедете вместе с товарищем Озеровским. Комиссар в училище последними событиями напуган. Как бы, боясь последствий, не дал Аристарху Викентьевичу от ворот поворот. Проследи. Канегиссер почти год находился в среде заговорщиков. Крайне сомнительно, чтобы такой человек, как он, влюбленный в политику, остался в стороне от происходящего. Тем более что ранее убийца состоял при Керенском. – Бокий нервно потер ладони рук. – Прелюбопытная проявляется комбинация. Как считаете? – Канегиссер в своих показаниях заявил, что политика к содеянному им не имеет никакого отношения, – аргументировал Озеровский. – Месть, не более. Личный мотив. И его показания сбегаются с информацией по Перельцвейгу. – Что-то слишком долго он ждал, чтобы отомстить, – уверенно обрезал Бокий. – Как говорят британцы: месть – блюдо холодное. – Но сообщники-то у него были? Или вы, Аристарх Викентьевич, уже и от данной гипотезы отказываетесь? – Нет, – убедительно отозвался следователь, – как раз в этом у меня сомнений нет. – Вот и замечательно, – подвел итог Бокий. – Значит, будем работать в нескольких направлениях. И по поводу мести. И по поводу политической окраски данного дела. – Да есть здесь эта… – неожиданно высказался Доронин. – Окраска. Нутром чую! Контра мстит! А кто ж еще? – Не факт. – Аристарх Викентьевич с сожалением посмотрел в темное от ночи окно: сейчас бы домой, в постель. Но разговор, судя по всему, затянется, а значит, времени для сна останется с гулькин нос. – Что не факт? – снова, на сей раз уже не скрывая раздражения, повторил матрос. Ох уж этот дотошный следователь… И за что ему такое наказание? – Мы ничего не знаем о том, принимал участие Канегиссер в мятеже или нет, а выводы, получается, уже сделаны. А что, если преступник вообще никакого отношения к михайловским событиям не имеет? И убийство Моисея Соломоновича действительно совершено из личных мотивов? Как быть с презумпцией невиновности? – Аристарх Викентьевич повернулся в сторону Бокия. – Это я по поводу высказывания господина Зиновьева. Извините, Глеб Иванович, но в данном случае, на мой взгляд, презумпция нарушена. – Чего нарушено? – не понял Доронин. Однако старший чекист не дал ответить Озеровскому. – Вы не согласны с тем, что контрреволюция активизировала действия против советской власти? – заиграли желваки на точеных скулах чекиста.