Доронин слушал Озеровского и никак не мог сообразить, куда тот клонит. – Но у нас, Демьян Федорович, судя по всему, определилась и вторая версия. Помните, совсем недавно я говорил о том, что лежало в основе мести Канегиссера. Теперь могу сказать: кажется, я был не прав. – И что же там лежало? – поинтересовался матрос. – Близкие отношения между двумя молодыми людьми – Канегиссером и Перельцвейгом. – Дружба, что ли? Так вы сами говорили, ради дружбы Канегиссер на убийство бы не пошел. Ради денег – да. Из ревности – да. А из дружбы… Озеровский глянул на коллегу смущенным взглядом. – Именно, Демьян Федорович. Не дружба. – А что же тогда? Теперь Озеровский смотрел на Доронина с удивлением: – Вам что, ничего не известно о «греко-римской болезни»? – Нет. Губы следователя тронула улыбка. – И вы никогда не слышали о гомосексуализме? – О чем? – Понятно. Ну, а такое слово, как «педераст», надеюсь, вам знакомо? – Ну, это… Это ж понятно! Если надо, мы и не так можем матюкнуться, – Доронин замер, – то есть… Вы что, хотите сказать, Канегиссер того… Пидор? – И Перельцвейг тоже, выражаясь народным языком. Если, конечно, верить словам Сартакова. Опешивший матрос долго чесал подбородок крепкой, мозолистой рукой. – Ничего себе! Я-то думал, это так говорят, за ради словца. Чтоб, значит, пообиднее сделать. Так, чтоб достало… А тут… Это ж как? Мужик мужика, что ли? – Озеровский утвердительно кивнул головой. На лице матроса проявилась гримаса брезгливости. – И такое бывает? Е… Тьфу! – смачный плевок упал на камень. – Никогда б не подумал… А если капитан врет? – Сартакову нет смысла врать. Канегиссер для него – никто и ничто. Пустое место. Ему нет смысла его выгораживать. Но слова капитана точно падают под признание студента. Теперь все становится на свои места. Из-за простой, мужской, понятной дружбы Канегиссер пойти на убийство не мог. Не то воспитание. А вот по причине страсти, особенно любовной, интимной, – иное дело. Хотя и тут сам собой напрашивается вопрос: почему студент не отомстил сразу, как только узнал о казни? В порыве эмоций? В тот же день? Почему ждал две недели? Кто или что заставило его повременить с отмщением? Вот на эти вопросы Канегиссер нам ответа не даст, Демьян Федорович. Потому как ни за что не признает, будто виной всему стала противоестественная связь. Так что придется нам рыть, что называется, более глубоко. И в первую очередь меня интересует: где и с кем последние две недели проживал гражданин Канегиссер? * * * Глеб Иванович, предъявив караульному мандат, который тот очень долго вычитывал, миновал одну из двух входных арок, ведущих в парк, и скорым, нервным шагом прошел к центральному входу в Смольный. По обеим сторонам парадной двери, на мешках с песком, возвышались пулеметы «максимы», возле которых круглосуточно дежурили парные смены караула, состоящие только из матросов Балтики. Охранять свою жизнь другим руководитель Петросовета товарищ Зиновьев не доверял. Вот не было у него доверия к красноармейцам. Да и к чекистам он относился с предостережением. Была б его воля, взял бы под себя и ПетроЧК. Да в железный кулачок, чтоб не пискнули. Бокий второй раз предъявил мандат. Впрочем, матросы на него не обратили внимания. Там, внутри, было еще несколько усиленных постов, на каждом этаже. Они и проверят. А их дело маленькое: стой да жди, когда можно будет нажать на гашетку. Глеб Иванович, миновав тройную проверку, наконец попал в приемную Зиновьева, но и тут его ждала неприятность. Григорий Евсеевич, как старорежимно выразился секретарь, сейчас «принять не в состоянии». Бокий чертыхнулся: – У него кто-то есть? – У товарища Зиновьева всегда есть посетители, – отчеканил новый помощник председателя Петроградского совета комиссаров, коих Григорий Евсеевич менял, будто тасовал карты, – мальчишка лет семнадцати, надувшийся от своей значительности. – Кто у него? – Глеб Иванович тяжело опустился на стул, закинув ногу на ногу. – Товарищ Яковлева и некий иностранец. Яковлева. Желваки на скулах чекиста непроизвольно дернулись. Варька. Сегодня Варвара Николаевна не появилась ни на Гороховой, ни в «Крестах». Собственно, ничего необычного в том не было: «стерва» всю ночь занималась бандитским нападением на кооператив Военно-промышленного комитета, имела право на отдых. И в том, что она сейчас находится у Зиновьева, тоже нет ничего странного: тот мог ее вызвать к себе. Необычно другое: Варвара «забыла» поинтересоваться судьбой Канегиссера. Ни звонка, ни посыльного. По крайней мере официально. Неужели так уверена в себе? Кулаки Бокия непроизвольно сжались. – Что за иностранец? Мальчишка, не удостоив чекиста ответом, принялся просматривать бумаги, явно игнорируя присутствующего одного из руководителей ПетроЧК. Подобного отношения к себе Бокий позволить не мог. Глеб Иванович резко встал, оправил полы кожаной тужурки, ринулся к двери. – Вы что? – вскинулся молодой человек, пытаясь загородить собой путь. Не успел. Бокий крепко взялся за медную, блестящую от множества прикосновений ручку, с силой рванул на себя дверное полотно. Спустя мгновение он уже был внутри кабинета Зиновьева. Юноша ввалился вслед за ним. – Товарищ комиссар, – голос секретаря перешел на визг, – я сказал, что вы заняты, а он… Все: и Зиновьев, сидящий в центре комнаты, за дубовым столом, и Яковлева, которая разместилась в углу, на кожаном диване, и иностранец, что стоял перед столом комиссара, – дружно обернулись на крик. Бокий моментально оценил обстановку. Не обращая внимания на вопли помощника, прошел к дивану, сел рядом с Варварой Николаевной. Зиновьев поморщился: только скандала не хватало. И именно сейчас, когда притащился этот назойливый американец из консульства САСШ[27]. Григорий Евсеевич взглядом заставил секретаря замолчать и покинуть помещение. После чего председатель Совета, даже не взглянув на Бокия, продолжил разговор с иностранцем, который неплохо владел русским языком: – Итак, вы утверждаете, будто ваши сотрудники не имели и не имеют никаких сношений с представителями контрреволюционных организаций Петрограда? – И не только сотрудники. А также и простые граждане моей державы, которые в силу различных обстоятельств оказались в вашей стране в столь неприятный исторический период. Неприятный для них, – тут же тактично уточнил иностранец. – На данный момент наше правительство озабочено тем, чтобы они как можно скорее покинули Россию. Поэтому мы просим оказать помощь в выяснении того, не находится ли кто из них, конечно по недоразумению, в ЧК. И если таковые найдутся, просим их выпустить и предоставить возможность для отъезда в Штаты. – Но у меня нет таких данных… – начал оправдываться Зиновьев, но представитель консульства счел необходимым перебить: – Мы прекрасно вас понимаем, уважаемый господин Зиновьев. Вы представляете молодое государство, которое только становится на ноги… Бокий отметил, что американец ведет себя решительно и сдержанно. «Видимо, получил установку», – догадался Глеб Иванович. К тому же янки прав: в камерах на Гороховой и в «Крестах» действительно сидело несколько его соотечественников, которых «приплюсовали» к арестованным немцам и англичанам во время проведения скандального «дела послов». Конечно, их следовало отпустить. Но вот по какой причине – вопрос. К тому же никто не хотел, чтобы после их освобождения по Европе пронеслась волна слухов и россказней о застенках ЧК. Теперь, судя по всему, повод для освобождения нашелся. Консульство просит. Как не пойти навстречу? Зиновьев поднялся со своего кресла, прошел к дипломату, протянул руку: – Мы займемся вашим вопросом в самое ближайшее время. И, как только получим положительный ответ, тут же сообщим! Руки сплелись в пожатии. «Все, – решил для себя Глеб Иванович, – теперь несколько дней уйдут псу под хвост». Председатель проводил американца до дверей. Едва тот покинул кабинет, плотно прикрыл створки. – Слышали? – Зиновьев, возвращаясь к столу, кивнул на дверное полотно. – И вот так каждый божий день. Просильщики. Плакальщики. Поручители. Кстати, господа чекисты, – Григорий Евсеевич последние слова произнес с явным сарказмом, – а что вы молчите? Не реагируете? – А что говорить? – первым отозвался Бокий. – Есть у нас американцы. Ждут приговора. Не много, но имеются. – Без вас знаю, что имеются, – отрезал председатель, усаживаясь в кресло. – Почему до сих пор ждут? Почему до сих пор не отпустили или не приговорили? – Времени не было, – сказал первое, что пришло на ум, Глеб Иванович. – Зато теперь найдется. – Григорий Евсеевич нервно похлопал узкой ладошкой по крышке стола. – Слышали, кем грозил? Троцким! Они, видишь ли, близко знакомы по эмиграции. – Мало ли кто с кем знаком, – с неприязнью отозвался чекист. – Мало! – принялся выплевывать слова Зиновьев. – Словом, так: международного скандала допустить нельзя, и без того обстановка накалена до предела. Проверьте все дела. И немедленно! Сегодня же! Ночью. Все, что у вас есть по американцам, ко мне! – Удар рукой по столу. – Ясно? И проследите, чтобы все вещи арестованных были в наличии. Не хватало, чтобы нас еще в мародерстве обвинили. Желваки на скулах Глеба Ивановича заиграли. – А к чему проверять дела? Отпустить, да и вся недолга. Зиновьев тут же стрельнул глазами в сторону Варвары Николаевны, чем подтвердил подозрения Бокия. – Ты, Глеб Иванович, подчиняешься Петросовету? Вот и выполняй его распоряжения. Мы официально, слышишь, официально должны их выпроводить. Видел представителя консульства? То-то! Кстати, а ты зачем пожаловал? – По поводу Канегиссера. – А что Канегиссер? Сбежать хотел? – Да нет. Как раз наоборот, – Бокий вторично бросил взгляд на Яковлеву, но та продолжала спокойно рассматривать ноготки на пальчиках, поэтому чекист решил закончить фразу, – его хотели убить. – Знаю. Варвара Николаевна уже рассказала.