— Амрос за Гондор! — возглашали они. — Амрос за Фарамира! Громом обрушились они на врага; но один всадник перегнал всех, быстрый, как ветер в траве — сияющий, вновь раскрывший себя, и свет бил из его воздетой руки. Назгулы пронзительно взвыли и разлетелись, потому что Предводитель их не ответил еще на вызов, не вышел померяться силами с белым светом своего врага. Моргульские орды нацелились на своих жертв — захваченных врасплох, рассеянных, как искры на ветру. А те обернулись вдруг и обрушились на преследователей. Началась охота на охотников. Отступление стало атакой. Поле усеяли сраженные орки и люди, и брошенные факелы исходили зловонным дымом. Конница скакала вперед. Но Дэнэтор не позволил им зайти далеко. Хотя враг был остановлен и даже отброшен, с востока надвигались огромные силы. Снова пропел горн, трубя отступление. Конница Гондора остановилась. За ее заслоном отряды перестроились. Теперь они возвращались — твердым шагом. Они достигли Ворот Города и, гордо ступая, вошли внутрь; и гордо смотрели на них люди и кричали им славу, но на душе у всех было тревожно. Потому что отряды сильно поредели. Фарамир потерял треть своих людей. И где был он сам? Он пришел последним. Воины его прошли. Вернулись рыцари, и, замыкая их строй — знамя Дол-Амроса и Принц Имрахиль. И на руках его, поперек седла, лежало тело его родича, Фарамира, сына Дэнэтора, найденное на поле сражения. — Фарамир! Фарамир!.. — рыдали по улицам люди, но он не отвечал, а рыцари везли его все вверх и вверх вьющейся дорогой — в Цитадель, к его отцу. В тот миг, когда назгулы уклонились от атаки Белого Всадника, была выпущена смертоносная стрела, и Фарамир державший в страхе харадримцев, упал наземь. Лишь охрана Дол — Амроса спасла его от кровавых южных мечей, что неминуемо зарубили бы его. Принц Имрахиль внес Фарамира в Белую Башню и сказал: — Твой сын вернулся, Князь — свершив великие дела. — И он поведал ему все, чему был свидетелем. А Дэнэтор встал, и смотрел на лицо сына, и молчал. Потом велел устроить в палате ложе и положить на него Фарамира — и отпустил их. А сам в одиночестве поднялся в тайную комнату под крышей Башни. И многие, кто смотрел тогда вверх, видели бледный свет, что мерцал и переливался в узких окнах — а потом вспыхнул — и угас. А когда Дэнэтор снова сошел вниз, он подошел к Фарамиру и сел рядом с ним, не сказав ни слова, но лицо Князя было серым, куда более похожим на лик мертвеца, чем лицо его сына. Итак, Город был теперь осажден, окружен кольцом врагов. Раммас был разбит, Пеленнором завладел Враг. Последние вести извне принесли воины, пришедшие с севера прежде, чем Ворота захлопнулись. Это были остатки защитников Поста на идущем из Роханда тракте, там, где он вступал в пригороды. Вел их Ингольд — тот, кто пропустил в Город Гэндальфа и Пина менее пяти дней назад, когда солнце еще всходило, а утро сулило надежду. — О роандийцах никаких вестей, — сказал он. — Они не придут. А если и придут — нам это не поможет. Новое войско, о котором мы слышали, придет раньше — из-за реки, от Кайр-Андроса. Они сильны: орды орков Багрового Глаза и бесчисленные отряды людей, каких мы прежде не видели: невысокие, но кряжистые и суровые, бородатые, как гномы, с огромными топорами. По — нашему, они вышли из диких краев на востоке. Они владеют северной дорогой; и многие двинулись по ней. Роандийцам не пробиться сюда. Ворота захлопнулись. Всю ночь часовые слышали со стен гомон бродящих снаружи врагов — те жгли деревья и нивы, рубили всех, кто им попадался, будь они живы или мертвы. Сколько их еще переправилось через Реку, угадать во тьме было невозможно, но, когда утро — или его блеклая тень — крадучись растеклось над равниной, стало видно, что даже ужас ночи едва ли переоценил их силу. Равнина была темной от отрядов, и, насколько видел глаз, множились во мгле вокруг осажденного города лагеря подобных мерзким наростам черных и кроваво — красных шатров. Хлопотливые, как муравьи, орки копали, копали ряды длинных рвов, замыкая огромное кольцо, недосягаемое для выстрелов со стен; а в вырытых рвах сразу же вспыхивал огонь, хоть никто и не видел, каким искусством или колдовством его разожгли. Орки трудились весь день, а воины Минас-Тирифа могли лишь наблюдать за ними со стен — помешать врагам было не в их силах. Вот уже запылали все рвы; и вскоре новые вражьи отряды поставили за ними гигантские стенобитные машины. А на стенах Города не было ничего, чтобы заставить их приостановить работу. Сперва воины смеялись и почти не обращали внимания на эти приготовления. Потому что главная стена города, построенная прежде, чем мощь и искусность нуменорцев истаяли, была огромной высоты и удивительной толщины; и ее внешняя сторона, подобная Башне Ортханка, была крепкой, темной и гладкой, непробиваемой ни огнем, ни сталью, несокрушимой — если только сама земля не содрогнется под ней. — Нет, — говорили воины, — приди сюда сам Безымянный Враг — он не войдет здесь, покуда мы живы. Но другие отвечали: — Покуда мы живы? Долго ли? Он владеет оружием, что низвергло многие неприступные крепости. Голод. Дороги перерезаны. Роандийцы не придут. Однако враг не тратил выстрелов на непробиваемую стену. Приказ об атаке на величайшего врага Властелина Мордора был отдан не разбойником-южанином и не атаманом орков. Мощь и злобный разум направляли ее. Как только громадные катапульты были установлены, они начали метать снаряды — да так высоко, что, перелетая через Стену, те падали в первом круге Города; и многие загорались, когда падали. Вскоре за стеной начались пожары и все, кто мог, занялись тушением пламени, которое вспыхивало то здесь, то там. А потом посыпался другой град, менее опасный, но более жуткий. По всем улицам и переулкам за Воротами раскатился он — маленькие круглые снаряды, что не загорались. Но, когда люди побежали узнать, что это может быть — город наполнился плачем и стонами. Потому что Враг забросил в Город головы всех, кто пал в боях за Осгилиаф, или за Раммас, или в полях. Смотреть на них было страшно; ибо, хотя некоторые были жестоко изрублены, многие можно было узнать, и видно было, что умерли они в муках; и на всех был выжжен омерзительный знак Недреманного Ока. И часто видели люди обезображенные лица тех, кого они знали, кто гордо ходил тут с оружием, или возделывал поля, или приезжал в праздник из горных долин. Тщетно люди грозили кулаками безжалостным врагам, что кишели перед Воротами. На проклятия те не обращали внимания, западных наречий не понимали, а сами пронзительно вопили, как звери или стервятники. Но скоро в Минас-Тирифе осталось немного тех, кто имел мужество встать и бросить вызов полчищам Мордора. Потому что у Черного Властелина было оружие пострашнее голода — страх и отчаянье. Снова объявились назгулы и голоса их, что выражали лишь Его волю и злобу, полнились теперь угрозой и ужасом. Все время кружили они над Городом, как грифы, почуявшие обреченную человечью плоть. Они парили на недосягаемой высоте, но парили все время — и смертные их крики раздирали воздух. В конце концов даже самые смелые стали падать наземь, когда скрытая угроза накрывала их, или застывали, выпуская оружие из рук и не думая больше о войне — а только об укрытии или смерти. Весь тот черный день Фарамир лежал на ложе в зале Белой Башни в страшном жару и бредил; «умирает», сказал кто-то, и вскоре «умирает» говорили друг другу воины, встречаясь на стенах и улицах. А рядом с ним сидел его отец и молчал, но бодрствовал и не обращал более внимания на оборону. Никогда прежде — даже в когтях орков — не знал Пин столь темных часов. Его делом было служить Князю — и он служил ему, когда стоял позабытым у дверей неосвещенной залы и, как мог, боролся со страхом. И, когда он смотрел, ему казалось, что Дэнэтор дряхлеет на глазах, будто что — то сломило его гордую волю, и его суровый дух побежден. Быть может, это сотворили печаль и раскаяние. Пин видел слезы на этом некогда бесслезном лице, более непереносимые, чем гнев. — Не плачьте, мой Князь, — пролепетал он наконец. — Может, он еще поправится… Вы спрашивали Гэндальфа? — Не утешай меня чародеями! — сказал Дэнэтор. — Надежды глупца не сбылись. Враг нашел его, и вражья мощь возросла стократ. Ему открыты теперь наши думы, и что бы мы ни делали — все напрасно. Я выслал сына вперед — без благодарности, без благословления, в ненужную резню, и вот он лежит здесь с ядом в жилах. Нет, нет, куда бы ни повернула теперь война, род мой пресекся, династия Наместников угасла. К дверям подошли воины, зовя Правителя Г орода. — Нет, я не спущусь, — сказал он. — Я должен оставаться с сыном. Может быть, он заговорит перед смертью. Она близка. Следуйте за кем хотите, даже за Серым Глупцом, хоть надежды его и сгинули. Я остаюсь здесь. Так и вышло, что Гэндальф принял на себя командование последней обороной Гондора. Где бы он ни появлялся — сердца воинов воспламенялись, и крылатые тени уходили из дум. Без устали шагал он от Цитадели к Воротам, с севера на юг и вокруг стены; и с ним шел Принц Имрахиль в сияющей кольчуге. Ибо он и его рыцари держались властителями, в ком воплотилась раса нуменорцев. Воины, что видели их, перешептывались: — Может быть, правы древние предания; в жилах этих людей течет эльфийская кровь, потому что народ Нимродели некогда жил в тех краях. И тогда кто-нибудь заводил среди мрака балладу о Нимродели или какую-нибудь другую песню, сложенную в незапамятные времена в Долине Андуина. И, однако, стоило магу и Принцу уйти — тени снова смыкались над людьми, и души их леденели, и доблесть Гондора становилась золой. И день темных страхов медленно переливался в безнадежную ночь. В первом круге Города полыхали пожары, и во многих местах гарнизону внешней стены было отрезано отступление. Но лишь немногие верные оставались на своем посту; большинство бежало за вторые ворота. Далеко позади битвы через Реку был наведен мост, и весь день новые орды и вооружение переправлялись через него. Теперь, в полночь, штурм начался. Авангард прошел сквозь огненные рвы по оставленным меж ними тропкам. Они шли вперед, не обращая внимания на потери, под обстрелом лучников на стене. Но, правду сказать, лучников было слишком мало, чтобы нанести врагу серьезный урон, хотя пламень костров и высветил много отметин для искусных стрелков, какими некогда были гондорцы. И тут, ощутив, что доблесть Города сломлена, скрытый Полководец двинул вперед все свои силы. Гигантские осадные башни, построенные в Осгилиафе, медленно покатились сквозь ночь. Посланцы снова пришли к зале в Белой Башне, и Пин впустил их, потому что они были настойчивы. Дэнэтор медленно повернул голову и молча взглянул на них. — Первый круг Города горит, Князь, — сказали они. — Каковы твои распоряжения? Ты все еще Князь и Наместник. Не все идут за Мифрандиром. Воины бегут со стен и оставляют их незащищенными. — Зачем? Зачем бегут глупцы?… — проговорил Дэнэтор. — Лучше сгореть раньше, чем позже, ибо сгореть мы должны. Возвращайтесь к своим кострам! А я?.. Я пойду к своему. К своему! Никакой могилы для Дэнэтора и Фарамира! Никакой могилы! Никакой бальзамированной смерти! Мы сгорим, как древние короли до прихода кораблей с Запада. Запад пал. Идите и горите! Посланцы повернулись и вышли, не ответив и не отдав поклона. Теперь Дэнэтор встал и выпустил горячую руку Фарамира. — Он горит, уже горит, — сказал он печально. — Жилище его духа рушится. Тихо ступая, он подошел к Пину и взглянул на него сверху вниз. — Прощай! — сказал он. — Прощай, Перегрин, сын Паладина! Служба твоя была коротка, и конец ее близок. Я освобождаю тебя от той малости, что осталась. Иди и умри так, как тебе хочется. И с кем хочется, даже с другом, чья глупость привела тебя к смерти. Пришли мне слуг и ступай. Прощай! — Я не хочу прощаться, мой Князь, — Пин опустился на колени. А потом вдруг поднялся и по-хоббичьи заглянул в глаза старика. — Я оставлю вас с вашего позволения, сударь, — сказал он. — Потому что мне очень надо повидать Гэндальфа. Но он не глупец; и я не стал бы думать о смерти, пока он думает о жизни. А от своей клятвы и вашей службы я не освобожу себя, покуда вы живы. И если они придут в Цитадель, я надеюсь быть здесь и стоять подле вас и заслужить, быть может, доспехи, что вы мне дали. — Делай, как хочешь, мастер полурослик, — повторил Дэнэтор. — Но моя жизнь сломана. Пошли за слугами! — И он вернулся к Фарамиру. Пин оставил его и позвал слуг, и они явились: шестеро воинов свиты, высоких и красивых; однако они затрепетали при зове. Но Дэнэтор тихим голосом велел им набросить теплые покровы на ложе Фарамира и поднять его. Так они и сделали и, подняв ложе, вынесли его из залы. Медленно ступали они, чтобы не тревожить больного, и Дэнэтор, опираясь на посох, следовал за ними; последним шел Пин. Словно на похоронах, вышли они из Белой Башни — во тьму, где нависшая над миром туча освещалась тусклыми сполохами багрянца. Тихо пересекли они огромный двор и, по слову Дэнэтора, остановились у Иссохшего Древа. Было тихо, только в Городе внизу шумела война, да печально капала с мертвых ветвей вода. Потом они снова двинулись вперед, через ворота Цитадели, где часовые уставились на них в удивлении и ужасе. Повернув к западу, они пришли, наконец, к двери в задней стене шестого круга. Фэн-Холлен — Замкнутая дверь — звалась она, потому что всегда была заперта, отворяясь лишь во время похорон, и лишь Правитель Города мог идти этим путем, или могильщики и служители гробниц. За Дверью вилась дорога, спускаясь многими кругами в узкую низину под сенью обрывов Миндоллуина, где стояли дворцы почивших Королей и их Наместников. В небольшом домике при дороге сидел привратник; он вышел, неся светильник, и страх был в его глазах. По приказу Князя он отпер дверь, и она бесшумно открылась; они прошли в нее, захватив светильник. Темна была дорога меж древних стен и многоколонных террас, неясно маячащих в колеблющемся свете лампады. Эхо их медленных шагов металось меж ними — а воины шли всё вниз, пока не достигли Безмолвной Улицы, Рат-Динен меж бледных сводов и пустых дворцов со статуями давно ушедших владык; и они вошли в Усыпальницу Наместников и опустили свою ношу. Там Пин, беспокойно оглядываясь вокруг, увидел, что находится в сводчатой палате, и маленький светильник бросает тусклые тени на ее забранные драпировками стены. И, неясно рисуясь в полутьме, уходили во мрак ряды мраморных столов; и на каждом столе лежал мертвец со скрещенными на груди руками и положенными на каменные подушки головами. Но один стол — совсем рядом — был пуст. На него, по знаку Дэнэтора, слуги положили Фарамира и его отца, накрыли их одним покрывалом и встали, склонив головы, у ложа смерти. Тогда Дэнэтор негромко заговорил. — Здесь мы подождем, — сказал он. — Но не зовите могильщиков. Принесите сухого дерева, обложите нас им и полейте его маслом. А потом — я приказываю вам — суньте в него факелы. Делайте, что велено, и не обращайтесь ко мне более. Прощайте! — С вашего позволения, Князь! — Пин повернулся и в ужасе бросился вон из склепа. «Бедный Фарамир! — думал он. — Я должен разыскать Гэндальфа. Бедный Фарамир! Лекарства нужны ему куда больше слез. Где бы найти Гэндальфа? В гуще событий, полагаю; и вряд ли у него есть время, чтобы тратить его на умирающего или безумца». У дверей он обернулся к одному из слуг, который остался на страже. — Ваш господин не в себе, — сказал он. — Торопитесь медленно! Не приносите сюда огня, пока Фарамир жив! Не делайте ничего, пока не придет Гэндальф! — Кто правит в Минас-Тирифе? — ответил воин. — Князь Дэнэтор или Серебристый Странник? — Серебристый Странник и никто больше, кажется, — бросил Пин и помчался назад по извилистой дороге быстро, как только мог — мимо изумленного привратника, через Дверь и дальше, пока не оказался у ворот Цитадели. Часовой окликнул его, и он узнал голос Берегонда. — Куда бежишь, мастер Перегрин? — крикнул тот. — Искать Мифрандира, — откликнулся Пин, притормаживая. — Княжеские дела спешные, и не мне быть помехой им, — сказал Берегонд, — но ответь быстро, если можешь: что надвигается? Куда ушел мой Князь? Я только заступил на пост, но слышал, что он прошел сквозь Замкнутую Дверь, и слуги несли за ним Фарамира. — Да, — кивнул Пин. — На Безмолвную Улицу. Берегонд склонил голову, чтобы скрыть слезы. — Говорят, он умирал, — вздохнул он. — А теперь вот умер. — Нет, — сказал Пин. — Нет еще. И даже теперь, думаю, смерть эту можно отвести. Но, Берегонд, Правитель пал прежде своего города. Он одержим и опасен, — он быстро рассказал Берегонду о странных поступках и речах Дэнэтора. — Я должен сейчас же найти Гэндальфа. — Тогда тебе придется спуститься в битву. — Знаю. Князь отпустил меня. Но, Берегонд, если можешь — сделай что-нибудь, чтоб отвести близкое лихо. — Князь не разрешает тем, кто одет в черное с серебром, уходить с постов — кроме как по его приказу. — Значит, тебе придется выбирать между приказами и жизнью Фарамира, — сказал Пин. — А приказы… По-моему, их отдавал безумец, а не Князь. Мне надо бежать. Вернусь, как смогу. Он понесся дальше, вниз, вниз, к внешнему городу. Ему встретились бегущие от огня воины и некоторые, видя черное с серебром одеяние, окликали хоббита, но он не обращал внимания. Наконец он миновал Вторые Ворота, за которыми меж стен бушевали пожары. Однако здесь оказалось странно тихо. Ни шума, ни криков битвы, ни лязга оружия. Потом вдруг раздался цепенящий вопль, а следом — страшный удар и глубоко звучащий гул. С трудом пробиваясь вперед сквозь порывы страха и ужаса, которые сотрясали его, Пин завернул за угол — на просторную площадку перед Городскими Воротами. И застыл, помертвев. Он нашел Гэндальфа; но отшатнулся, спрятавшись в тень. Всю ночь продолжался штурм. Рокотали барабаны. На севере и юге отряд за отрядом давили на стену. Появились огромные звери, похожие в кровавом неверном свете на движущиеся дома — мумаки Харада тащили через ряды огней гигантские башни и машины. Однако вражьего Полководца не очень заботило, что они сделают, и сколько их погибнет: главной их целью было испытать силы обороны и отвлечь воинов Гондора на защиту многих мест сразу. Главный удар должен был обрушиться на Ворота. Они были крепкими, сделанными из железа и стали, их охраняли башни и бастионы непробиваемого камня — однако это был ключ, слабейшее место высокой неприступной стены. Барабаны зарокотали громче. Взметнулись огни. Огромные машины ползли по полям; а в центре покачивался на мощных цепях громадный таран, подобный дереву в сотню футов длиной. Его долго ковали в темных кузнях Мордора, и его жуткая вершина из черной стали имела вид ощеренной волчьей головы; на ней лежало Разрушительное Заклятье. Звался он Гронд — в память о древнем Мировом Молоте. Гигантские звери тащили его, а позади шли горные тролли — управлять им. Но вокруг Ворот сопротивление было по-прежнему упорным: там сражались рыцари Дол-Амроса и храбрейшие воины гарнизона. Стрелы и дротики летели дождем; осадные башни рушились или вдруг вспыхивали, как факелы. Земля под стеной по обе стороны Ворот была усеяна развалинами и телами убитых, однако по — прежнему, точно влекомые безумием, сюда подходили все новые враги. Гронд полз вперед. Против его логова был бессилен огонь; и, хотя время от времени огромные звери, что тащили его, сходили с ума и топтали окружающих орков — тела убирались с дороги, и другие занимали их место. Гронд полз вперед. Барабаны дико гремели. Над курганами трупов возникла жуткая тень: высокий всадник в капюшоне и черном плаще. Медленно, топча убитых, ехал он вперед, не боясь никакого оружия. Он остановился и обнажил длинный бледный меч. И, едва он обнажил его, великий ужас пал на всех — и на защитников, и на их врагов; руки воинов опустились, и тетивы их луков не пели более. На миг все застыло.