— Если бы! Если бы! — проговорил он. — Все эти речи ничего не стоят. Оно кануло во тьму. И лишь время покажет, что ожидает нас. И времени немного. Пока оно еще есть, все, кто борется с Врагом, должны быть едины и хранить надежду, пока могут, а когда она иссякнет — иметь смелость умереть свободными. — Он обернулся к Фарамиру. — Что думаете вы о гарнизоне в Осгилиафе? — Он невелик, — отвечал Фарамир. — Я послал свой отряд усилить его, как я уже говорил. — Думается, и этого недостаточно, — сказал Дэнэтор. — Туда будет направлен первый удар. Там нужен надежный Капитан. — Там, и еще во многих местах, — Фарамир вздохнул. — Рано ушел мой брат, которого я очень любил! — он поднялся. — Могу я уйти, отец? — и, покачнувшись, он оперся о кресло отца. — Вы устали, я вижу, — заметил Дэнэтор. — Вы скакали долго и быстро, и, как мне сказали, боролись с призраками зла. — Не будем говорить об этом! — молвил Фарамир. — Не будем, — согласился Дэнэтор. — Идите и отдохните. Завтрашний день принесет заботы более суровые. Все распрощались с Князем и отправились отдыхать. Снаружи стояла беззвездная тьма, когда Гэндальф и Пин, неся маленький факел, брели к своему жилищу. Они не сказали ни слова, пока не оказались за закрытыми дверьми. Тогда Пин тронул Гэндальфа за руку. — Скажи, — он заглянул снизу вверх в лицо мага, освещенное слабым светом факела, — есть ли хоть какая-то надежда? Для Фродо, хочу я сказать… Гэндальф положил руку на голову Пина. — Большой надежды никогда не было, — ответил он. — А когда я услышал о Кириф-Унголе… — он осекся и подошел к окну, точно глаза его могли пронзить ночь на востоке. — Кириф-Унгол! — пробормотал он. — Почему, хотел бы я знать? — он обернулся. — Даже сейчас, Пин, сердце мое замирает при этом имени. И, однако, я верю, что принесенные Фарамиром вести таят надежду. Ибо сейчас ясно, что Враг наш начал войну и сделал первый шаг, когда Фродо был еще свободен. И сейчас на многие дни Глаз его будет обращен сюда — а не на свои земли. И еще, Пин, я издали чую Его спешку и страх. Он начал раньше, чем собирался. Случилось что-то, что подтолкнуло Его. Маг постоял в раздумье. — Возможно… — пробормотал он. — Возможно, помогла твоя глупость, малыш. Давай подумаем: каких-нибудь пять дней назад Он обнаружил, что мы разделались с Саруманом и забрали Камень. И что из того? Мы не могли бы использовать его для своих целей и без Его ведома… А! Интересно. Арагорн? Время его близко. И он силен и суров, Пин; храбр, решителен, готов идти в нужде на великий риск. Может быть и так. Он мог воспользоваться Камнем и показаться Врагу, вызывая Его на бой — с этой целью. Хотел бы я знать, так ли это… Но ответа нам не узнать, пока не прибудут роандийцы — если они не прибудут слишком поздно. Впереди лихие дни. Давай-ка спать, пока можно! — Но… — сказал Нин. — Что «но»? — отозвался Гэндальф. — Лишь одно «но» позволено тебе этой ночью. — Голлум, — сказал Пин. — Объясни ты мне, как они могли идти с ним, да еще за ним? И потом: я видел, как вам — тебе и Фарамиру — понравилось место, куда он их повел. Что-то не так? — Сейчас я не могу ответить тебе, — сказал Гэндальф. — Однако сердце мое чуяло, что прежде, чем всё кончится, Фродо и Голлум встретятся. К добру или к худу… Но про Кириф-Унгол я не стану говорить к ночи. Предательства, предательства боюсь я: предательства той злосчастной твари. Но так должно быть. Будем помнить, что предатель может предать себя и сотворить добро, где не мыслит. Так бывает — порой. Доброй ночи! Настал следующий день, и утро было, как ржавые сумерки, и души воинов, воспрянувшие было с возвращением Фарамира, ослабли вновь. Крылатые Призраки не показывались, однако время от времени высоко над Городом раздавался крик, и те, кто слышал его, замирали, пораженные ужасом, а менее храбрые дрожали и причитали. А Фарамир ушел снова. — Они не дали ему отдохнуть, — ворчали многие. — Князь обращается с сыном слишком сурово, а ему ведь приходится сражаться за двоих — за себя и того, кто не вернулся. И каждый взгляд обращался к северу, и люди спрашивали: — Где же роандийцы? По правде говоря, Фарамир уходил не своей волей. Но Правитель Города был господином своего Совета, и в тот день не был склонен прислушиваться к другим. Совет собрался рано утром. Там Капитаны приговорили, что, из-за угрозы на юге, силы слишком малы, чтобы самим наносить удар — если только не придут роандийцы. Пока же надо сохранять силы и ждать. — Однако, — сказал Дэнэтор, — мы не должны отказываться от защиты Раммаса, возведенного с таким великим трудом. И Враг должен дорого заплатить за переправу через Реку. Он не сможет перейти ее севернее, у Кайр — Андроса — там болота, ни южнее — в Лебеннине — из-за ширины Реки. Удар придется на Осгилиаф, как и прежде, когда Боромир заступил Ему путь. — То было лишь испытание, — проговорил Фарамир. — Сегодня мы можем заставить Врага десятикратно оплатить наши потери — и все же пожалеем о замене. Потому что Он может позволить себе потерять армию — нам же нельзя терять и отряда. А отступление тех, кого мы вышлем вперед, будет опасным, если Он займет переправу. — И как быть с Кайр-Андросом? — вступил в разговор Принц. — Если защищать Осгилиаф — защищать и его. Нельзя забывать об опасности слева. Роандийцы, может, придут, а может, и нет. Но Фарамир поведал нам об огромных ратях, все время идущих от Черных Ворот. Оттуда может выйти не одно войско, и удар может быть нанесен не в одном месте. — В войне приходится рисковать многим, — ответил Дэнэтор. — Кайр-Андрос охраняется, и больше послать туда некого. Но Реки и Пеленнора я не отдам без боя, — если здесь есть Капитан, имеющий мужество исполнить волю своего Князя. Все молчали; наконец Фарамир сказал: — Располагайте мной, отец. С тех пор, как вы скорбите по Боромиру, единственное мое желание — делать все, что в моих силах, чтобы заменить его. Велите ли вы мне идти? — Велю, — сказал Дэнэтор. — Тогда прощайте! — молвил Фарамир. — Но если мне суждено вернуться, думайте обо мне лучше! — Это зависит от того, как вы вернетесь, — ответил Дэнэтор. Гэндальф был последним, кто говорил с Фарамиром, прежде чем тот уехал. — Не рискуй собой по неосторожности или из горечи, — напутствовал маг юношу. — Ты будешь нужен здесь — не для войны. Отец твой любит тебя, Фарамир, и вспомнит об этом прежде, чем придет конец. Прощай! Итак, Фарамир снова уехал и забрал с собой всех, кто хотел и мог уйти с ним. Кое-кто пытался увидеть со стен разрушенный город и гадал, что там происходит, потому что со стен ничего нельзя было разглядеть. А другие, как и прежде, смотрели на север и считали лиги до Теодэна. — Придут ли они? Помнят ли о нашем древнем союзе? — говорили они. — Они придут, — неизменно отвечал Гэндальф. — Даже если придут слишком поздно. В лучшем случае Алая Стрела попала к нему не раньше двух дней назад, а до Эдораса — мили и мили. Спустилась ночь — и лишь тогда пришли вести. От бродов, запалив коня, примчался воин: из Минас-Моргула вышло войско и оно уже рядом с Осгилиафом; и его пополняют отряды с юга — жестокие харадримцы. — … И мы узнали, — закончил вестник, — что их снова ведет Черный Полководец, и ужас бежит по Реке впереди него. Этими злыми речами окончился третий день, как Пин приехал в Минас-Тириф. Немногие отправились отдыхать, потому что малая была надежда, что — даже Фарамиру — удастся отстоять переправу. На следующий день, хоть тьма и не сгущалась более, она тяжко давила на души людей, и ужас проник в них. Вскоре лихие вести пришли снова. Враг занял переправу через Андуин; Фарамир оттеснен к стене Пеленнора; он вновь собрал воинов и укрепился в Плотинных Фортах; но у врага вдесятеро больше сил. — Если он отступит через Пеленнор, враги пойдут за ним по пятам, — говорил гонец. — Они дорого заплатили за переправу, но не так дорого, как мы надеялись. Они, видимо, давно тайно готовили лодки и плоты — и кишели на берегах, будто тля. Но отойти нас заставил Черный Полководец. Немногие могут снести даже слух о его приближении. Его собственный народ трепещет перед ним, они поубивали бы друг друга по его приказу. — Значит, там я нужнее, чем здесь, — сказал Гэндальф и ускакал, и свет его вскоре померк вдали. И всю ночь Пин один стоял на стене и бессонно вглядывался в восток. Едва — насмешкой в неосвещенной тьме — прозвучали дневные колокола, как далеко, там, где стояли стены Пеленнора, вспыхнули огни. Наблюдатели громко закричали, и все воины Гондора поднялись по тревоге. То там, то сям взлетало багровое пламя, тяжело раскатывался в густом воздухе глухой рокот. — Они взяли стену! — кричали люди. — Они пробили в ней бреши!.. Они идут! — Где Фарамир? — в смятении спрашивал Берегонд. — Не говорите, что он погиб! Первые вести привез Гэндальф. С отрядом конников он приехал около полудня, сопровождая вереницу повозок. Там лежали раненые, все, кому удалось спастись в сече у Плотинных Фортов. Маг сразу же прошел к Дэнэтору. Князь Города сидел в палате над Залом Белой Башни, и Пин стоял рядом; и сквозь дымные окна Правитель обращал взор к северу, к югу, к востоку — будто затем, чтобы пронзить тени рока, что окружили его. Чаще всего он смотрел на север, по временам замирая и прислушиваясь, словно некое древнее знание позволяло его ушам слышать перестук копыт в дальних степях. — Пришел ли Фарамир? — спросил он. — Нет, — сказал Гэндальф. — Но он был жив, когда я оставлял его. Однако он решил остаться с арьергардом — чтобы отступление не стало бегством. Возможно, он сумеет сдержать воинов — я, правда, сомневаюсь в этом. Он сражается с врагом не по силам. Ибо пришел тот, что я боялся. — Не… Не Черный Властелин? — вскрикнул Пин, в ужасе забыв свое место. Дэнэтор жестко рассмеялся. — Нет, нет еще, мастер Перегрин! Он не придет, если только чтобы насладиться моим поражением — когда все будет покорено. У Него есть иное оружие. Так поступают все великие властители, если они мудры, мастер полурослик. Иначе разве сидел бы я здесь, послав на смерть даже своих сыновей? Ибо я могу еще владеть мечом. Он поднялся и распахнул длинный черный плащ — он был в кольчуге и опоясан длинным мечом в черно-серебряных ножнах. — Так я хожу и так сплю уже много лет, — сказал он. — Чтобы тело не одряхлело с годами. — Однако сейчас под твоими стенами встал самый беспощадный из полководцев Барад-Дура, — проговорил Гэндальф. — Король-колдун Древнего Ангмара, Призрак Кольца, Предводитель Назгулов, копье в руке Саурона, тень отчаяния. — Тогда, Мифрандир, ты встретил, наконец, врага, равного себе, — заметил Дэнэтор. — Что до меня — я давно знал, кто ведет войско Черного Замка. Это все, с чем ты возвратился? Или ты отступил, потому что был превзойден? Пин задрожал, боясь, что Гэндальф поддастся внезапному гневу, но боялся он зря. — Могло быть и так, — тихо ответил маг. — Но не пришло еще нам время померяться силами. Однако, если правдивы древние пророчества, он падет не от руки воина, и скрыт от Мудрых рок, что ожидает его. Как бы там ни было, Предводитель Отчаянья еще не вышел вперед. Он командует из арьергарда, руководствуясь той самой мудростью, о которой ты давеча говорил, — в безумии гоня своих рабов на штурм. Нет, я пришел, охраняя раненых, которых еще можно спасти, ибо Раммас пробит во многих местах, и скоро вражье воинство хлынет сквозь него. Главное же — я пришел сказать вот что. Скоро начнется битва на полях. Надо приготовиться к вылазке. Пусть соберутся конники. В них наша, пусть слабая, надежда: враг слабее нас лишь в одном — верховых у него почти нет. — Их и у нас немного. Приди сейчас роандийцы — они пришли бы вовремя. — Раньше придут другие, — сказал Гэндальф. — Беглецы с Кайр-Андроса уже добрались сюда. Остров пал. Армия, что вышла вчера из Черных Ворот, перешла Реку на северо-востоке. — Кое-кто обвиняет тебя, Мифрандир, в любви приносить дурные вести, — усмехнулся Дэнэтор. — Но для меня твои вести не новы: мне всё это известно со вчерашнего вечера. Что до вылазки — я подумал и о ней. Спустимся! Шло время. Наконец часовые увидели со стен отступающие отряды. Маленькие группы усталых, израненных воинов подходили в беспорядке; некоторые бежали, точно за ними гнались. На востоке отдаленно мерцали огни, и теперь казалось, что кое-где они крадутся по равнине. Дома и амбары пылали. Потом отовсюду торопливо потекли ручейки багрового пламени, извиваясь во мгле, стекаясь к широкой дороге, что вела от Городских Ворот к Осгилиафу. — Враг, — шептали люди. — Стена взята. Они просочились сквозь бреши! И у них факелы… Да где же наши?! До вечерних колоколов оставалось около часа, и свет был так тускл, что даже дальнозоркие воины Цитадели почти ничего не могли различить в полях — лишь множащиеся пожарища да растущие ряды огней. Наконец менее чем в миле от Города появился более организованный отряд — воины шли, а не бежали, все еще держась вместе. Наблюдатели затаили дыхание. — Там, должно быть, Фарамир, — говорили они. — Ему послушны и люди, и звери. Он все еще сдерживает их. Отступающие были теперь фарлонгах в двух. Из мрака вынесся маленький отряд всадников — все, что осталось от арьергарда. Они снова обернулись — лицом к подступающим рядам пламени. Тогда поля вдруг взорвались неистовыми воплями. Ручьи пламени обратились в потоки, ряд за рядом шли орки, неся факелы, и дикари — южане с красными знаменами с резкими кличами торопились перехватить гондорцев. И с мертвящим криком упали с дымного неба крылатые призраки, назгулы, устремившиеся убить. И отступление стало бегством. Люди были разбросаны, бежали, не помня себя, кидая оружие, крича от страха, падая ничком. И тогда над Цитаделью пропела труба, и Дэнэтор выпустил готовых к вылазке воинов. Собравшись в тени Ворот и под навесом стен, они ждали сигнала: все верховые, что оставались в Городе. Теперь они скакали вперед, мчась галопом, атакуя с немолчным гулом. А со стен несся им вслед шум: потому что первыми летели в поле рыцари-лебеди Дол-Амроса, и реял над их головами бело-голубой стяг.