Вскоре он опять шел с Гэндальфом по холодному коридору к дверям Зала Приемов. Там, в серой мгле, сидел Дэнэтор — как терпеливый паук, подумал Пин; казалось, со вчерашнего дня он не двинулся с места. Он указал Гэндальфу на стул, а Пин остался стоять, вроде бы незамеченный. Вдруг старик повернулся к нему. — Ну, мастер Перегрин, надеюсь, вчерашний день принес тебе не только пользу, но и удовольствие? Боюсь только, стол в этом городе беднее, чем ты ожидал. Пина охватило неуютное чувство, что большая часть того, что он говорил и делал, известна Князю, как и многое из того, что он думал. Он промолчал. — Как собираешься ты служить мне? — Я думал, сударь, вы скажете мне об этом. — Скажу, когда узнаю, на что ты годен, — сказал Дэнэтор. — А это мне легче всего узнать, оставив тебя при себе. Мой паж попросился во внешний гарнизон, и я отпустил его; на время его место займешь ты. Ты должен прислуживать мне за столом, исполнять поручения и беседовать со мной — если среди войны и забот найдется для этого время. Умеешь ли ты петь? — Да, — кивнул Пин. — Хорошо… да, довольно хорошо для моего народа. Но у вас нет песен ни для высоких залов, ни для лихих времен, Князь. Мы редко поем о чем-нибудь страшнее ветра или дождя. И все мои песни забавны; ну, и о еде и питье, конечно. — А почему бы вашим песням не подойти для моих залов и этих времен? Мы, всегда живущие под Завесой Тьмы, можем, наверное, послушать отзвуки из нетронутых ею земель? Тогда мы ощутим, что бдение наше не бесплодно, хотя, быть может, и неблагодарно. Сердце Пина упало. Ему вовсе не хотелось петь песни Края Правителю Минас-Тирифа, особенно же — потешные, которые он знал лучше всего. Они были слишком… слишком уж просты и грубы для такого случая. Однако он был избавлен от этого тяжкого испытания — на время. Ему не приказали петь. Дэнэтор повернулся к Гэндальфу, расспрашивая его о роандийцах, их политике и взглядах Йомера, племянника князя. Пин дивился, сколько известно Князю о народе, живущем вдали, даром, что сам он долгие годы не покидал пределов Гондора. Неожиданно Дэнэтор повернулся к Пину. — Иди в арсенал Цитадели, — отпустил он хоббита, — и получи там платье и доспехи Крепости. Их должны были приготовить. Оденешься — возвращайся! Всё было, как он сказал; и вскоре Пин оделся в непривычное черно-серебряное платье. Его маленькая кольчуга была, должно быть, выкована из стали, но черна, как смоль; по бокам высокого шлема с серебряной звездой в центре были укреплены вороновы крылья; надетую поверх кольчуги черную куртку украшал вышитый серебром знак Древа. Его прежнюю одежду свернули и убрали, но позволили остаться в сером эльфийском плаще — с условием, что Пин не станет носить его на службе. Теперь он выглядел, знай он это, истинным эрниль-и-перианнаф, Принцем полуросликов, как прозвал его народ, но чувствовал он себя неуютно. Да и мгла начинала действовать ему на нервы. Весь день стояла тусклая тьма. С бессолнечного рассвета до вечера сгущалась тяжкая тень, и все души в Городе томились неясной тоской. Далеко вверху, пожирая свет, медленно растекалась над западными землями исполинская туча из Царства Тьмы — её нес ветер войны; но внизу было тихо и душно, будто долина Андуина застыла в ожидании разрушительной бури. Около одиннадцати часов, освободившись на время от службы, Пин вышел и отправился поискать чего-нибудь поесть и выпить, чтобы облегчить тяжесть на сердце и сделать «прислуживание за столом» более сносным. В общей столовой он снова встретился с Берегондом — тот только вернулся из поездки к Дозорным Воротам Пеленнора. Они вместе пошли на стены; потому что в четырех стенах Пин чувствовал себя как в тюрьме, и задыхался даже в высокой Цитадели. Теперь они снова сидели бок о бок подле выходящего на восток проема, где ели и болтали днем раньше. Был час заката, но огромный дымный полог протянулся далеко к западу, и лишь коснувшись края Моря, солнце смогло послать землям прощальный луч — тот самый, что Фродо у Перекрестка увидел тронувшим голову павшего Короля. Но полей Пеленнора луч не достиг: они были бурыми, мрачными. Пину казалось, что годы минули с тех пор, как он сидел здесь прежде — в светлое, полузабытое время: он тогда был хоббитом, простодушным странником, и мало трогали его опасности, сквозь которые он шел. Теперь же он был маленьким солдатом готовящейся к великому штурму крепости, одетым в гордые и скорбные одежды Охранной Башни. В другое время и в другом месте Пин обрадовался бы новому платью; теперь же он знал: это не игра; он всерьез стал слугой сурового господина в час смертной опасности. Кольчуга тяжестью лежала на плечах, шлем давил голову… Плащ он бросил на скамью. Пин обратил утомленный взгляд на темнеющие внизу поля и зевнул; а потом — вздохнул. — Устал за день? — сочувственно спросил Берегонд. — Угу, — отозвался Пин. — Устал… ничего не делать. Я зря прождал у дверей зала, покуда мой господин совещался с Гэндальфом, Принцем и другими воителями. А я был нужен, мастер Берегонд, лишь чтобы прислуживать им всем за столом. Тяжкое испытание для хоббита. Ты, без сомнения, думаешь, что мне оказана высокая честь. Но что проку от такой чести? Правда, будет ли приятна даже самая распрекрасная еда, если к тебе подбирается Завеса Тьмы? Смотри: самый воздух уплотнился и побурел! И часто восточный ветер приносит вам такой мрак? — Нет, — покачал головой Берегонд. — Это не погода. Это Его злая воля: жар и копоть Огненной Горы, посланные Им, чтобы затемнять души и сбивать с толку советников. Так оно всё и происходит. Хотел бы я, чтобы возвратился Капитан Фарамир. Его не запугаешь. Но кто знает, удастся ли ему теперь переправиться через Реку? — Да, — сказал Пин. — Гэндальф тоже озабочен. Он был, по-моему, разочарован, не найдя здесь Фарамира… А сам-то он куда запропал? Он покинул княжеский совет еще до полудня — и, видно не в хорошем настроении. Возможно, он чуял беду. Внезапно их поразила немота, леденящим панцирем сковав язык. Пин съёжился, зажав уши; но Берегонд, который, говоря о Фарамире, выглянул за зубцы, остался стоять — застыв, всматриваясь в Пеленнор остановившимся взглядом. Пин узнал цепенящий крик: точно такой слышали они когда-то в Крае — только сейчас он налился силой и ненавистью, пронзая сердце ядовитым отчаяньем. Наконец Берегонд с усилием заговорил: — Они пришли! Будь мужествен и смотри! Там внизу смертоносные твари. Пин нехотя вскарабкался на скамью и выглянул за стену. Пеленнор темно раскинулся внизу, уходя к едва видимой ленте Великой Реки. Но сейчас над ним, как призраки безвременной ночи, кружились пять птицеподобных силуэтов, жутких, как стервятники, и беспощадных, как смерть. Они то снижались, рискуя подлетать почти к самым стенам, то взмывали вверх. — Всадники!.. — пролепетал Пин. — Крылатые Всадники!.. Но гляди, Берегонд! — вскрикнул он. — Они высматривают что-то, верно? Гляди, как они кружат и снижаются, всё над одним местом — вон там, видишь? Там вроде движутся какие-то фигурки… Ну да: конники — четверо — не то пятеро… Ах!.. Это невыносимо!.. Гэндальф! Гэндальф, спаси нас!.. Еще один зловещий вопль взвился и опал, и Пин снова съёжился под стеной, задыхаясь, как загнанный зверь. И сквозь этот мертвящий вой слабо, отдаленно донесся звук трубы — и оборвался на высокой ноте. — Фарамир! Капитан Фарамир! Это его зов! — вскричал Берегонд. — Смелое сердце! Но как же ему пробиться к Воротам, ведь эти твари, небось, владеют оружием посильней страха?.. Но смотри! Они держатся! Они доберутся до Ворот!.. Нет!.. Кони понесли… Всадники сброшены! Хотя нет — один усидел, скачет назад — к товарищам. Это, должно быть, Капитан — ему подвластны и кони, и люди… Одна из тварей падает на него!.. Помогите! Помогите же! Неужто никто не выйдет к нему? Фарамир!!! Берегонд отскочил от проема и убежал во мрак. Пристыженный его ужасом — Берегонд-Стражник думал прежде всего о Капитане, которого любил — Пин поднялся и снова выглянул. В этот миг он заметил бело-серебристое пламя — оно приближалось с севера, будто звезда спустилась во мглистые поля. Оно летело, как стрела, и росло с каждой минутой, быстро приближаясь к четверке воинов у Ворот. Пину почудилось, что слабый свет струится вокруг, и угрозные тени подались перед ним; а потом, когда оно приблизилось, хоббиту послышался — эхом от стен — громовой голос. — Гэндальф! — завопил он. — Гэндальф! Он всегда приходит, когда сгущается тьма! Вперед! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф! — дико кричал Пин, подпрыгивая от возбуждения. Но теперь и призрачные стервятники заметили прибывшего. Один закружился над ним; но Пину почудилось, что тот поднял руку, и от нее ударил вверх сноп белого света. Назгул протяжно вскрикнул и отпрянул; остальные поколебались немного, а потом быстро поднялись и умчались к востоку, исчезнув в нависшей над головой туче; и Пеленнор стал на время не таким темным. Пин все смотрел: верховой и Белый Всадник встретились и остановились, поджидая пеших. От Города к ним торопились воины; вскоре все скрылись из виду под наружной стеной, и он понял, что они прошли в Ворота. Сообразив, что они сразу пойдут к Наместнику, он поспешил ко входу в Цитадель. Там он встретился со всеми, кто видел со стен скачку и спасение. Через некоторое время послышался шум; из круга в круг катились крики, приветствия, из уст в уста передавались имена Фарамира и Мифрандира. Вдруг Пин увидел факелы и двух медленно едущих всадников; за ними двигалась толпа. Один был в белом, но больше не сиял, точно огонь его иссяк или потух; другой был темен, со склоненной головой. Они спешились и, когда люди увели Ночиветра и второго коня, пошли к калитке в воротах: Гэндальф — твердо, запахнув серый плащ, и пламя все еще тлело в его глазах; другой, одетый в зеленое — медленно, шатаясь, точно устал или был ранен. Пин протолкался вперед, когда они проходили под надвратным светильником, и, едва увидел бледное лицо Фарамира, как у него перехватило дыхание. Это было лицо того, кто пережил великий страх или великую муку, но справился с ними — и теперь был спокоен. Гордый и печальный, он задержался на миг поговорить со стражей, и Пин, глядя на него, увидел, как похож он на своего брата Боромира — кого Пин любил с самого начала, восхищаясь его властным, но дружелюбным обхождением. Однако сердце его вдруг потянулось к Фарамиру с чувством, доселе неиспытанным. Перед ним был дух того высокого благородства, какое временами являл Арагорн — не столь высокий, быть может, однако и не столь отдаленный: Король Людей, рожденный в поздние времена, однако сохранивший мудрость и печаль Древних. Пин знал теперь, почему Берегонд произносил имя Фарамира с любовью. Он был Капитаном, за которым пошли бы люди, за которым пошел бы и он сам — даже под тень черных крыльев. — Фарамир! — закричал он громко. — Фарамир! И Фарамир, различив в гуле толпы странный голос, обернулся и посмотрел на него сверху вниз — и был поражен. — Откуда ты взялся? — молвил он. — Полурослик, и в одеждах Крепости! Откуда?.. Но тут к нему подошел Гэндальф. — Он приехал со мной из земель полуросликов, — сказал маг. — Он приехал со мной. Но не будем мешкать. Нам надо о многом поговорить и многое сделать, а ты устал. Он пойдет с нами. Должен пойти, потому что, если он еще не забыл своих новых обязанностей, он должен в этот час предстать перед своим господином. Идем, Пин, следуй за нами! Наконец они пришли в тайную залу Правителей Города. Глубокие кресла стояли там вокруг жаровни с углями; слуги внесли вино; Пин, едва замечаемый, стоял за креслом Дэнэтора — и почти не чувствовал усталости, так хотелось ему услышать, о чем пойдет речь. Когда Фарамир взял кусок белого хлеба и запил его глотком вина, он опустился в кресло по левую руку от отца. Чуть поодаль с другой стороны в кресле резного дерева сидел Гэндальф; и поначалу казалось, что он дремлет. Потому что Фарамир сперва рассказывал об Ифилиэне, о передвижениях Врага и его союзников, о битве, где были побеждены харадримцы — Капитан докладывал своему господину об обычных делах пограничной войны, теперь мелких и ненужных, недостойных славы. Потом Фарамир неожиданно взглянул на Пина. — Сейчас мы подходим к странным событиям, — проговорил он. — Потому что это не первый полурослик, которого я встречаю на южных дорогах. Гэндальф выпрямился и сжал подлокотники кресла; но не сказал ни слова и взглядом остановил вскрик, готовый сорваться с губ Пина. Дэнэтор посмотрел на них и кивнул, словно в знак того, что понял более, чем было сказано. И, пока другие сидели молча, Фарамир медленно вел рассказ, глядя большею частью на Гэндальфа и время от времени всматриваясь в Пина, будто затем, чтобы освежить воспоминания о тех, кого видел. Когда рассказ дошел до встречи с Фродо и его слугой и до того что приключилось у Хеннет-Аннуна, Пин заметил, как дрожат руки Гэндальфа, вцепившиеся в резное дерево. Они казались белыми и очень старыми, и, когда Пин взглянул на них, его затрясло от страха: он понял вдруг, что Гэндальф, сам Гэндальф взволнован, даже испуган. Воздух в зале сгустился и замер. Наконец Фарамир заговорил о расставании с путниками и об их решении идти к Кириф-Унголу; голос юноши пресекся, он покачал головой и вздохнул. Гэндальф вскочил. — Кириф-Унгол?.. Моргульская Долина?.. — переспросил он. — Время, Фарамир, время? Когда ты расстался с ними? Когда должны они дойти до той проклятой долины? — Я расстался с ними утром два дня назад, — сказал Фарамир. — Оттуда пятнадцать лиг до долины Моргулдуина, если идти прямо на юг; и тогда они оказались бы в пяти лигах от проклятой Крепости. Самым быстрым путем им не добраться туда раньше сегодняшнего дня — и, быть может, они вообще еще не дошли. Я понимаю, чего ты боишься. Но Тьма спустилась не по их вине. Она началась еще вчера вечером, и уже прошлой ночью весь Ифилиэн был под Завесой Тьмы. Мне ясно сейчас, что Враг долго готовил нападение, и час его был назначен прежде, чем путники ушли от меня. Гэндальф мерил шагами пол. — Утром два дня назад, почти три дня пути! Далеко ли места, где вы расстались? — Двадцать пять лиг птичьего полета, — ответил Фарамир. — Но я не мог прийти быстрей. Прошлым вечером я был на Кайр-Андросе — острове к северу по Реке, и кони ждали на этом берегу. Когда спустилась Тьма, я понял, что надо спешить, и поскакал сюда с тремя спутниками. Остальной отряд я послал к югу — укрепить гарнизон в Осгилиафе. Надеюсь, я поступил верно? — он посмотрел на отца. — Верно?! — вскричал Дэнэтор, и глаза его внезапно вспыхнули. — Зачем вы спрашиваете? Воины были под вашим началом. Или вы просите моего суда вашим поступкам? Вы держитесь смиренно в моем присутствии, однако давно уже перестали следовать моим советам. Вот и сейчас: говорили вы искусно, как всегда; но я, разве не видел ваших глаз, прикованных к Мифрандиру, вопрошающих, сказано ли всё — и не слишком ли много? Он давно завладел вашей душой. Мой сын, отец ваш стар, но еще не выжил из ума. Я вижу и слышу, как прежде; и немногое из того, что вы недосказали, скрыто от меня. Я знаю ответ ко многим загадкам. Бедный, бедный Боромир!.. — Если то, что я сделал, огорчило вас, отец мой, — сказал Фарамир спокойно, — хотел бы я знать ваш совет прежде, чем бремя столь тяжкого суда было возложено на мои плечи. — И это заставило бы вас изменить решение? — Дэнэтор недоверчиво усмехнулся. — Вы все равно поступили бы так же, мнится мне. Я хорошо вас знаю. Вы всегда желаете быть щедрым и великодушным, как древний король, милостивым, благородным. Это, быть может, и пристало Королю, правящему в могуществе и мире; но в смутный час расплатой за милосердие может стать смерть. — Пусть будет так, — сказал Фарамир. — Пусть будет так, — повторил Дэнэтор. — Но не только ваша смерть, лэйрд Фарамир: смерть вашего отца и тех людей, что находятся под вашей опекой с тех пор, как ушел Боромир. — Значит, вы хотели бы, — проговорил Фарамир, — чтобы мы поменялись местами? — От всей души желал бы я этого, — сказал Дэнэтор. — Ибо Боромир был преданным мне воином — а не учеником чародея. Он помнил бы о нуждах своего отца и не стал бы бросаться тем, что судьба дала ему в руки. Он принес бы мне ее дар. На миг сдержанность изменила Фарамиру. — Я просил бы вас, отец мой, припомнить, как случилось, что я, а не он, оказался в Ифилиэне. Один раз, по крайней мере, совета вашего послушались… Правитель Города, и никто иной, возложил на него эту миссию. — Не добавляйте горечи в чашу, что я приготовил себе! — сказал Дэнэтор. — Каждую ночь отпиваю я из нее — предчувствуя, что худшее ждёт на дне. Как и оказалось. Если бы все было не так! Если бы оно пришло ко мне!.. — Успокойся! — оборвал его Гэндальф. — Боромир ни за что не принес бы его тебе. Он умер, и умер хорошо; не будем тревожить его сон! Но ты обманываешь себя. Он дерзнул протянуть руку к нему — и, завладей он им, он неминуемо погиб бы. Он взял бы его себе — и по возвращении ты не узнал бы сына. Лицо Дэнэтора стало жестко и холодно. — Тебе не удалось прибрать Боромира под свою руку, не так ли? — вкрадчиво промолвил он. — А я, тот, кто был его отцом, говорю: он принес бы его мне. Ты, быть может, и мудр, Мифрандир, однако при всем своем хитроумии ты не обладаешь всей мудростью. Можно сделать выбор, который не будет ни паутиной чародея, ни поспешностью глупца. В этом деле у меня больше знаний и мудрости, чем тебе мыслится. — И какова твоя мудрость? — осведомился Гэндальф. — Достаточна, чтобы понять, что тут надо избегать двух крайностей. Пользоваться им — опасно. Но отправить его сейчас в руках слабого полурослика в земли самого Врага — как сделали ты и этот мой сын — безумие. — А Князь Дэнэтор — как поступил бы он? — Ни так, ни так. Но, конечно уж, не послал бы его, рискуя всем, к Нему в лапы, чтобы Он получил, наконец, то, что потерял — к нашему поражению. Нет, скрыть его, спрятать далеко и глубоко. Не пользоваться им, говорю я, если только в крайней нужде — но и тогда в тайне от Него, пока победа не избавит нас от страха, а то, что пугало нас, сгинет навек. — Ты думаешь, как всегда, лэйрд, лишь о Гондоре, — сказал Гэндальф. — Однако есть иные люди и иные жизни и времена. Мне же — мне жаль даже Его рабов. — А где найдут помощь другие, если падет Гондор? — ответил Дэнэтор. — Если бы вещь эта была скрыта сейчас в глубоких подвалах Цитадели, мы не тряслись бы от ужаса во мраке, ожидая худшего. Если ты не веришь, что я могу выдержать испытание — ты совсем не знаешь меня. — И все же я не верю в это, — сказал Гэндальф. — Будь оно так — я прислал бы его прямо сюда, тебе на хранение, а не обрекал бы себя и других на муки. А теперь, послушав твои речи, я доверяю тебе не больше, чем Боромиру… Нет, утишь свой гнев! В этом я не доверяю даже себе, и я отказался от него, хотя то и был добровольный дар. Ты силен, Дэнэтор, и все еще можешь владеть собой; однако, получи ты эту вещь — ты погибнешь. Даже сокрытая в недрах Миндоллуина, она сожжет твой дух — и то, что последует за этим, будет много хуже всех грядущих бед. На миг глаза Дэнэтора снова вспыхнули; он повернулся к Гэндальфу — и Пин опять почуял натянувшуюся меж ними струну; но на сей раз взгляды их, казалось, обратились в мерцающие клинки. Пин дрожал, ожидая смертельного удара. Но внезапно Дэнэтор вновь стал холоден. Он пожал плечами.