Я взяла у него телеграмму и прочла: «Терпение лопнуло. Книги продадут с молотка. Полдень. Пятница». – Я же говорил, что он получит свои проклятые деньги! – настаивал отец. – Это было шесть месяцев назад, но ты их так и не послал, – мягко напомнила я. – Я объяснял ему, что нужно всего лишь немножко подождать! Почему он меня не послушал? – Кому он объяснял, Эмили? – спросил Джозеф. – Домовладельцу, – ответила я. – Из Эдинбурга? Я думал, ваш домовладелец знает, что нынче вы живете в Лондоне и ему следует сдать вашу квартиру. – Из Грасмера, в Озерном крае, – объяснила я остальным. – Отец жил там долгие годы. Одна из причин наших долгов состоит в том, что он коллекционирует книги. На лицах у всех было написано недоумение. – В огромном количестве, – скрепя сердце продолжала я. – Где бы отец ни жил, он заполнял книгами комнату за комнатой, пока в них не оставалось места, чтобы войти внутрь. Тогда он запирал дверь и снимал другое жилье. – И много ли таких мест, доверху заполненных книгами, вы оставили после себя? – уточнил Шон. – Три. Но раньше были и другие. – Три? Но как, ради всего святого, ваш отец оплачивает ренту? – Он и не оплачивает, только обещает. Иногда он отправляет деньги за месяц или два, заставляя домовладельцев надеяться, что вот-вот придут и следующие взносы. Со временем кто-то теряет терпение. – Может быть, продав часть книг, он смог бы оплатить долг и сохранить остальные, – предложил Джозеф. – Продать мои книги? – с ужасом переспросил отец. По тому, как лорд Палмерстон выступил вперед, у меня сложилось впечатление, что он едва скрывает свой восторг. – Вы просили Брэдшоу. Значит, вы задумали путешествие? Возможно, в Озерный край? В Грасмер? – Книги выставят на аукцион завтра в полдень! Я должен ехать! – воскликнул отец. – Да, и немедленно, – согласился премьер-министр. Когда лакей прибежал с железнодорожным справочником Брэдшоу, его светлость принялся жадно листать толстый том. – Так. Поезд отходит в девять часов вечера с Юстонского вокзала. Останавливается в Манчестере. Завтра в шесть утра выезжает из Манчестера в Уиндермир и прибывает туда в десять. Быстрый экипаж успеет доставить вас в Грасмер к полудню. Вы можете спасти свои книги. Скорее. Нельзя терять ни минуты. – Но уже девятый час. – Я указала на большие часы у дверей. – Мы не успеем собраться. – Об этом позаботятся, – заверил меня лорд Палмерстон. – Я поручу слугам упаковать ваши вещи и отправить их в Грасмер. Вы получите багаж завтра к вечеру. Возьмите кеб, – велел он лакею, а другому слуге сказал: – Принесите мое пальто, шляпу и перчатки. – Вы отправитесь с нами, мой лорд? – спросил отец. – Разве вам не нужно сегодня в парламент? – Я хотел бы попрощаться подобающим образом. В итоге мы впятером набились в наемный экипаж, который был рассчитан лишь на четверых. Женщина в кринолине не смогла бы уместиться в переполненном салоне, но мои блумерсы позволили мне втиснуться в узкое пространство между Шоном и Джозефом, чувствуя их тепло по обеим сторонам от себя. Я отправлялась в ресторанчик в приподнятом настроении. Но пока мы мчались по туманным улицам, ведущим к Юстонскому вокзалу, имея в запасе всего лишь пять минут, оно исчезло без следа. В кебе, в присутствии лорда Палмерстона, я не могла сказать Шону и Джозефу, как сильно не хочу покидать их. – Я буду скучать, – все, что мне удалось произнести, пока мы торопливо пересекали Большой зал. – Но вы, я надеюсь, скоро вернетесь, – быстро отозвался Джозеф. Прежде чем я успела ответить, лорд Палмерстон сунул мне в руку два билета. – Первый класс. Все, что угодно, для вас и вашего отца. И вот вам пять соверенов на дорогу. А теперь поторопитесь, иначе опоздаете. Его светлость явно смутился, когда я поцеловала в щеку сначала Шона, а потом Джозефа. Но он не выказал ровным счетом никаких эмоций и торопливо повел нас по галерее к мрачному перрону с крышей из стали и стекла, где контролер проверил наши билеты. Торопясь к исходящему паром поезду, я оглянулась и помахала Шону и Джозефу, стоявшим у турникета. На их лицах было написано уныние. Лорд Палмерстон, напротив, весь сиял и махал мне в ответ, радуясь возможности избавиться от нас так, чтобы не разгневать королеву. Я представила, как он говорит ей: «А что еще я мог сделать, ваше величество? Это была их идея». Мы нашли пустое купе первого класса, и я предложила отцу сесть у дальнего окна. Он выглядел настолько нетерпеливым, сжимая и разжимая кулаки, продолжая шевелить ногами даже сидя, что я хотела находиться как можно дальше от любого попутчика, который решил бы разделить с нами купе. Будто в ответ на мои мысли какой-то мужчина заглянул в открытую дверь и, явно недовольный увиденным, помчался дальше. Кондуктор закрыл дверь на ключ. Хотя мне и неприятно было оказаться запертой в похожем на тюремную камеру купе, по крайней мере, мы избежали неловкости, разделяя тесное пространство с незнакомцами, которые смотрели бы на нас с осуждением. Поезд тронулся. Туман за окном потихоньку начинал рассеиваться. Мы промчались мимо газовых фонарей заводов, потом мимо тусклых огоньков ветхих домишек в трущобах. Наконец за окном остались лишь деревья и пастбища, залитые светом звезд и луны. В купе было холодно. Света одинокой лампы на стене напротив меня не хватало, чтобы разогнать тени. Поезд покачивался, ускоряясь, перестук колес нарастал с каждой минутой. – Эмили, позволишь открыть окно? Думаю, резкий ветер поможет мне успокоиться. – Он приподнял раму. – Возможно, еще одна чайная ложка лауданума тоже смогла бы мне помочь… – Не сейчас, отец. – Увы, не сейчас. Со вздохом он откинулся на подушку. Я заняла место напротив, так что ветер обдувал его, а не меня. – Смотри, чтобы в тебя не попали искры, отец. Он отряхнул свое пальто. Поезд мчался все быстрее. – Во времена почтовых карет, – сказал отец, – особенно если ехать рядом с кучером, можно было без труда разглядеть пейзаж, что простирается впереди. Но здесь мы все равно что слепые. За моей спиной раздался глухой удар. – Что это было? – удивилась я. – Ты о чем? – переспросил отец. Снова что-то глухо ударило позади меня, на этот раз с большей силой. – Стена, – сказала я. – Что-то бьется в нее. Отец подался вперед. Даже в скудном свете я смогла заметить в нем перемену: отчаяние в глазах сменилось любопытством. Следующий толчок был настолько силен, что перегородка задрожала. Затем прозвучали подряд несколько громких ударов, за ними последовал приглушенный крик. И удары, и крик, казалось, доносились из соседнего купе. Внезапно звезды и луна пропали – мы въехали в тоннель. В замкнутом пространстве рев паровоза и неистовый стук колес усилились, зато удары и крики в соседнем купе стихли. Когда поезд вылетел из тоннеля, грохот уменьшился. По закрытой части окна стекала какая-то жидкость, она покрывалась рябью на ветру, созданном стремительным движением поезда. – Должно быть, пошел дождь, – предположил отец. – Капли залетели внутрь. Я чувствую их на своем лице. – Но перед тем как мы въехали в тоннель, я взглянула небо, и оно было ясным, – возразила я. – Не понимаю, как облака могли так неожиданно нас обогнать. – Тогда почему я чувствую, как дождь бьет мне в лицо? Отец вытер щеку, обращенную к открытому окну, и посмотрел на свою руку. – Эмили… – позвал он. От его тона меня бросило в дрожь. Он протянул ко мне ладонь с темными пятнами, словно опасаясь, что впал в опиумный бред. – Все в порядке, отец, я тоже это вижу. Повернись к свету. Он обратился ко мне другой стороной лица, и я вздрогнула. Его щека была покрыта той же самой жидкостью, что измазала окно. Это была чья-то кровь. Лестера Олдриджа мучил кашель. Само по себе это было неудивительно. После необычно холодной, снежной зимы кашель донимал многих, но Олдридж кашлял потому, что работал железнодорожным кондуктором. Его жена считала, что постоянное воздействие паровозного дыма и копоти вредит легким супруга и его коллег, как каминная сажа вредит легким трубочиста – а никто еще ни встречал трубочиста, который бы не кашлял. Когда девятичасовой юстонский поезд сделал первую остановку, Олдридж опять кашлянул в кулак и повернул колесо тормоза замыкающего вагона. Остальные вагоны не имели тормозной системы, поэтому одна из обязанностей кондуктора состояла в том, чтобы останавливать поезд.