В каждой родинке и даже маленьком шраме на ее колене, наверное, полученным еще много лет назад во времена, когда Нина прыгала по гаражам и вместе с мальчишками во дворе сражалась против вымышленных монстров, я нахожу необъяснимую прелесть. Эта женщина никогда не отличалась покорностью, и вряд ли сидела тихонько в уголку, расчесывая куклам волосы. По всем понятиям мне было бы проще отказаться сейчас от нее и не приковывать себя обязательствами, которые точно возникнут, устрани я последний барьер. Близость привяжет ко мне Ниночку, и она будет смотреть на меня другими глазами, рассчитывая на серьезные отношения. Я понимаю это прозрачно. А хочу ли я видеть Нину рядом с собой в роли той, что разделит жизнь и все остальное? Трудно ответить. В моей голове оглушающим звоном слышится, лишь хочу, хочу, хочу… Все чувства обостряются, я не могу оторвать от нее взгляд. Все вокруг становится неважным, и я обнажаюсь, совершая то, что задумал. А думал я об этом часто, особенно в дни, когда мы жили мирно, представляя нас в постели, на подоконнике, в примерочной магазина. Мне не надо особого места, главное присутствие Нины. Целую ее и слышу тихое прерывистое дыхание. Нина бы кричала, будь мы в квартире вдвоем. Трогаю ее везде, словно опасаясь, что после кульминации она растворится в воздухе, как мираж и я могу ее потерять. Поэтому фиксирую, крепко обхватив за горло, и снова рассматриваю. Под светом ламп она кажется еще красивее. Чем дольше мы утопаем в обоюдном пороке, и я чуть ли не вою от удовольствия, тем ярче во мне отзываются ощущения, доводящие до полного умопомрачения. Я испытывал подобные давно, лет в двадцать. Как раз в ночь студенческой легкомысленной гулянки. Ни с чем не перепутать. Но тогда мне казалось, что все происходит во сне, слишком приятным, чтобы стать правдой. А сегодня вместе с пламенем, охватившим мою суть без остатка, где-то за спиной между лопатками и ниже по позвоночнику прокатывает волна дикого холода, отрезвляющая меня на мгновенье. Перед глазами милое лицо Нины стирается, и начинают вспыхивать обрывки воспоминаний как кадры из непрошеного фильма. Очень темно становится. Я вижу еле различимый силуэт девушки с каре. В черной комнате ее освещает только узкая полоска света, пробирающаяся через дверную щель. Девушка медленно крадется ко мне и усаживается рядом. У нее тонкая шея, плечи. Она до дрожи напоминает Нину, пахнет ей же. И дело не в ароматной воде, а в природном запахе тела, который сводил меня с ума тогда и вот теперь. Я даже в какой-то момент замираю, не веря самому себе. — Ты в порядке? — шепчет сегодняшняя Ниночка. Она словно волнуется от моего внезапного ступора. Трясу головой, пытаясь избавиться от мыслей, пришедших не вовремя. — Да… Отстранившись, переворачиваю ее на живот и снова погружаюсь в соблазн. Неужели Нина не врала? А я был слеп и глух до ее слов? В таком случае я претендую на бронзовую медаль по кретинизму, хотя раньше в таких вещах замечен не был. Сложно сказать, сколько прошло времени, но в какой-то момент я понимаю, что Нина устала. Отпускаю женщину, но будь моя воля, не отказался бы еще. У Ниночки очень трясутся руки, от сладкого занятия и закончившейся игры, в которой, несмотря на физическое превосходство и полную внешнюю невозмутимость, проиграл я. Воспоминания не хило треснули меня по голове и навеяли желание скорректировать свои ценности. Если это было в действительности, а не бредом. Скажем, как у погибающего человека в лихорадке. Нина сползает со стола, прикрываясь ночной рубашкой. Она тоже до сих пор разгоряченная. — Максим, меня терзают два противоречивых чувства, — в тишине спящего дома признается, — больше ни при каких обстоятельствах не выходить плакать в потемках или же выходить чаще. Как думаешь, я пожалею о содеянном? Дотрагиваюсь до ее щеки, поправляя выпавшую прядку волос. — Не знаю. — Вот и я пока ничего не поняла… Неуклюже и видно спешной походкой при этом, опустив голову, огибает стол, забирает подушку. Я лишь наблюдаю за ней, еще не растеряв очарования. — Доброй ночи, Нин. — Сложно ответить смогу ли я теперь сомкнуть глаза, - бормочет. Повинно вздохнув, идет в сторону комнаты. И я не сразу успокаиваюсь. Требуется около часа побродить в темноте, чтобы привести сердцебиение к нормальному ритму. Следующим утром просыпаюсь от шума, доносящегося из кухни. Грохот побуждает меня встать с постели. Помимо пижамных штанов натягиваю футболку, для приличного вида. Все же не медовый месяц, а будни мужчины, у которого в доме, кроме приятной женщины подселились целых два уникальных мальчика. Зайдя в кухню, вижу распахнутый холодильник, а возле него Диму и Ваню, присевших на корточки. Вдобавок опрокинутый казан с трехдневным пловом, про который я впервые забыл. Иван торопливо сгребает ладошками рис и отправляет его обратно в казан, зато Дима поднимает кусочек мяса с пола и ест. Конечно, угрозы какой-нибудь дизентерии нет, я поддерживаю регулярную чистоту, но все равно поступок Димы кажется мне гротескным. — Вкус такой необычный, — рассуждает, не видя меня. — Похож на баранину. Его брат увлеченно тянется к кусочку и принюхивается. — Ага, и пахнет бараниной. Тут у меня уже не получается наблюдать за происходящим отстраненно. Смеюсь. Мальчики вздрагивают и опасливо поворачиваются ко мне. Испугавшись за рассыпанный плов, тут же принимаются собирать его вдвоем в ускоренном темпе. — Все будет чисто! — хором пищат они. — Уймитесь. Ничего криминального не случилось. Шагаю за совком. Надо раздать вспомогательные инструменты, пусть меня вид грязной напольной плитки коробит. Я постепенно начал понимать, что о стерильности в доме, где живут дети, можно только мечтать… Иван держит совок, а Дима, вооружившись одноразовой тряпкой, сгребает плов. Сев на стул слежу за процессом. — Вы так удивились, попробовав мясо. Неужели баранина была для вас редкостью? Мальчики на секунду останавливаются. — Мы ели всякое мясо. Просто когда готовила мама, все было на вкус как курятина, - говорит Дима. Ваня в подтверждение кивает, а после морщит нос. — Кроме самой курицы. Она была на вкус как рыба. Такое, — указывает пальцем на кусок из плова, — мы ели только в купленных шашлыках. — А бабушка? — Бабушка всегда варила суп, хотя мы просили пиццу. Но баба Зина говорила, что пицца и бургеры – это еда от Лукавого, — грустно вздыхает. — Да уж, — ухмыляюсь я. — Дети, вы не представляете, как мне сейчас захотелось вас накормить. Интересное утро выдается, однако в квартире все еще господствует тишина, оттого и слышно, как в комнате на разрыв трещит телефон, невыставленный на режим вибрации. Должно быть, Нина отдыхает, раз не вышла в параллель со мной. Не стану ее тревожить. Иду в комнату и беру телефон с прикроватной тумбы. Вообще-то, мой рабочий день не начался, но судя по номеру звонящего, требует разговора клиентка. Сомнительная дама, цифры ее сохранил. Это как раз бывшая свекровь Нины. — Максим Леонидович, — стонет она, едва принимаю вызов, — простите, что так рано, не могла больше ждать. Я молюсь и рассчитываю на встречу с вами. Сделайте упущение бедной старухе. — Зинаида Васильевна, сердечная, вы же меня и на том свете достанете. В вашем случае лучше согласиться. Так и быть приеду и проведу одну консультацию. — Ох, ох, как замечательно! Записывайте адрес. На самом деле будь она простой бабушкой, не имеющей отношения к Семенихиной, тут же занес ее номер в черный список и решал все вопросы через секретаря. Но мне крайне любопытно, что скажет пожилая женщина.