– Но хоть поговорить-то с ним можно? – без особой надежды поинтересовалась я. – Завтра поговоришь. Ему станет лучше, я думаю. Заскочишь вечером на пять минут, не больше. Понятно? Я кивнула. Спорить с Мариной Ивановной никто не осмеливался, даже персонал интерната испытывал к ней почтительную робость, а уж про воспитанников и говорить не приходилось. В свою палату я плелась понурив голову. Настроение было безнадежно испорчено. Не грела даже мысль о долгожданной энциклопедии. – А ну, поберегись! – весело гаркнул кто-то у меня за спиной. Я вздрогнула, обернулась и увидела шофера Геннадия Георгиевича. Он обеими руками толкал вперед пустую инвалидную коляску. – А, старая знакомая! – Широкое круглое лицо шофера расплылось в приветливой улыбке. – Как жизнь? – Нормально. – Я пожала плечами и посторонилась, пропуская его на лестницу. – Вижу, что нормально. – Геннадий Георгиевич подмигнул и установил коляску колесами на желобки. – Личность-то у тебя порозовела, не такая зеленая, как прежде. Кажись, и поправилась малек. Вырастешь, красавицей станешь, как пить дать – я не вру. У меня на женскую внешность глаз наметанный. – Он захохотал, довольный своей остротой, и покатил коляску наверх. Достигнув площадки между лестничными пролетами, Геннадий Георгиевич остановился, поправил выползшую из штанов рубашку и пояснил со вздохом: – Вот, новенького вам привез. А это ему транспорт. Вишь, как худо людям бывает, а ты еще куксилась. Ладно, расти большой, не будь лапшой. – С этими словами он быстро двинулся дальше и вскоре скрылся из виду. Я немного постояла внизу, вспоминая, как собиралась сбежать из больницы на вокзал. Какое счастье, что меня тогда сморил сон и я не успела осуществить свой дурацкий замысел! Жутко даже представить себе, что я не попала бы в интернат, не получила возможность нормально учиться, не встретила таких людей, как Анфиса и Влад. Я решительно начала подниматься по лестнице. Ничего, что Влад заболел. Скоро он поправится, и мы снова будем вместе. Болтать о всякой смешной чепухе, играть в шашки, сообща листать энциклопедию по истории искусств… Утро следующего дня началось с приятного сюрприза. Проснувшись, я обнаружила рядом с кроватью, на спинке стула новое платье. Это, конечно, Анфиса, ее проделки. Светка сидела в постели, откинувшись на подушку, и буравила меня злобным взглядом. – Почему это некоторым так везет? – проговорила она нарочито громко, выразительно поглядывая на платье. – Терпеть не могу любимчиков, так и тянет сделать им какую-нибудь пакость. Даже в день рождения. – Светка по-кошачьи сладко потянулась и мягко спрыгнула на пол. Я поняла, что это и есть первое поздравление с моим одиннадцатилетием. Что ж, пришлось его принять и сделать вид, что меня нисколько не расстраивают Светкины слова. Платье оказалось точь-в-точь впору, и я вспомнила, как неделю назад Анфиса старательно обмерила меня с головы до пят. Значит, вот для чего она так трудилась – чтобы сшить мне обновку ко дню рождения! Я с нежностью погладила ладонью оборочки на груди и, стараясь игнорировать колкие и язвительные Светкины замечания, принялась за утреннюю уборку. Анфиса встретила меня уже в столовой. Я сначала даже не узнала ее: она вся как-то преобразилась, по-новому уложила волосы, надела нарядную блузку и, кажется, слегка накрасила тонкие, всегда плотно сжатые губы неяркой кремовой помадой. – Тебе хорошо, – одобрительно кивнула она, оглядывая ладно сидящее на мне платье. – Молодец, что сразу надела. Нравится? – Очень, – честно призналась я, – спасибо. – Не за что. – Анфиса улыбнулась. – Носи на здоровье. А главное, не болей и учись на «отлично». На прошлой неделе у нас был педсовет, и решено наградить тебя грамотой. – Какой еще грамотой? – не поняла я. – За успехи в учебе и активное участие в общественной жизни интерната. Ты ведь теперь наша гордость, об этом все учителя говорят. Так что уж давай, не подводи. Она говорила и получала видимое удовольствие от своих слов. Может, когда-то давно она беседовала так со своей дочкой, радуясь ее школьным успехам и гордясь за нее. Мне захотелось сказать ей в ответ что-нибудь очень ласковое и теплое, но почему-то все нужные слова застряли в горле, и я молчала, старательно отводя глаза в сторону. – Ну, иди кушай. – Анфиса мягко тронула меня за плечо. – Иди. Вечером будем праздновать. Я послушно уселась за стол. Она, скрестив руки на груди, некоторое время наблюдала за тем, как я ем, потом, неслышно ступая, отошла в сторону. После завтрака я, не дожидаясь вечера, решила навестить Влада, однако медсестра Леночка сказала, что он спит и будить его категорически нельзя. Время в его отсутствие тянулось ужасно медленно. Я слонялась по интернату, не зная, чем заняться – мой день рождения пришелся на воскресенье, и школьных занятий не было. Гулять мне не хотелось – на дворе было слишком мокро и склякотно. Не желая сидеть в палате в обществе Светки и Маринки, я полтора часа проторчала в библиотеке, потом навязалась в помощницы Жанне, пересчитывающей партию полученного из прачечной белья, и наконец спустилась проведать своего тезку, трехцветного Ваську. После Влада тот был моим лучшим другом. Он тут же узнал меня, вскочил со своего коврика, выгнул колесом рыжевато-серую спинку и громко, требовательно мяукнул. Я дала ему сосиску, оставшуюся с обеда, и он тотчас вонзил в нее острые желтоватые клычки. Мимо прошмыгнула Людка с вечным пакетиком семечек в руках. Глянула на меня тревожно и пристально, словно желая сказать что-то важное, но, так и не раскрыв рта, скрылась в боковом коридоре. Я знала, куда она пошла: в кладовку, реветь. Людка часто бегала туда – кладовщица тетя Таня приходилась ей дальней родственницей. Она и снабжала троюродную племянницу семечками, с молчаливым сочувствием выслушивая Людкины жалобы на невыносимое житье-бытье в соседстве со зловредной Светкой. Мне в очередной раз стало жалко Людку, но, как всегда, жалость эта была смешана с презрением и легкой брезгливостью. Васька тем временем доел сосиску и смотрел на меня вопросительно и с ожиданием: мол, еще что-нибудь дашь или хорошенького понемножку? – Я еще приду, Вася, – пообещала я, почесывая пушистую шерстку за его ухом. – Обязательно приду. Попозже, после ужина. Наконец наступили долгожданные шесть часов. Столовая наполнилась народом. На столах уже стояли вазочки с желе, дежурные разносили подносы с чашками. Потом включили проигрыватель, и на всю громкость грянуло «К сожаленью, день рожденья только раз в году». Под общие аплодисменты тетя Катя вынесла огромный торт, весь в кипенно-белой пене взбитых сливок. На нем красовалось одиннадцать тоненьких разноцветных свечек. Анфиса чиркнула спичкой – один за другим загорелись крошечные огоньки. – Василиса, иди задувай, – позвала она. Я, затаив дыхание, приблизилась к воспитательскому столу, на котором стоял торт. – Дуй! – велела Анфиса. Я набрала в легкие побольше воздуха. – Погоди-ка, – вдруг крикнула Жанна, – надо не так! Ты желание загадала? – Она пристально глянула мне в лицо. Я помотала головой: – Нет. – А нужно загадывать. Если с трех раз задуешь все свечки, оно непременно сбудется. И очень скоро. У тебя есть желание? Я заколебалась. – У кого ж их нет? – добродушно проговорила тетя Катя. – Дочка, загадай, чтоб спина поправилась, и дело с концом. – Да не торопите вы ее, – с досадой молвила Жанна. – Спину-то ей и так вылечат, зачем еще она здесь? А желание должно быть самым что ни на есть заветным. Ты поняла, Василиса? – Да. – Тогда я считаю до трех, – ее глаза весело сверкнули. – Один… «…Быть богатой… – мелькнуло у меня в голове и тут же сменилось новой мыслью: – Выйти замуж и поехать за границу…» Не то, все не то. Я чувствовала, что хочу не этого, но чего именно, понять не могла. – Два, – звонко сказала Жанна. «Чтобы вот сейчас, прямо сейчас, Влад вышел из изолятора и появился здесь, в столовой!» Нет, это и вовсе глупо. Откуда он появится тут, если у него карантин? – Три! – произнесла Жанна громким шепотом. Я зажмурилась и выпалила про себя: «Хочу разгадать свои сны!» Потом я дунула. Раз, другой. Свечки погасли, все, кроме одной. Она продолжала гореть, нежно-голубая, в белой пластмассовой подставке, воткнутая в самую сердцевину торта. – Давай сильней! – подсказала Жанна. Я дунула в третий раз. Легкое оранжевое пламя заколебалось и пропало, оставив еле заметный глазу беловатый дымок. Вокруг захлопали и закричали: «Поздравляем!» Я вдруг ощутила легкое головокружение. Перед глазами поплыла странная рябь. Сквозь нее я видела улыбающееся лицо Анфисы. Она протягивала мне толстую книгу в яркой, глянцевой обложке. Точно во сне, я услышала ее голос: – Держи, это подарок. Тут про античных богов – ты ведь хотела. Кажется, я пробормотала слова благодарности. Потом мы сидели за столиками, пили чай, ели желе и слизывали сливки с кусочков торта. Напротив меня сидела Светка и шептала что-то на ухо Маринке. Та медленно кивала, а ее прозрачные глаза, как всегда, смотрели в неведомую даль. За соседним столом громко хохотала Жанна. Щеки ее разгорелись, глаза блестели. К ее плечу уютно привалился Геннадий Георгиевич, рядом, обнявшись, о чем-то тихонько беседовали тетя Катя и Анфиса. На скатерти стояла полупустая бутылка красного. Мне стало душно и скучно. Я потихоньку отодвинула стул и встала. Светка тут же навострила уши: