– Куда это ты? – В туалет. – Чаю перепила? – насмешливо констатировала она. – Ясно. Смотри не утони. Я, ничего не ответив ей, на цыпочках вышла из столовой в пустой коридор. Постояла в раздумье, куда податься, а затем спустилась в медпункт. За матовым дверным стеклом было темно. Я осторожно заглянула вовнутрь – тишина, ни звука. И свет не горит. Значит, Влад по-прежнему спит. Вздохнув, я побрела наверх и остановилась перед дверью столовой. Оттуда доносились громкие возбужденные голоса, веселая музыка и смех. Я подумала, что Светка наверняка ждет моего возвращения, чтобы сказать очередную гадость, и мне стало совсем тоскливо. «Не пойду, – решила я, – лучше в палате посижу. Все равно никто, кроме Светки, не заметит – Анфиса и Жанна пьяные». Однако вместо того, чтобы повернуть вправо по коридору, я вдруг, сама не знаю почему, двинулась обратно на лестницу. Прошла восемь ступенек, затем еще восемь и очутилась на третьем этаже. Здесь, как и в медпункте, было темно, коридор освещала одна-единственная аварийная лампочка. Я толкнула дверь библиотеки – она оказалась заперта. Бродить тут в пустоте и полумраке было совершенно бессмысленным занятием, и я уже хотела спуститься обратно, на свой этаж, как вдруг заметила, что дверь одной из палат на противоположной стороне коридора слегка приоткрыта. Повинуясь странному навязчивому любопытству, заставившему меня покинуть всеобщее веселье и отправиться блуждать по безлюдному интернатскому помещению, я подкралась поближе и просунула голову в щелку. Первое, что я увидела, было окно, такое же широкое, как в нашей палате, но не занавешенное. Сквозь раздвинутые шторы в комнату лился тусклый желтоватый лунный свет. У окна стоял стол, немного поменьше нашего, справа от него кровать. Я перевела взгляд чуть в сторону, в темный угол, куда не могло проникнуть уличное освещение, и вздрогнула от неожиданности. Комната не была пуста! Там, в углу, неподвижно, как манекен, сидел человек. Я отчетливо видела его силуэт на фоне блестящего оконного стекла: контур лица, линию волос, плечи, руки, сложенные на коленях. Человек тоже видел меня, более того, он смотрел на меня в упор. И ничего не говорил. Мне стало невероятно жутко. Я хотела попятиться, но ноги точно приклеились к полу, и я не смогла сделать ни шагу. Силуэт наконец шевельнулся и проговорил ломким, хрипловатым мальчишеским голосом: – Эй, ты! Чего уставилась? Значит, это человек! Не привидение, не призрак, не бог знает кто еще. Обыкновенный мальчишка, постарше меня. Но почему он тут, один? – Ты что, глухая? – грубо повторил одинокий обитатель палаты. – Воровать небось пришла? – Н-нет. – Я с усилием разлепила губы и потрясла головой. – А чего шастаешь по чужим палатам? – Так просто, – неуверенно ответила я, помолчала секунду и зачем-то добавила: – У меня сегодня… день рожденья. – Очень рад за тебя, – презрительно фыркнул отшельник. – Дуй давай отсюда, да поживей. Слышишь, что тебе говорят, – проваливай! Почему-то в его голосе я не услышала злости, хотя слова, адресованные мне, были не из приветливых. Я переступила с ноги на ногу и на всякий случай крепко уцепилась за дверную ручку. – Нет, ты точно глухая, – вконец рассердился мальчишка. – Ладно, не хочешь топать к себе на праздник, иди сюда. Ближе подойди. Да не бойся, ничего я тебе не сделаю, не видишь разве? – Его голос едва уловимо дрогнул. Только тут я оторвала глаза от его лица, плохо различимого в темноте, и поглядела вниз. Я думала, он сидит на стуле, но это был не стул. Ноги моего собеседника неподвижно стояли на подножке инвалидного кресла. Вот кому вез вчера коляску Геннадий Георгиевич. – Ты новенький? – спросила я полушепотом. – Новенький, новенький, – с досадой ответил парень, – подойдешь ты наконец или нет? А то из коридора сифонит. Не хватало еще ангину заработать. Я поспешно прикрыла дверь. Потом сделала несколько шагов по направлению к коляске. По мере своего приближения я все отчетливей начинала видеть своего нового знакомого, и когда подошла совсем, остановилась, потрясенная. Это лицо! Оно было знакомым мне и невероятно, сказочно прекрасным. Я видела его на картинке в энциклопедии по истории искусств – оно принадлежало античному полубогу Ахиллу. Те же безупречные, тонкие черты, бездонные глаза, будто создание кисти гениального художника. Я подумала, что могла бы глядеть в них до бесконечности, и тогда мне было бы абсолютно наплевать на Светку, на больную загипсованную спину, на то, что я одна-одинешенька на всем белом свете, а мать за пять месяцев моего отсутствия дома так ни разу и не пришла меня навестить. На все наплевать. Ахилл спокойно дожидался, пока я приду в себя, – очевидно, он был отлично осведомлен о преимуществах своей внешности. В то же время его внимательный и цепкий взгляд ощупывал меня с головы до пят. Наконец он недовольно поморщился и с пренебрежением вынес вердикт: – Совсем малышня. Тебе сколько стукнуло-то? – Одиннадцать, – пролепетала я враз осипшим голосом. Парень усмехнулся. – Что-то припозднилась ты с развитием. Гладильная доска, да и только. Некоторые девчонки в твои годы уже о-го-го какие. Я молчала, виновато понурив голову. – Ну ладно, – смягчился Ахилл, глядя на мою убитую физиономию, – дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. – Он слегка нахмурился, словно обдумывая что-то важное, затем посмотрел на меня в упор. – Ты вот что, скажи честно – я ведь тебе понравился? Ну, говори, не стесняйся. – П-понравился, – шепнула я, готовая провалиться сквозь землю от смущения. Его губы дрогнули в улыбке. – Хочешь быть моим другом? – Я?! – Мне показалось, что я ослышалась. – А здесь есть кто-то еще, кроме нас с тобой? – Он откровенно забавлялся, но я, по простодушию не понимая этого, на всякий случай обернулась по сторонам. Тут греческий полубог окончательно развеселился, лицо его утратило напряженность, подбородок расслабился. – Ну и умора. – Он засмеялся и легонько дернул меня за оборку платья. – Детсад. – Но тут же взгляд его снова посуровел. – Все, хватит. Слушай внимательно, я с тобой серьезно говорю. Ты любишь этот ваш интернат? Нравится тебе здесь? – Да. – Я поспешно кивнула. – Ну а мне здесь не нравится, – произнес он резко. – Совсем, поняла? Хреново тут, хоть волком вой. И ни одного нормального человека кругом, одни придурки. Раз уж пришла сюда, давай дружить. Приходить ко мне будешь? – Буду! – выпалила я и внезапно, повинуясь какой-то неодолимой силе, порывисто обняла его за шею и чмокнула куда-то между ухом и подбородком. Что-то происходило со мной, невероятное, необъяснимое. Я будто переродилась, стала совершенно иной – иной настолько, что не отдавала полного отчета в своих поступках. Во взгляде моего античного героя мелькнуло неподдельное удивление. Он хитро прищурился и покачал головой: – А ты вообще-то та еще птичка. Что-то в тебе есть, ей-богу! Недаром шатаешься в одиночку по темным коридорам. Я поняла эти слова как похвалу, и мое сердце наполнилось радостью. Никогда еще мне не было так хорошо, легко и светло. Я стояла и несмело улыбалась, теребя пальцами край нового платья. Он тоже улыбнулся, миролюбиво, без насмешки или издевки. – Ты кто хоть? Как звать? – Василиса. – И имя-то дурацкое. Коротко получается Васька, что ли? Я кивнула, отчаянно волнуясь, как бы Ахилл не разочаровался во мне из-за никудышного имени. Он подумал немного и сказал: – Если будешь хорошей девочкой, можно называть тебя Васильком. Не против? – Нет. – Ну и прекрасно. А сейчас двигай отсюда, тебя небось уже обыскались. Обнаружат тут у меня, потом неприятностей не оберешься. Завтра с утра приходи. Палату запомнила? – Да. Третья. – Молодец. – Его лицо снова приняло насмешливое выражение. – Гуд бай, Василек. – Гуд бай… Я вышла за дверь. Щеки мои полыхали, словно по ним хлестали крапивой. В груди что-то теснилось, не давая сделать вдох.