Я жестом фокусника вытащила часы, вихрем подлетела к Михиной кровати и, перевернув подушку, сунула их в вырез наволочки. Затем легонько взбила подушку и вернула ее на прежнее место. Толик молча и с интересом наблюдал за моими действиями. Он хотел что-то сказать, но в это время дверь распахнулась, и в палату вошли Жанна и Миха, бок о бок, точно по заказу. – Ты еще здесь? – Миха сделал страшные глаза, однако больше ничего при Жанне сказать не посмел. Он сел и принялся смотреть, как она сноровисто и ловко складывает постель. Я тем временем обшарила глазами стол и обнаружила то, что мне в данный момент было необходимо: грязный стакан и чайную ложку. Я подошла и взяла стакан. Жанна ободрительно кивнула и похвалила: – Помогаешь? Молодец. Все бы были такими отзывчивыми. Я искоса глянула на Толика – тот слегка прищурился, стараясь скрыть улыбку. Миха взирал на нас мрачно, исподлобья. Жанна закончила с постелью Толика, подошла к другой кровати и откинула покрывало. – Это что такое? – Она нахмурилась и наклонилась. – Где? – Миха привстал со стула. – Да вот! – Жанна резким движением сдернула простыню и сунула ему под нос. В углу чернело прожженное пятно. – Куришь в палате? – Жанна строго поглядела на Миху. Тот выдержал ее взгляд, не смущаясь, без особого волнения. Жанна была сама почти девочка, и старшие воспитанники ее не боялись. Да и младшие считали своей в доску, висли у нее на шее и лезли целоваться. – Что молчишь, Самойлов? – проговорила Жанна, пытаясь придать голосу суровость. – Хочешь, чтобы я рассказала Марине Ивановне? – Зачем Марине Ивановне? – Миха пожал плечами. – Я ж всего один раз. Подумаешь! – Вам вообще курить нельзя, категорически! – расстроенно произнесла Жанна. – Вас тут лечат-лечат, деньги на вас тратят государственные, спонсоров ищут, чтобы они помогали, а вы… – Она махнула рукой, скомкала простыню, запихнула ее в мешок и, взяв за уголки подушку, пару раз легонько тряхнула, освобождая от наволочки. У меня пересохло в горле и громко застучало в висках. Я застыла у стола со стаканом в руке. Раздался глуховатый стук – это серебряные часы упали на покрытый ковром пол. – Матерь божья! – Жанна всплеснула руками. – А это как прикажешь понимать? – Это… это… – Михино сероватое лицо мгновенно вспыхнуло неровным клочковатым румянцем и вслед за тем стало мертвенно белым. Он во все глаза смотрел на лежащий под ногами у Жанны предмет. Та медленно протянула руку и подняла часы с пола. Взвесила на ладони и покачала головой. Взгляд ее сделался жестким. – Самойлов, чьи это часы? Ты где их взял? – Я? Нигде! – хриплым шепотом ответил Миха. – Это… не мои! То есть… я хотел сказать… я не клал их туда. Я вообще… первый раз их вижу. Честное слово, матерью клянусь! – Эх, Миша, Миша, – укоризненно проговорила Жанна, – тебя ведь предупреждали. Неужели так хочется в колонию? – Да не мои часы! – дурным голосом заорал Миха. – Не мои!! – Конечно, не твои. – Жанна вздохнула. – Ты, наверное, хорошо знаешь чьи. – Не знаю! – Это мои часы, – вдруг совершенно спокойно произнес Толик. – Там сзади, на крышке, есть инициалы. «В.К.А.», Волков Константин Алексеевич, мой отец. Ему эти часы на тридцатилетие подарили друзья. Жанна перевернула часы, и я отчетливо увидела в самом уголке три заглавные буквы, которые вчера не заметила, сосредоточив все внимание на узоре. – Ты стащил часы, Самойлов! – убитым голосом сказала Жанна. – Стащил у соседа по палате. Как с тобой можно кого-нибудь селить? Я тебя спрашиваю? – Д-да без надобности м-мне его будильник, – заикаясь, выдавил Миха, – мне его подкинули, нарочно, чтоб под монастырь подвести. – Кто? – Да сам он и подкинул. Этот ваш Волков. Жанна выразительно поглядела на Михину кровать. Та стояла вплотную к столу, так, что подойти к изголовью было невозможно. Чтобы дотянуться до подушки, нужно было встать коленями на одеяло. Этого Толик никак не в состоянии был сделать, находясь в инвалидной коляске. Миха понял, что имеет в виду Жанна. Он беспомощно и затравленно огляделся по сторонам, и взгляд его уперся в меня. – Она! – Миха ткнул пальцем в мою сторону. – Это она все, зараза! Шестерка! Они сговорились, он ей велел! Убью, сволочь! – Он ринулся было ко мне, но Жанна загородила ему дорогу. – Прекрати сейчас же! Как не стыдно сваливать свои грехи на девочку, малышку! Да она у нас тише мышки и учится на одни пятерки. А сюда пришла помочь, потому что у нее сердечко доброе. Эх, ничтожный ты человек! – Она спрятала часы в карман халата. – Волков, я потом их тебе верну. Покажу Марине Ивановне, пусть разбирается сама. А ты, Самойлов, пойдешь сейчас со мной к директору. Понял? Миха молча кивнул и низко опустил голову. В гробовой тишине Жанна закончила собирать белье и, подхватив мешок, увела Миху с собой. Я в ожидании смотрела на Толика, по-прежнему продолжая сжимать в руке спасительный стакан. – Ловко, – проговорил он и улыбнулся. – Теперь ему крышка. И как это ты все так точно рассчитала? – Не знаю. – Я пожала плечами. – Само получилось. – Само не само, а башка у тебя варит, Василек. Это правда, что нянька про тебя говорила? – Что говорила? – не поняла я. – Будто бы учишься классно. – Ну… да. – Я не была уверена, что Толик одобрит мои школьные успехи, и потому старалась отвечать как можно неопределенней. Но он заметно обрадовался. – Это хорошо, что так. Значит, ты только с виду такая… – Он замялся, видно, не желая слишком обидеть меня, но потом все-таки произнес: – Серая мышка. Я не расстроилась. Мышка так мышка. Я не впервой слышала это прозвище. Гораздо важнее было то, что Толик высоко оценил мои старания, он улыбается и снова называет меня Васильком. Я вспомнила свое вчерашнее решение научиться понимать его с полувзгляда. – Мне уходить? – Да, иди. Думаю, к ужину все выяснится. Возможно, завтра я уже буду в палате один. – Можно помогать тебе? Еду носить из столовой, например? – Помогай, – милостиво разрешил Толик, – но так, чтобы об этом поменьше знали вокруг. Смекалки тебе не занимать, придумаешь сама, как соблюдать конспирацию. 15 Миху Самойлова увезли из интерната на следующий день. До конца его испытательного срока оставалось немногим более полумесяца, но Марина Ивановна была неумолима. Странно, но я совсем не чувствовала себя преступницей. По ночам спокойно спала, с аппетитом ела вкусную интернатскую пищу и не вспоминала о погубленном мной Михе. Каждое утро начиналось теперь с визита на третий этаж. К Толику больше никого не подселяли, и он жил один в комнате. Я приносила ему тарелки с едой, он лениво ковырялся в них ложкой или вилкой и отставлял в сторону почти нетронутыми. Мы почти не разговаривали и уж тем более не обсуждали историю с подброшенными часами. Я проводила в палате минут двадцать, в основном сидя на стуле у стола или стоя возле порога, а потом уходила восвояси, чтобы вечером вернуться. Хорошо помня наказ Толика, я зорко следила за тем, чтобы никто не заметил, куда я хожу два или три раза на дню. Особенно я опасалась Светки и Анфисы, и не напрасно. Светка в первый же день заприметила меня с тарелкой в руке и полюбопытствовала: – Это кому? – Жанна попросила отнести на третий этаж, – не моргнув глазом соврала я. – На третий? – Светка с подозрением наморщила нос. – Там же старшеклассники. – Ну и что? – Я беззаботно пожала плечами. – Почему это она просит именно тебя? – недовольно проворчала Светка, но больше вопросов задавать не стала и отошла в сторону. С Анфисой все получилось сложнее. Она заглянула в палату к Толику, как раз когда я навещала его в очередной раз. – Василиса? – Ее лицо вытянулось от удивления. – Ты что здесь забыла? Я поведала ей все ту же байку про Жанну и ее поручение, надеясь, что Анфиса не станет перепроверять мои слова, а даже если и станет, забывчивая Жанна легко подтвердит, что я не вру. Анфиса выслушала меня с видимым недовольством, ничего не сказала, лишь едва заметно качнула головой и вышла из комнаты. Вечером того же дня она поймала меня в библиотеке.