– Плохо. – Она покачала головой, сняла со своей кровати одеяло, укутала меня им с головы до ног, села рядом и тронула ладонью мой лоб. – Господи, ты как печка. Болит что-нибудь? – Живот, – призналась я. – Странно. – Она пожала плечами. – Что странно? – испугалась я. – Разве у тебя не болело? – Нет. И температуры не было. – Что… что же делать? – стуча зубами, проговорила я. – Полежи немного, может, само пройдет. – А если не пройдет? – Тогда не знаю, – неожиданно грубо произнесла Светка. – Все, отстань от меня! Я скрючилась под одеялами, тщетно пытаясь согреться. – Девочки, на ужин пойдете? – спросила Людка, все это время тихо, как мышь, сидевшая у себя на постели. – Отвали! – резко осадила ее Светка. – Уже семь, – робко сказала Людка. Внутри у меня вдруг точно что-то оборвалось, я взвыла от пронизывающей боли и почувствовала, как ногам стало влажно и горячо. – Ты что? – Светка вздрогнула и вскочила как ошпаренная. – Вопишь, будто тебя режут! – Больно, – выдохнула я, силясь откинуть одеяло. – Что «больно», что «больно»? – закричала на меня Светка и, дернув за пододеяльник, застыла на месте. – Мамочка! Кровь!! Ай! Васька, из тебя кровь хлещет, как из свиньи! Я, точно парализованная, не в состоянии шевельнуться, в ужасе глядела на стекающую с кровати на пол темно-красную, вязкую жижу. Светка бухнулась на колени перед постелью. – Не говори им, что это я, слышишь? Только не говори, что я! Скажи, сама. Нашла, мол, старушку, та посоветовала. Ладно, Васька? Пожалуйста, я тебя прошу! В ее голосе слышался такой явный, неприкрытый страх, что мне сделалось жутко. Никогда я не видела Светку такой: в ее лице не осталось ни кровинки, губы тряслись. «Я умираю! – пронеслось у меня в голове. – Точно умираю. Иначе она не стала бы так пугаться и умолять не выдавать ее». Боль, терзавшая мои внутренности, стала совсем невыносимой. Мне хотелось кататься по кровати и кричать, но я лишь тихо стонала, глядя на Светку расширенными от ужаса глазами. – Сейчас, – сказала та, – я позову кого-нибудь. Ты только ничего не говори. Она убежала. Вскоре в палату ворвалась Жанна, за ней Анфиса и воспитательница младшей группы Соня. – Ой, боже мой, что же это такое? – Жанна кинулась к моей постели. – Что ж такое? Как же это ты, рыбка моя золотая, а? – Она глянула на темную, как деготь, лужу на полу, и ее лицо исказила гримаса. – Доктора надо, срочно! Вызывайте «Скорую»! Соня, кивнув, скрылась в коридоре. Анфиса и Жанна суетились вокруг меня, подкладывали под голову подушку, щупали пульс. Я из последних сил пыталась сообразить, что стану врать в ответ на их расспросы. Но почему-то они ничего не спрашивали и вообще мало говорили – только между собой, отрывистым шепотом. Потом пришла Марина Ивановна, сделала мне укол, и боль стала понемногу затихать. А кровь все текла и текла, и глаза мои сами собой начали слипаться. Мне больше не было холодно, наоборот: тело ощущало уют и покой. Голоса Анфисы, Жанны, Марины Ивановны сначала отдалились, а затем и вовсе пропали. Во сне я чувствовала, как меня поднимают чьи-то руки и несут, слегка покачивая в такт шагам. Потом я перестала понимать и оценивать происходящее, осталось лишь плавное покачивание – туда-сюда, как на ласковых, теплых волнах. Туда-сюда… 24 …Я очнулась. Надо мной белел потолок, в просторное больничное окно ярко светило полуденное солнце. Боли больше не было. Непередаваемое блаженство: лежать и чувствовать, что у тебя ничего не болит. Я пошевелила рукой, и она показалась мне совершенно чужой, то же самое с ногой. Я откинула одеяло. На мне была белая рубашка, достававшая до колен, и больше ничего. – Зачем раскрылась? – произнес строгий старческий голос, и передо мной возникло морщинистое лицо с ввалившимся беззубым ртом. – А ну, накройся, не безобразь. Коричневые сморщенные руки вернули одеяло в прежнее положение. – От дура-девка, – прошамкала старуха. – Сама себя наказала. Я не поняла, о чем она говорит. Может быть, Марина Ивановна решила выгнать меня из интерната? Но санитарке-то откуда это известно? – Можно мне встать? – спросила я. – Нет, конечно, – отрезала старушенция. – Куда тебе вставать, суток нет, как прооперировали. Лежи до завтрева. Утром врач придет, он те все скажет. – А… где Анфиса? – Почему-то мне казалось, что воспитательница должна быть совсем рядом, в палате или, на худой конец, в коридоре. – Кака така Анфиса? – удивилась старуха. – Анфиса Петровна, наша воспитательница. – Уехала. У нее, кроме тебя, дитев полно. И так сидела возле операционной, маялась, как ты там. Не стыдно тебе, девка: пятнадцати годов нет, а уже таки дела творишь? Распустили вас в интернате вашем, воли много дали. Раньше бы за такое знаешь что было? – Бабка выразительно поджала губы. Мне наскучили ее нотации. Я хотела узнать, оставят меня теперь в интернате или нет. Но у кого? – Жанны тоже нет? – полюбопытствовала я у вредной санитарки. – Это молоденькая, что ль, смазливая? – Ну. – Кажись, во дворе гуляет. – Позовите ее, – обрадовалась я, – пожалуйста! – А может, и ушла уже, – проворчала старуха и зашаркала к двери. Минут через пять Жанна появилась в палате. Вид у нее был совершенно убитый, глаза опухли от слез. – Как же так, Василиса! – Она уселась возле кровати на шаткий табурет. – И подумать не могла. Я этого паразита, Волкова, собственными руками задушу. Да и сама ты хороша, а еще тихоню из себя изображала! – Я ничего не изображала, – тихо проговорила я. – Ты же знаешь, я его люблю. – Люби, но надо же меру знать! Ведь ты чуть себя на тот свет не отправила. Нашла кому довериться – Светке, шалаве этой! – Откуда ты знаешь про Светку? – осторожно спросила я. – Кто ж еще мог тебя надоумить на такую пакость? Лучше бы пошла к Марине Ивановне, повинилась. Она же не зверь и тебя любит. – Я боялась. – Боялась! – с горечью повторила Жанна. – А теперь вот… – Она умолкла, достала из кармашка носовой платок и шумно высморкалась. – Что – теперь? – испугалась я. – Она меня выгонит? – Кто выгонит? – Жанна вытерла глаза. – Марина Ивановна? Нет, конечно. Глупая ты, Василиса, хоть задачки и хорошо решаешь. – А чего ты тогда плачешь? – Я? Плачу? – Жанна нарочито бодро улыбнулась, однако глаза ее при этом предательски поблескивали. – Ничуть. Насморк просто одолел, аллергия на тополиный пух. Я видела, что она врет. Не было у нее никакой аллергии, и насморка тоже, Жанна отличалась отменным здоровьем. Она что-то скрывала от меня, и я поняла, что не добьюсь от нее правды. По крайней мере, сегодня, сейчас. – Ладно, детка, я поеду, – Жанна поднялась с табурета, – завтра мы тебя навестим. А через недельку, бог даст, выпишешься. Смотри, не дури, слушайся сестер. Пока. – Она поцеловала меня и вышла. Вскоре молоденькая сестричка принесла градусник. Температура у меня все-таки была, и немаленькая – тридцать восемь и три. Часов в девять я заснула, а проснулась лишь утром, перед самым обходом.