– Ничего, – проговорила я, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. – Ты что-то хотел мне сказать? – Да. Подошла очередь на операцию. – Он поглядел на меня в упор. Я почувствовала, как перехватывает горло. – Когда? – Голос был чужим, я не узнавала его. – Ближе к Новому году. Где-нибудь в конце декабря. – Толик опустил глаза и замолчал. Молчала и я. Это было потрясением, шоком, такого я не ожидала. Толик сам, когда-то давно, убедил меня, что шансов вновь начать ходить у него практически нет. Я хорошо помнила его слова о том, что операцию надо ждать много лет, да еще неизвестно, поможет ли она. Мы никогда не обсуждали, что будет, если его все-таки прооперируют, и успешно. – Ты… рад? – спросила я наконец. – Не знаю. – Он пожал плечами. – Не могу сказать точно. С одной стороны, конечно, рад. А с другой… – Толик махнул рукой, лицо его стало напряженным и пасмурным. – Тебе страшно? – догадалась я. – Страшно, – сознался он. – Что, если ничего не выйдет? Тогда я инвалид на всю оставшуюся жизнь. Толик поглядел на меня беспомощно и испуганно, точно ребенок, который заблудился и не знает, куда ему идти. Я почувствовала, как мне передается его страх, и выругала себя. Вот сейчас-то уж точно не время распускать нюни. Нужно быть сильней, чем Толик, во сто крат. – Почему должно не выйти? – тихо проговорила я. – Нужно просто верить, и все будет в порядке. – Ты так считаешь? – произнес он с надеждой. – Да, я так считаю. Толик взял меня за руку. – Василек, ты одна меня понимаешь. – А Игнат? – невольно вырвалось у меня. – Что Игнат? – удивился он. – Ты теперь… доверяешь ему так же, как мне? – Вот дуреха, – Толик впервые за все время улыбнулся, – при чем тут Игнат? Просто одному скучно, а он неплохой парень. Толковый, с ним поболтать можно. – А со мной что, нельзя? – ревниво полюбопытствовала я. – И с тобой можно. – Толик вздохнул и сжал мою руку сильнее. – Только мне больше нравится, когда мы с тобой не болтовней занимаемся, а… – Он выразительно поглядел мне в глаза. – Я боюсь, – прошептала я, придвигая стул ближе к нему. – Вдруг кто-нибудь войдет. – Плевать. Мы же целую вечность не виделись. Иди сюда. – Другая его рука обхватила меня за талию. Я подумала, что именно об этом мечтала долгими бессонными больничными ночами. …Страх исчез. Мы были самыми близкими друг другу существами, казалось, в нас обоих бьется единое сердце, заставляя одновременно делать вдох и выдох… – Василек, – произнес Толик, касаясь губами моего виска, – я буду ходить. Я верю. – Ты будешь ходить, – эхом повторила я. – Как же это здорово – передвигаться на своих ногах и ни от кого не зависеть. Ни от кого! – Толик мечтательно улыбнулся. Во мне вдруг шевельнулось недоброе, тяжкое предчувствие, мелькнуло и тотчас же пропало. Я не успела толком понять, что меня встревожило, и постаралась отключиться от плохих мыслей. – Толик! Ты меня любишь? – Опять ты о своей дурацкой любви! – Он изобразил на лице недовольство, но я видела, что на самом деле ему весело. – Нет ее, Василек. Понимаешь, нет! Это все ваши женские штучки. – А что есть? – тупо спросила я. – Страсть есть. Влечение. Инстинкт, как у животных. – Но мы же не животные! – Ты так считаешь? – Он усмехнулся. – Человек, Василек, самый больший хищник из всех зверей. И самый опасный. Опаснее льва. Ты представить не можешь, что дремлет внутри каждого из нас. – Глаза Толика сощурились, подбородок напрягся. Он стал действительно похож на дикого зверя, но не на льва, а скорее на леопарда, приготовившегося к прыжку. Я невольно отодвинулась. Толик засмеялся. – Что, испугалась? То-то. Не будешь больше доставать меня болтовней о любви. И вообще, Василек, дуй-ка ты к себе, пока Игнат не вернулся. 26 Все изменилось. Толик в ожидании операции стал относиться ко мне с нежностью и лаской, но видеться нам стало гораздо трудней. Марина Ивановна, закрывшая глаза на мой проступок и разрешившая остаться в интернате, наказала Анфисе и Жанне следить за мной неусыпно. Днем они не выпускали меня из поля зрения, ночами же нам мешал Игнат, тихо храпевший на соседней койке. Все-таки нам удавалось встречаться – тайком, урывками, постоянно опасаясь преследования и разоблачения. Это придавало ощущениям особую остроту и пикантность, разжигая в каждом из нас воистину неуемное желание. Так пролетело лето. Наступил сентябрь, и из райцентра на мое имя пришла бумага, в которой сообщалось, что я заняла на олимпиаде третье место и награждаюсь правом бесплатно заниматься на заочных курсах Московского университета, как только мне исполнится пятнадцать. Я читала письмо одновременно со смехом и грустью. Мне вспоминалось, как я решала задания – автоматически, машинально, имея в запасе менее часа времени. Если бы я воспользовалась для этого всеми отведенными тремя часами, то наверняка оказалась бы победительницей и со следующего года могла бы учиться в Москве. Герман Львович и Анфиса, однако, очень радовались моему успеху и считали меня без пяти минут студенткой. Меж тем до операции оставалось чуть больше двух месяцев. Счет пошел на недели, а потом на дни. Все чаще ночами я стала просыпаться и холодеть от мысли: что будет, если Толик умрет? Как я стану жить без него? Видимо, его тоже беспокоили дурные предчувствия. Он стал замкнутым, мрачным, часами сидел неподвижно, не меняя положения, уставившись в одну точку. Первого декабря утром я встретила в коридоре Жанну. Вид у нее был странный: загадочный и одновременно возбужденный. – Забирают твоего Волкова, – сообщила она с места в карьер. – Куда забирают? – не поняла я. – В больницу, куда ж еще. Оперировать будут. Мне показалось, я ослышалась. – Но ведь рано еще. Обещали в конце декабря. – Значит, передумали, – спокойно проговорила Жанна. – Вчера Марине Ивановне звонили из больницы: сегодня вечером нужно быть в Москве. У меня потемнело в глазах. Я сорвалась с места и понеслась на третий этаж. – Куда? – вслед мне крикнула Жанна. – К нему нельзя! Там Марина Ивановна. Но я не останавливалась. Пулей добежав до дверей третьей палаты, я заглянула внутрь. Комната была полна народу. Здесь была и Марина Ивановна, и медсестра Лена, и еще несколько воспитательниц. Все они что-то делали, суетились, складывали вещи. Сам Толик сидел в своем кресле у окна. Лицо его было белым как мел, но абсолютно спокойным. – Тебя еще тут не хватало. – Марина Ивановна поглядела в мою сторону и недовольно поморщилась. – Не видишь, все заняты! Ступай к себе. Я сделала вид, что не слышу ее слов. Подошла к коляске, положила руки на плечи Толику. Он посмотрел на меня и произнес очень тихо, едва слышно: – Там, в тумбочке, книжки хорошие. Если что – бабке моей не отдавай, возьми себе. Поняла? Я в ужасе покачала головой. Слова «если что» буквально парализовали меня, повергли в шок. Толик как бы прощался со мной, вполне допуская мысль, что больше мы не увидимся. В дверях показался Геннадий Георгиевич. – Пора, – проговорил он мягко, – машина во дворе. – Да, мы уже готовы. – Марина Ивановна мельком оглядела палату. – Присядем на дорожку, а то не будет удачи. – Она опустилась на край кровати. За ней сели все остальные. Только я продолжала стоять ни жива ни мертва, вцепившись в Толика, с трудом понимая, что происходит вокруг.