Он заметил, что на дверной табличке значилось «руководитель команды», подобное наименование должно было демонстрировать, что все сотрудники команды движутся в одном направлении, и эта женщина, усаживающаяся за стол, должна корректировать курс движения, чтобы никто случайно от усердия не заблудился. – В чем дело? – сложив перед собой руки, женщина взглянула Рино в глаза и приготовилась слушать. Похоже, сама полицейская форма наводила ее на мысль о плохих новостях. – Вы, может быть, читали о происшествии на Ландегуде? – Про того парня, у которого руки оказались прикованными под ледяной водой? – Да. Он получает пособие. Его имя Ким Олауссен. Взгляд стал более жестким. – Подобный случай произошел около трех лет назад. И еще один – сегодня утром. Расследование только началось, поэтому мы сейчас прежде всего ищем взаимосвязь. И, кажется, нашли. По ее взгляду он понял, что она догадалась, к чему он клонит. – Они все получали пособие. Она выпрямилась. – И чего вы хотите? – Если честно, я и сам не знаю. Конечно, возможно, это простое совпадение, однако мы должны это проверить. Поэтому я и обратился к вам. – Послушайте… я забыла ваше имя. – Карлсен. Рино Карлсен. – Карлсен, мы не имеем права… – Разглашать сведения о частных лицах. Я знаю. Я и не собираюсь просить вас предоставить мне какие-то личные сведения. Мне все равно, какие суммы они получали, – он сменил позу. – У вас же хранятся дела всех клиентов? – Да, мы храним заявления и документы по всем обращениям. – Отлично. Я ищу, точнее, надеюсь найти какую-то связующую нить между этими делами, то, что сможет объяснить причину материальных трудностей, которые испытывали эти люди. – Боюсь, что у вас неправильное представление о сведениях, которые у нас хранятся. Мы оказываем срочную помощь, мы помогаем нашим клиентам прийти к соглашению со своими кредиторами. Мы не анализируем причины, по которым нашим клиентам нужна помощь, только выясняем, не кроется ли проблема в азартных играх или злоупотреблении алкоголем. Рино жестом показал, что именно это он и имел в виду. – Но эти сведения никуда не заносятся. Если бы я предложила вам полистать их личные дела, чего я предпочла бы не делать, вы увидели бы только заявление на пособие, приложенные документы и информацию о принятом решении – в общем, сухие факты. – А если – просто предположение – они все жаловались на то, что их шантажируют или преследуют, об этих фактах была бы сделана отметка? – О шантаже мы сообщили бы вам. Остальные – назовем их «неприятности» – входят в понятие личной информации, которую мы не имеем права разглашать. – Понимаю. По-вашему, в папках вряд ли может найтись что-то, что поможет обнаружить общее между нашими пострадавшими. – Именно так. – И все-таки, давайте начнем с Кима Олауссена. Вы уже знаете о происшествии, и имя вам знакомо. Не могли бы вы поговорить со своими подчиненными, может быть, кто-нибудь из них вспомнит разговор с этим мужчиной? А потом вы бы сами решили, что из их разговора можно рассказать мне. Было видно, что от подобной идеи женщина не в восторге. – Мы говорим о покушении на убийство с риском повторной попытки. – Я поговорю с сотрудником, который занимался делом Олауссена. Но особо не надейтесь. – Это единственный шанс. Она кивнула, но без особого энтузиазма. Рино вежливо поблагодарил, попытался выйти из коридора, но заблудился. Лисбет пришлось ему помочь: – Вам в другую сторону. Там отдел опеки и попечительства. Он еще раз вежливо поблагодарил, но ее покровительственный тон вызвал в нем раздражение. Это чувство еще сидело внутри, когда через десять минут он опустился за свой стол в управлении. Он остро почувствовал необходимость выпустить пар и набрал номер телефона подходящей жертвы. Она ответила после третьего гудка: – Хелена. – Это я. Ты отвела Иоакима к психологу без моего согласия! Она обреченно вздохнула: – Ты Иоакима возишь черт знает куда, а я и слова не говорю. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. – Иоакиму трудно. – Конечно, трудно. И мне было трудно в тринадцать. Всем мальчикам в этом возрасте трудно. – Мы уже год получаем тревожные сигналы из школы, Рино. Если мы и дальше будем отрицать, что у него проблемы с поведением, мы только окажем ему медвежью услугу. – Боже мой! – Рино сжал кулак и мысленно разнес в щепки письменный стол. – Иоаким не может сосредоточиться на каком-нибудь деле дольше, чем на полминуты. Мысли всегда где-то блуждают, он все время какой-то беспокойный, и днем, и ночью. Разве ты не замечаешь, Рино? Или, может, не хочешь замечать? – Да послушай! Гормоны играют, конечно, мысли разбегаются, кто куда. Нельзя из-за этого считать его больным. Я с двенадцати до шестнадцати только о девчонках и думал, пока не попробовал. В реальный мир я наведывался лишь изредка. – Не шути с этим! – Уж лучше шутить, чем лечить. – Придется смириться с реальностью. Если бы он, как ты утверждаешь, был самым обычным тринадцатилетним мальчишкой, школа бы так не реагировала. – Школа не для всех. Она демонстративно вздохнула, как бы показывая, что не намерена больше слушать. – Все симптомы указывают на СДВГ. – Кто это говорит? Недоумок-психолог, который поболтал с тобой сорок пять минут и едва поздоровался с мальчиком? – Не он один. Все так говорят. – Черт подери, Иоаким не будет принимать «Риталин». – До этого один шаг. – Очень большой шаг. Пока! – Инспектор отшвырнул трубку и схватил рисунки. Зажав один из них между указательным и большим пальцем, он медленно поворачивал лист в разные стороны. Просочившийся сквозь оконное стекло солнечный луч пробежал по столу и осветил рисунок в его руке. Бумага была очень тонкой, почти прозрачной. Какое-то время инспектор пытался разглядеть окружающую обстановку через бумагу, и его вдруг осенило. Он положил рисунки друг на друга, подошел к окну и приложил их к стеклу. Рисунки были одинаковыми. Почти. Линии наверху и внизу, а также прямоугольное окно совпадали в мельчайших деталях, как и семь фигурок. Но фигурки в окне были разной высоты. Внезапно его осенило. У всех жертв были дети. По одному ребенку. – Томас!!! Через секунду коллега заглянул в кабинет. – У всех жертв были дети, так? – Согласно данным реестра населения – да. – Ты знаешь возраст детей? – Думаю, да. – Расскажи. – Минуту. Прошло две минуты.