ОСВОБОЖДЕНИЕ ЭСТОНИИ Наша машина нуждалась в ремонте, и дальше к Тарту пришлось добираться на танке. Разместились на трансмиссии, над дизелями. Я пригрелся и уснул. Проснулся, когда уже прибыли на место и заглушили двигатели. Обратил внимание, что товарищи вокруг чем-то возбуждены. Спросил, что произошло. Они удивились: «А ты что, не слышал?». Оказалось, что во время переправы танков через реку Эмайыги противник обрушил на нас сильнейший артиллерийский огонь. Ребята натерпелись страху, а я все благополучно проспал. Тарту оказался небольшим городком, с домами в два-три этажа. В одном из них мы и остановились. Гуляли по городу. Забрели в знаменитый Дерптский университет. На вид он не произвел сильного впечатления, но я знал, что среди его воспитанников много выдающихся людей. Танки сосредоточились на окраине города, на кладбище. Накануне наступления замполит майор Смирнов решил тут же, на кладбище, провести в первой роте политбеседу. Поздним вечером, практически в темноте, он рассадил экипажи на могильных холмиках и стал накачивать танкистов призывами смело идти вперед и крепко бить врага. И это в сентябре 1944 года, когда и так все рвались вперед. Во время политбеседы по кладбищу ударила немецкая артиллерия. Случайно или помог корректировщик, но огонь оказался точным. Почти вся рота была выведена из строя. Погиб ротный — старший лейтенант, армянин. Особенно все переживали гибель помпотеха роты старшего лейтенанта Анатолия Полюткина. Когда-то он был механиком-водителем у командира танковой бригады Баранова. Впоследствии Баранов стал командующим бронетанковыми войсками Ленфронта. Полюткин же с момента основания нашей части служил механиком-водителем танка командира полка. Вся грудь его была в орденах. Под Выборгом командующий генерал-лейтенант Баранов заехал к нам в расположение. В беседе с Примаченко поинтересовался, как дела у Полюткина. Узнав от майора, что его бывший водитель все так же остается на прежней должности, генерал удивился и заметил, что пора бы уже перевести Анатолия на новое место. На вопрос командира полка: «А куда же его перевести?», — Баранов предложил: «А хотя бы помпотехом роты. Все спокойнее будет». И Анатолия перевели. Он был очень доволен. Когда мы спрашивали его: «Как дела?», — Полюткин радостно отвечал: «Что вы, ребята! Не жизнь, а малина!». От помпотеха требовалось, чтобы танки роты были на ходу и обеспечены запчастями. Свои обязанности Полюткин прекрасно выполнял. А тут не повезло. Во время обстрела на кладбище осколок попал Анатолию в голову. После обстрела приступили к комплектованию новых экипажей, взамен вышедших из строя. Заряжающих, а все они должны были уметь водить танк, сажали механиками-водителями или командирами орудий. Радиомастеров — радистами. Командира взвода автоматчиков назначили командиром танка. Утром, после артподготовки, полк пошел в наступление. Мы стояли на бугре около трехэтажного дома и смотрели на уходившие в атаку машины. Вдруг над нашими головами просвистели пули и со стены дома посыпалась штукатурка. Пулеметная очередь была из нашего танка. То ли танкист потерял ориентировку, в бою такое случалось, то ли радист-пулеметчик случайно нажал на спуск, но мы сразу же убрались с бугра. Наступление шло удачно, и в полдень наша машина двинулись следом. Остановились у железнодорожного разъезда. Кто-то из ребят заглянул в сарай и обнаружил там двух небольших поросят. Решили одного пристрелить. Трунов встал в дверях и выстрелил в поросенка из нагана. Раненный поросенок бросился из сарая, и Володька, отпрянув назад, упал на землю. Под общий смех он поднялся и все же пристрелил поросенка. Развели костер, сварили мясо в котелках. На угощение пришли и начштаба Брюквин, начсвязи Тимофеев, и комвзвода Никифоров. Когда покончили с первым поросенком, принялись за второго. Вареное мясо оказалось слишком жирным, и второго порося решили поджарить. Когда мясо было готово, снова пригласили командиров. Во время атаки один из наших танков подорвался на фугасе. Взрывом вырвало днище. Машина загорелась. Командир и заряжающий были убиты сразу. Раненный артиллерист выскочил из башни, но тут же был застрелен. Механик и радист пытались открыть свой люк, но люк заклинило развернутой башней. Сзади в машине бушевало пламя. Радист, переведенный из радиомастеров, глядя на пламя, не знал что делать. Механик, надвинув на глаза шлем, бросился через пламя в открытый башенный люк. Испугавшись остаться в одиночестве, радист кинулся за ним. Выбрались они довольно благополучно, получив лишь небольшие ожоги. Только радист, не разобравшись, побежал в сторону немцев. Хорошо, находившиеся на переднем крае пехотинцы перехватили его и растолковали, где свои и куда надо идти. Сменив КП, развернули рацию недалеко от леса. Уже вышли на связь, когда со стороны леса послышалась автоматная стрельба. Начальник штаба Брюквин приказал всем свободным бойцам занять круговую оборону. Мы взяли оружие и залегли перед машиной. Володин залез в кабину, завел мотор и прогревал его, готовый в любую минуту умчаться с поля боя. В скором времени стрельба стихла. Прорвавшихся немцев уничтожили. Мы подошли к Володину и спросили, куда это он собрался ехать, когда на крыше машины находится развернутая антенна. Шофер ответил, что его не остановила бы ни антенна, ни кювет, и единственное, что его удержало, так это то, что вместе с нами находится начальник штаба полка. Между боями была передышка. Радист командира полка Смирнов передал, что они разжились трофеями и готовы поделиться с нами. Мы доложили об этом начальнику штаба. Брюквин вспомнил, что у него как раз дело к командиру полка. Танкисты стояли недалеко от нас, на перекрестке дорог. Оставив машину, пошли к танкам. Брюквин разговаривал с командиром полка Примаченко, а мы беседовали с его экипажем. Смирнов сказал, что раздобыл мед и хочет нас угостить, но в это время вокруг начали рваться снаряды. Экипажи запрыгнули в свои машины и захлопнули люки, а мы нырнули между гусениц и залегли под танком, стараясь укрыться за катками. Сквозь отверстия в катке хорошо были видны вспышки от разрывов, ложившихся рядом с танками. Когда обстрел затих, услышали голос Брюквина: «Народ, на машину!». Побежали к радиостанции. Володин уже ревел мотором. Едва успели вскочить в фургон, как Володин дал полный газ, и мы помчались подальше от этого места. В раскрытую дверь машины мы увидели новые вспышки разрывов в расположении нашего полка. Остановились на хуторе. Рядом находились танкисты, ожидавшие, пока саперы наведут переправу через речку. Хозяев на хуторе не было. Мы зашли в дом. Внутри все было в целости. Заглянули в шкаф, набитый платьями, нам они были ни к чему. Прошли в огород. Надергали моркови. Во дворе дома раздались выстрелы. Это автоматчики, забив двух свиней, расстреливали бегавших по двору кур. Одну свинью автоматчики решили отдать на кухню, а вторую уже собирались опалить, но заметили идущих из леса людей. Домой возвращались хозяин хутора с женой и двумя взрослыми сыновьями. Навстречу им вышел начальник особого отдела. Стал выяснять, что они за люди и куда направляются. Эстонцы объяснили, что скрывались в лесу от немцев и теперь возвращаются домой. Автоматчики, пользуясь паузой, быстро загрузили туши свиней в машину и уехали. Эстонец попросил офицера дать разрешение хозяйке осмотреть усадьбу. Ей разрешили. Через некоторое время хозяйка вернулась и стала что-то возбужденно говорить по-эстонски. Начальник особого отдела поинтересовался, что она хочет. Оказалось, хозяйка жаловалась, что немцы все в доме перевернули и уничтожили всю скотину. Особист посочувствовал хуторянам, заметив, что немцы злейшие враги русского и эстонского народа. После этого эстонцам разрешили пройти в дом. Полк быстро продвигался вперед и оторвался от штаба армии на 70 километров. Наш маломощный передатчик не мог покрыть такое расстояние, и связь стала прерываться. Начсвязи Тимофеев, с которым у нас всегда были сложные отношения, воспользовался ситуацией, чтобы избавиться от нас. У него давно была мечта иметь у себя девчат-радисток. Сославшись на перерывы в связи и плохую работу, Тимофеев отправил нас с Труновым радистами на танки. На полковой радиостанции остались Индюков и недавно прибывший радист Михаил Васенин, парнишка из города Котельнич Кировской области. Меня представили экипажу танка КВ. Танкисты как раз собирались завтракать, и хотя я уже поел, пришлось, для знакомства, снова сесть за стол. Столом служила плащ-палатка, разостланная на земле. Экипажи питались к этому времени самостоятельно. У всех было столько трофейных продуктов, что обходились без услуг кухни. Напрасно повар Сашка уговаривал бойцов получать обед. У танкистов были противни, на которых жарилась картошка со свининой и другие блюда, в зависимости от кулинарных способностей членов экипажей. Ребята мне понравились. Командиром был пожилой лейтенант. Водителем — старшина Васька. Артиллерист и заряжающий были примерно моих лет. Мы быстро нашли общий язык. Примаченко собрал командиров машин и поставил задачу. Через два километра надо было взять на борт пехоту и преследовать противника, не давая ему закрепиться. Раздалась команда: «По машинам!». Колонна из десяти танков двинулась вперед. У города Пылтсамаа форсировали вброд реку. На другом берегу нас ожидала рота пехоты. Разместив на машинах десант, пошли вперед, в сторону Пярну. У радиста в танке КВ нет почти никакого обзора. Он может смотреть только в щель водителя или в прицел своего пулемета. Я спокойно сидел в своем кресле, когда увидел, как Васька энергично задергал рычаги. Танк дернулся и остановился. Сверху глухо доносились крики пехотинцев: «Такие, разэтакие танкисты! Проклятые фашисты! Перебить их мало!». Я почувствовал, как на голове поднимается шлем. Спросил водителя, что произошло. Он только махнул рукой. Открыли люк, вылезли наружу. Оказалось, что у танка отказал правый бортовой фрикцион, поворотный механизм. Дороги в Эстонии ровные, ухоженные, но очень извилистые. На повороте фрикцион не сработал, и машина не смогла повернуть. Вдоль дороги росло ограждение из специальной породы очень крепких жилистых елочек. Танк врезался в эти елки. Ветками посшибало с брони пехоту. Почти все отделались легким испугом. Пострадали только раненный боец, его сильно помяло, и командир взвода, который пытался оттолкнуться ногой от елки и в результате получил повреждение в паху. Подъехал командир полка Примаченко. Раненых погрузили на машину и отправили в тыл. Пехотинцев распределили по другим танкам. Нам приказали вызвать летучку с ремонтниками и, починив фрикцион, догонять колонну. Машины ушли, а мы остались. Тогда мы еще не знали, что в последний раз видим командира полка. На следующий день Примаченко вместе с командирами других частей был вызван на рекогносцировку местности. У командира-артиллериста в кармане оказалась ручная граната. Не известно почему, но она взорвалась. Артиллерист погиб, а несколько офицеров получили ранения. В их числе оказался и Примаченко. Раненых отправили в госпиталь. После выздоровления Примаченко был переведен в другой полк. Он вызвал туда и медсестру Галю Петрову. Как только танки ушли, я доложил в штаб об аварии. Нам пообещали прислать ремонтников. Наш танк оказался рядом с маленьким хутором из двух небольших домиков, стоявших у самой дороги. Мы пошли, осмотрели их. Хозяев не было. Они, возможно, ушли с немцами, а, скорее всего, укрылись от войны где-нибудь в лесу. Видно было, что здесь жили бедняки. Ничего хорошего мы не нашли. В одном из домов на столе стояло пять мисок с чем-то молочным. Пробовать еду мы не стали, побоялись, что она может быть отравлена. Набрали красивых открыток и вернулись к танку. Впереди, в стороне от дороги, виднелся крупный населенный пункт. Решили заглянуть и туда. Командир оставил с собой артиллериста, а нам разрешил сходить в деревню. Подойдя к домам, осторожно заглянули в них. Никого не было видно. Заряжающий забрался на чердак одного из домов. Нашел куриное яйцо. Положил его в карман комбинезона, но, когда стал вылезать через окно, раздавил. Вычистив комбинезон, продолжили осмотр. Ничего путного не было. В хлеву стояла свинья, но у нас уже был целый ящик мяса, поэтому свинью трогать не стали. Во дворе нашли два улья. Механик Васька послал меня посмотреть, есть ли в них мед. Я подошел, но так как с детства имел к пчелам большое почтенье, в улей не полез. Сказал механику, что пчелы есть, а насчет меда не знаю. Заявив, что в колхозе его все пасечники боялись, Васька пошел к ульям. Заглянув в один из них, он улыбнулся: «Ну, ребята, с медом будем!». По его указанию мы с заряжающим пошли в дом, взяли корыто, накачали из колонки воды и принесли к ульям. Васька снял крышку и вылил половину воды в улей. Потом он стал доставать рамки с медом, смахивать рукой ползавших по ним пчел и передавать нам. Мы полоскали рамки в корыте и складывали на траве в кучу. Набралось 22 рамки. Зашли в дом, разложили все на столе. Освободили ведро от отрубей и вымыли. Стали вырезать соты и укладывать в ведро. Наиболее жирные куски, где было много меда, сразу клали в рот. Дело подходило к концу, когда я вырезал кусок и собирался уже положить его в ведро, но механик сказал: «Какой кусок! Ешь!». Я откусил и почувствовал, как в нижнюю губу ужалила пчела. Она почти вся была залита медом, и ее трудно было заметить. Я взвыл. Василий выбежал во двор, схватил комок земли и, пожевав, велел мне приложить его к губе. Я приложил, но губа на глазах стала распухать. С рамками было покончено. Выглянув в окно, мы увидели входящих во двор двух незнакомых офицеров. Слегка струхнули. Незадолго до этого один из наших автоматчиков разорял улей, когда его окликнул офицер. Увлеченный опасным делом, боец непочтительно ответил. Офицером оказался военный прокурор. Автоматчик был предан суду и отправлен в штрафбат. Мы срочно начали заметать следы. Выбросили пустые рамки, вытерли стол, залитый медом, но в комнате все равно стоял такой аромат, какой никуда не спрячешь. А офицеры, будто почуяв запах, шли прямо в наш дом. Они вошли, поздоровались. Мы несмело ответили. Офицеры повели носами: «Ребята, что, мед есть?». «Есть», — ответили мы. «А где?» — спросили. «Вон, за домом улей», — ответил Василий. «Ребята, помогите, мы не знаем, как обращаться с пчелами», — попросил капитан. Мы с заряжающим сказали: «Вася, ты оставайся, а мы пошли» и, забрав ведро с медом, направились к танку. Через полчаса увидели возвращающегося механика. В руках у Василия был большой таз с медом. На вопрос: «Как это ты?», — он ответил: «А я по-честному — половину им, половину — себе». Развели костер, соты растопили. Воск сняли. Мед залили в бутыль. Я в это время связался со штабом. В штабе уточнили, что нам необходимо для ремонта. С распухшей губой мне трудно было говорить, но все же в штабе поняли. Вскоре приехала летучка. Фрикцион заменили, и мы двинулись догонять колонну. Сначала ехали через поля, потом дорога пошла лесом. Васька что-то прихворнул. На место механика-водителя сел заряжающий. Машину он вел неважно. Несколько раз съезжал с дороги, но каждый раз удавалось выбраться обратно. Проехали небольшой мост. Рядом лежало с десяток длинных квадратных балок, толщиной сантиметров по тридцать, приготовленных для ремонта моста. Видимо, наш заряжающий все силы отдал, чтобы не свалиться в реку, потому что сразу за мостом машина вильнула и съехала в кювет. Дали задний ход. Правая гусеница сорвала дерн и стала выворачивать торф, левая болталась в воздухе. Сам танк днищем плотно сел на грунт. Сообщили в штаб. Нам пообещали прислать тягач. Поужинав, легли спать. Машина имела сильный крен. Для того чтобы как-то лечь, пришлось приложить немало усилий. Дно под башней выровняли снарядами, и командир с заряжающим и артиллеристом улеглись прямо на них. Мы с механиком устроились на своих сиденьях. Ночью подкладки под сиденьями вываливались, и мы с грохотом падали на товарищей. Утром, позавтракав, пошли обследовать окрестности. Оказалось, что впереди находился еще один хутор, на котором жили две эстонские семьи. Одна зажиточная, в хорошем доме, и рядом, в хибарке, старик со старухой. Познакомились. Договорились, что утром и вечером будем брать у них по ведру молока. Раньше эстонцы сдавали молоко на завод. В результате боев завод не работал. Хозяева хранили молоко в бидонах, опущенных в колодец. Меня отправили в расположение полка за продуктами. На попутных машинах добрался до нашей части. Полк только что вышел из боя. Я заглянул к начальнику штаба. Брюквин расспросил, что случилось с нашим танком. Пообещал помочь с тягачом. В конце разговора он приказал мне по возвращении в часть снова вернуться работать на штабную рацию. На мои слова, что начальник связи отстранил нас от работы на радиостанции, Брюквин сердито заметил, что радистами штаба распоряжается он, а не начальник связи, и я обязан выполнять его приказания. Получив сухой паек на экипаж, поехал обратно. На окраине городка находилось КПП. Там решил сесть на попутную машину. Народу на КПП скопилось много. Заметил одного танкиста из нашего полка. Несколько офицеров из резерва направлялись по своим частям. Здесь же были два легкораненых, один в голову, другой с перевязанной рукой. Подъехала «полуторка» с тремя бочками в кузове. Из кабины вылез водитель — старший лейтенант. Вернувшись с КПП, он увидел, что кузов его машины весь набит пассажирами. Офицер начал возмущаться и гнать нас. Он кричал, что «полуторка» и так перегружена. Но мы уже успели потрогать бочки и знали, что они пустые. Убедившись, что с нами все равно ничего не сделать, старший лейтенант махнул рукой: «Ну, ладно, что случится — я не отвечаю». «Чего там случится, — засмеялись мы. — Валяй, гони!» И водитель погнал. Я уже упоминал, что дороги в Эстонии прекрасные, но очень извилистые. Они подходили к каждому хутору. Машина мчалась с ветерком. Пассажиры разместились, кто как мог. Я и еще двое сидели на бочках. Остальные расположились на полу кузова. На одном из крутых поворотов машина качнулась. Я почувствовал, как отрываюсь от бочки и лечу. Приземлился, уткнувшись лицом в рыхлую землю вспаханного поля. При падении ноги подбросило так, что в пояснице что-то щелкнуло. Я поднял голову. На поле на боку лежала «полуторка». Рядом валялись ее пассажиры. По некоторым из них перекатывались бочки. Молоденький, тоненький младший лейтенант, отброшенный дальше всех, вскочил и побежал от машины. Поднявшись на ноги, я первым делом засунул в рот палец и стал выковыривать набившуюся землю. Из кабины выбрался водитель. Он стал просить помочь быстрее поднять машину, чтобы не дать вылиться бензину. Мы подбежали к машине и неожиданно легко подняли «полуторку», и поставили ее на колеса. Осмотрелись. Серьезно пострадал лишь солдат с перевязанной рукой. Он неудачно спланировал и уткнулся раненой рукой в землю. В автомобиле повреждений было больше. Кабину прижало к кузову. Был пробит радиатор. Погнуты тяги. Водитель умолял не бросать его, просил помочь восстановить машину, обещал довезти до места. Мы бы и рады были его бросить, но ехать все равно было не на чем. Других машин на дороге не было. Пришлось ремонтировать нашу. Мылом замазали радиатор. Сходили на ближайший хутор за водой. Выровняли кабину. Отрихтовали тяги. Наконец завели мотор, погрузили бочки. Строго предупредили водителя, чтобы больше не гнал и вел машину осторожно. Поехали. Если на повороте «полуторка» слегка качалась, то нам уже казалось, что мы опять переворачиваемся. Пассажиры сразу стучали по крыше кабины. Старший лейтенант убеждал, что и так едет очень аккуратно. Наконец выбрались с проселочной дороги на большое шоссе. «Полуторка» поворачивала налево, а нам с танкистом надо было направо. Пересели на другую машину. Через несколько километров я сошел и, закинув за спину вещмешок с продуктами, зашагал проселками. Проходя мимо маленького хутора, решил напиться. Заглянул в дом. В комнате сидели эстонцы, муж с женой. Я поздоровался: «Тере, тере». Попросил воды. Те не поняли. Жестами показал им, что хочу пить, сказал: «Буль, буль, буль», но они все равно делали вид, что не понимают. Тогда, махнув рукой, я подошел к колодцу и, зачерпнув воды, стал пить прямо из ведра. Тут же из дома выбежали хозяева, неся в руках ковшик и кружку. Напившись, пошел дальше. К вечеру добрался до своих. Механик Василий все еще хворал. Остальные члены экипажа готовились к извлечению танка из ямы. Из хутора к нам в гости пришел старик. Осмотревшись, подошел строевым шагом и, приложив руку к виску, громко крикнул: «Здравия желаю, ваше высокоблагородие». Мы удивились: «Ты что это, дед?». Оказалось, он вспомнил, как рапортовал еще в царской армии. Утром, поручив механику готовить завтрак, продолжили работу. В лесу в штабелях лежали дрова. Поленья длиной около метра. Принесли их к танку. Подкопав под гусеницу у ведущего колеса, подложили бревна, а откос ямы укрепили поленьями. Приволокли от моста балки. Уложили их на участок от ямы до дороги. После нескольких попыток гусеница зацепилась за бревна. Это уже был успех. Решили прервать работу и позавтракать. Механик Василий постарался на славу! На плащ-палатке стоял большой самодельный противень с молодой картошкой, зажаренной на сале. Картошки практически не было видно, она тонула в растопленном жире. Возле бутыли с медом возвышалась гора блинов. В стороне стояло ведро с молоком. Умывшись в ручье, мы, как были в рабочем виде, без ремней и пилоток, с расстегнутыми воротниками, так и сели завтракать. Только приступили к еде, как к нам подъехала легковая машина «Эмка», производства Горьковского завода имени Молотова. Из машины вылезли недавно прибывший в нашу часть помпотех и парторг полка. Мы встали. Командир экипажа подошел к начальству с рапортом. Помпотех подозвал еще механика-водителя и начал ругаться: «Почему посадили машину? Почему до сих пор не вытащили?». Парторг в это время подошел к нам и стал беседовать. Услыхав слова помпотеха, что если бы нам не выдавали продукты, то мы бы давно вылезли из ямы, парторг рассмеялся: «Майор, иди-ка сюда». Когда тот подошел, парторг указал ему на наш стол и сказал, что мы не только не умрем с голоду, но еще и других сможем накормить. Мы пригласили начальство к столу. Выпив по кружке молока, офицеры от остального угощения отказались и уже спокойно сказали, что тягач прислать нет возможности, поэтому надо вытаскивать машину своими силами. Осмотрев место аварии, они остались довольны. И действительно, вид проделанной работы производил впечатление. Огромная яма, горы земли, разбросанные бревна и уложенные балки. Пожелав успеха, начальство уехало. Позавтракав, мы вернулись к яме. Дело пошло. Танк ревел. Мы постоянно восстанавливали разрушаемый гусеницами бревенчатый настил, и машина все больше и больше вылезала из ямы. Наконец гусеницы полностью легли на балки, и уже по ним танк вышел на дорогу. Я взглянул в яму, и стало страшно, такая она была огромная. Мы собрали свои вещи, завели машину и поехали на хутор. Все хуторяне вышли на улицу, окружили танк и восхищались его размерами и мощью. Мы решили в этот день передохнуть. Местные жители копали картошку. Мы взялись им помогать. Двое из нас вели под уздцы лошадь, а один сзади управлял сохой. Следом за нами шли две хозяйские дочки и собирали выкопанный картофель. Поначалу все шло хорошо. Мы уже вскрыли большую часть поля, но слишком увлеклись. Разогнали лошадь. Соха ударилась о камень и рассыпалась. Мы расстроились. Подошел старый воин, что отдавал нам честь, покачал головой. «Ладно, — сказал, — потом отремонтирую». Вечером устроили салют. Чтобы почистить пушку, пару раз выстрелили из нее в сторону леса. Потом запустили несколько ракет, что с восторгом было встречено эстонцами. Ночевали в танке. Утром позавтракали и, попрощавшись с хозяевами, двинулись в путь. К обеду были уже в части. Полк остановился в маленьком городишке Сууре-Яани. Здесь я попрощался со своими товарищами по экипажу, с которыми уже успел сродниться, и вернулся на радиостанцию. Трунов возвратился на пару дней раньше. Встретились мы все вместе на радиостанции так, как будто и не было недельного расставания. На другой день ребята собрались в поход. Позвали и меня. За старшего был Михаил Васенин. Мы вышли из города и направились к большому дому, стоявшему на отшибе, на холме. Подошли, постучали. Вышла хозяйка. Мишка сказал несколько слов, которые мы знали по-эстонски: «Айне сига. Айне пийма» — «Давай сала, давай молока». Хозяйка впустила нас в дом, повела на кухню. Когда шли по коридору, приоткрылась дверь, из нее выглянул мужчина, и дверь тут же закрылась. На кухне мы уселись на лавку за большим столом из строганых досок. Хозяйка вышла и через несколько минут принесла тарелку с хлебом и кусками ветчины. После того как с ветчиной было покончено, женщина принесла крынку молока. Мы выпили молоко и, поблагодарив хозяйку, пошли обратно. По дороге Мишка спросил, что это мы ели. Ему объяснили, что это копченая свинина. Он сказал, что она ему очень понравилась и теперь всегда надо будет такую просить. Но больше в этот дом нам не пришлось ходить. Через день нас перебросили в город Тапа. Во время перехода произошел инцидент. Один из танков зацепил проезжавшую по дороге телегу. На ней сидели две женщины, пожилая и молодая. Из разломанной телеги вывалился ящик. Из него посыпались винтовочные патроны. Колонна остановилась. В телеге нашли еще и пистолет. Начали выяснять, откуда у женщин оружие. Молодуха заплакала, а старая что-то со злостью стала кричать по-эстонски. Мы знали, что многие эстонцы воевали вместе с немцами против нас. Когда немцы отступали, эстонцы уходили в леса и там продолжали свою борьбу. Скорее всего, эти женщины были связаны с такими отрядами. Но, учитывая успехи на фронте, у всех было прекрасное настроение. Отобрав оружие, женщин отпустили. В Тапа полк получил новую технику и стал ждать дальнейших распоряжений. Нам выдали новую радиостанцию SCR-254A. Она была прислана по ленд-лизу из США. SCR была намного мощнее, чем наша старушка 5-АК. Связь на ней была гораздо надежнее. К радиостанции придавался аварийный движок для вырабатывания электроэнергии в случае выхода из строя источников питания. Этот движок надо было крутить ногами, как велосипед. Мы попробовали, покрутили и спрятали движок подальше. Слишком тяжелой была эта работа. КУРЛЯНДИЯ Пока стояли в Тапа, пошли разговоры, что нас направят в Восточную Пруссию, где в это время велись ожесточенные бои. Наконец нас погрузили в эшелон, и мы тронулись. Кто-то из начальства решил, что у штаба должна быть телефонная связь с паровозом. Мы протянули провода и по очереди дежурили на паровозе. Состав был тяжеловесным. Его вели два паровоза ФД («Феликс Дзержинский»). Телефон был установлен на втором локомотиве. Во время моего дежурства эшелон шел по Эстонии. Разрушенная во время боев дорога была восстановлена из кусков рельс и не отличалась надежностью. Я с интересом наблюдал за работой паровозной бригады. Оказалось, что самой тяжелой была работа помощника машиниста. Кочегар подбрасывал уголь из тендера ближе к топке, а помощник машиниста почти непрерывно бросал лопатой уголь в топку, в то время как машинист, не отрывая взгляда от окна, открывал и закрывал дверцу топки парового котла. Вдруг машинист заволновался, начал давать гудки и махать руками, подавая сигналы переднему паровозу. Но впереди на сигналы не обращали никакого внимания. Я спросил у помощника, в чем дело. Оказалось, что состав развил слишком большую скорость, опасную для такого ненадежного пути. Надо было тормозить, а машинист переднего локомотива, увлекшись, мчался на полном ходу по высоченной насыпи. Внизу мелькали сосны и придорожные постройки. Я уже начал прикидывать, куда прыгать в случае катастрофы. В это время передний машинист оглянулся. Увидев кулак, показанный ему старшим товарищем, и догадавшись, в чем дело, начал тормозить. Дальше ехали спокойно. На станциях почему-то подолгу стояли. Наконец въехали в Латвию. Прибыли в Крустпилсский край. Простояли несколько часов. Заменили паровозы, и дальше эшелон пошел почти без остановок. В этот день, 22 октября 1944-го года, была взята Рига. Эшелон направили в Курляндию. Нам предстояло добивать окруженную группировку противника. Выгрузились в Елгаве и своим ходом вышли в район Добеле. Началась Курляндская эпопея. Бои отличались тем, что силенок у нас на этом направлении было мало, основные войска были переброшены в Германию. Атаки чаще всего готовились неважно, и мы несли большие потери. В первом же бою под Добеле полк лишился половины танков. Начштаба Брюквин был вызван в штаб стрелкового корпуса. Командир корпуса начал ругать майора за то, что танки не поддержали пехоту и сорвали атаку. Брюквин стал доказывать, что дело обстояло иначе. Мол, танки пошли вперед, а пехота залегла, и танкам, понесшим потери, пришлось вернуться. Генерал закричал: «Что ты врешь? Вот как сейчас тебе дам!». Брюквин подставил лицо: «На, бей!». Командир корпуса слегка шлепнул Брюквина по щеке. Майор сказал: «Эх, вы! А еще генерал!» — повернулся и ушел. Расстроенный начштаба вернулся в полк. Когда Брюквин пришел на радиостанцию, мы сразу заметили, что он не в себе. Стали расспрашивать, в чем дело. «Все, ребята, отвоевали мы вместе», — сказал Брюквин и поведал, что произошло. Мы, как могли, успокаивали майора, но сами переживали не меньше. И тут Брюквина снова вызвали в штаб корпуса. «Вот и все», — сказал он и уехал. Через час майор вернулся с таким радостным лицом, что сразу стало ясно — все утряслось. И действительно, генерал разобрался в сложившейся ситуации. Выяснил, что танкисты не виноваты. Командир корпуса принес Брюквину свои извинения, и скандал на этом закончился. У Брюквина в это время возник роман с медсестрой Клавой. Она прибыла вместо уехавшей к Примаченко Гали. Клава была высокая, стройная, красивая и умная девушка. В бою она смело оказывала помощь пострадавшим танкистам. И вот случилась любовь. А Брюквин был женат, и жена служила машинисткой в штабе фронта. Полк переводили с участка на участок. Где только намечалось наступление, туда бросали полк. Мы продвигались на несколько километров вперед и останавливались. Иногда противник сам отходил на заранее подготовленные позиции. Больших успехов не было. В конце октября 1944-го нас перевели на новый участок фронта. Ехали целую ночь. В пять часов утра остановились на опушке леса. Хотели уже разворачивать станцию, но на карте увидели, что в пятистах метрах от нас находится небольшой хутор. Решили перебраться туда. На хуторе стояло два потрепанных дома. Заехали во двор. Было еще темно. Хотели прикорнуть в машине, но вошел начальник связи Тимофеев и сказал, что он устал, проведя всю ночь в кабине, поэтому мы должны идти отдыхать в дом, а он ляжет в машине. Я разозлился, велел взять шинели, и мы направились к выходу. Тимофеев остановил: «Колбасов и Индюков, разворачивайте станцию». Индюков полез на крышу устанавливать антенну, а я стал подключать аппаратуру внутри. Трунов и Васенин, прихватив шинели, пошли во двор. Вдруг послышался несильный взрыв. По машине застучали комья земли. Николай скатился с крыши с криком: «Ребята подорвались!». Я оцепенел и не мог сдвинуться с места. Индюков осторожно подошел к лежавшим товарищам. Оказалось, Володя наступил на противопехотную мину и ему оторвало ступню. У Михаила взрывом засыпало глаза. Индюков вывел их к машине. Уложил на скамейки. Прибежала медсестра Соня. Наложила Володе жгут. Вместе с командиром взвода Никифоровым повезли раненых в ближайший госпиталь. Он был совсем рядом. Раненых там не приняли. Госпиталь только что прибыл на место и еще не развернулся. Нас направили в находившийся неподалеку медсанбат. Там такая же картина. Мы объехали несколько госпиталей и медсанбатов. Происходила перегруппировка войск и соответственно медицинских учреждений. Володя стонал. Вдруг он опустил руку и стал шарить под скамейкой. Я спросил, что он хочет. «Николай, дай наган. Не могу больше», — ответил он. Я стал его уговаривать, мол, еще погуляем по Васильевскому. Не успел успокоиться Володя, заплакал Михаил. Он трясся от рыданий, причитая: «Кому я теперь нужен, слепой!?». Тут не выдержала медсестра. Подойдя к Васенину, она пальцами раздвинула его веки. Раздался крик: «Вижу! Вижу!». Оказалось, что глаза были целы, но засыпаны толом и землей. Мишка успокоился. Подъехали к очередному госпиталю. Всюду суетились люди. Мы с Никифоровым пошли к палаткам. Нашли заместителя начальника госпиталя. Но он тоже отказался принять раненых, оправдываясь тем, что госпиталь не развернут. И тут не выдержал Никифоров. Выругавшись крепче крепкого и выхватив пистолет, он стал угрожать перестрелять всех, кто не хочет помочь страдающим людям. Подошел подполковник, какой-то инспектор, и спросил, в чем дело. Мы рассказали, что в течение шести часов возим раненых и нигде нам не хотят помочь. Подполковник попросил показать. Подойдя к машине и взглянув на Трунова, он подозвал майора-медика и приказал немедленно оперировать Володю. Принесли носилки, положили раненого. Володя попросил прихватить его шинель. Она была перешита по его фигуре, и он любил ею щеголять. Когда Володю несли к палатке, он вспомнил о полевой сумке. В ней он хранил документы и награды. Я сбегал к машине, принес, подал и обратил внимание на кусок сукна, торчащий из раненой ладони. Володю сразу же положили на операционный стол. Я сказал, что напишу его матери. Володя решительно запретил, сказав, что сам обо всем напишет. Нас попросили удалиться. Попрощавшись, мы пошли к машине. Михаила Васенина принять в госпиталь отказались, ссылаясь на отсутствие глазников. Мы вернулись обратно в часть. Оказалось, что за это время мы уехали на 60 километров от полка и находимся в Литве, недалеко от города Мажейкяй. Вернувшись, обнаружили рядом только что развернувшийся небольшой медсанбат. В нем оставили Васенина. На другой день началось наступление. Продвинулись на 12 километров. Дальше противник уперся, и завязались позиционные бои. Навестить друзей не было никакой возможности. Спустя неделю вышли из боя. Неожиданно открылась дверь, и к нам вошел Васенин. Глаза ему подлечили. Как-то возле медсанбата он увидел машину из нашего полка и удрал на ней из госпиталя, не забрав даже документы. Позже документы восстановили, и Васенин продолжил воевать вместе с нами. Я получил письмо из дома. Родители укоряли меня в том, что я ничего не написал им о гибели Володи. Мы ошалели. Оказалось, мать Трунова получила извещение о смерти и месте захоронения сына. Она была женщина решительная, член партии и добилась разрешения перезахоронить Володю на родине, в поселке Суйда под Гатчиной. Выхлопотав спецвагон, мать Трунова поехала на место захоронения сына. Раскопали могилу. Лежал Володя в общей могиле, в одном нижнем белье. Мы не сомневались, что ему отнимут ногу, но оказалось, что кроме ноги, отрезанной выше колена, была ампутирована еще и рука. Мы так долго возили Трунова по госпиталям, что у него началась гангрена ноги и руки. Кусок сукна, застрявший в ладони, сделал свое дело. Володю перевезли в Ленинград и похоронили под Гатчиной в Суйде, на тихом сельском кладбище. Бои продолжались. Понес потери мой бывший танковый экипаж. Во время прорыва переднего края вражеский снаряд попал в танк. Заглох мотор, запахло гарью. Экипаж стал покидать машину. Выпрыгнувшего из танка командира тут же снял немецкий автоматчик. Артиллериста постигла та же участь. Только заряжающий, прыгнув на немца, смог его задушить. В это время механик-водитель нажал на стартер и двигатель заработал. После боя убитых положили на броню и вывезли в тыл. Нас бросали с одного участка фронта на другой. Успехов не было. Вместо Володи Трунова пришел новый радист — Андрей Климов. Молодой, скромный парнишка, прекрасно вписавшийся в наш экипаж. В полк приехала жена начштаба Брюквина и стала работать машинисткой при штабе. Пожилая, не особенно красивая женщина, она, конечно, не шла ни в какое сравнение с красавицей Клавой, которую незадолго до этого пришлось перевести в резерв. Расставание было тяжелым. Всегда подтянутого майора после этого трудно было узнать. Он как-то сник. Не то чтобы опустился, но в нем уже не было прежней энергии. Это отразилось и на работе. Во время очередной атаки на минах подорвалось несколько танков. За упущения в организации подготовки боя и за недостатки во взаимодействии с саперами начальник штаба майор Брюквин был снят с должности и отозван в расположение штаба фронта. Для нас это был тяжелый удар. Целых два года мы с майором были вместе. О нем остались только самые светлые воспоминания. Через некоторое время до нас дошла весть, что Брюквин назначен помощником начальника оперативного отдела мотомеханизированного корпуса и ему присвоено звание подполковника. Мы были очень рады за него. Вслед за Брюквиным уехала и его жена. А в полк еще долго шли письма от Клавы. После войны Константин Андреевич Брюквин работал учителем в подмосковной школе. Умер он в 1987 году. После очередного боя мы остановились на маленьком хуторе. От домов остались только каменные фундаменты, да закопченные печные трубы. Рядом — заминированное немцами поле. Саперы успели огородить его колышками с надписями «мины». В полдень мимо нас в сторону припорошенного снегом поля проехали два воза с сеном. На верху возов сидели старики-солдаты. Мы крикнули им: «Славяне! Куда прете? Там мины!». Они в ответ только махнули рукой: «Ничего!». Неожиданно под второй телегой раздался взрыв, и правое переднее колесо разлетелось вдребезги. Воз накренился. Возница на первой телеге ударил лошадь кнутом, и повозка быстро ушла вперед. Вторая же телега вновь налетела на мину. Еще один взрыв. Теперь отлетело заднее колесо с левой стороны. Лошадь потащила за собой качающийся из стороны в сторону воз, и тут грохнул третий взрыв. Лошади оторвало ноги, и она, дергаясь, повалилась на землю. Возница долго сидел и смотрел сверху, наконец стал медленно спускаться. Добравшись до земли, он вдруг опять быстро залез наверх. Собравшиеся на краю минного поля солдаты подавали советы. Наконец возница решился. Слез с воза и, осторожно ступая по следу колеса, выбрался с минного поля. Раненую лошадь пристрелили из винтовки. А первая телега, благополучно миновав заминированную зону, уехала своей дорогой. На другой день на хуторе появился небольшой старичок-латыш. Он походил вокруг закопченных фундаментов и ушел. Через некоторое время вернулся с маленькими саночками. Забравшись внутрь одного из фундаментов, поковырял ломиком и, откинув несколько камней, извлек бочонок. Вокруг собралась толпа любопытных. Когда старик установил бочонок на санки, его спросили, что внутри. «Да, вот, сальца немного осталось», — ответил старик. Кто-то из бойцов попросил попробовать. Латыш достал шмат сала, отдал его и, привязав бочонок к санкам, быстро удалился. Не успел он скрыться, как солдаты, схватив ломы, начали крушить все внутри фундаментов. Но сколько они не старались, ничего больше обнаружить не удалось. Так ни с чем и разошлись. Получил письмо из дома. Из него узнал, что отца взяли в армию и отправили на фронт. Дома осталась мать, у которой была сильная гипертония, и брат Миша. В 1943 году он работал со своим классом в колхозе. Спали чуть ли не на голой земле. Брат простудился и заболел туберкулезом. Бои продолжались без особых успехов. В одной из атак немецкая болванка пробила лобовую броню одного из танков и пролетела между ног механика-водителя. На обоих сапогах болванкой содрало кирзу, а у самого механика не оказалось ни царапины. Весь полк ходил смотреть на эти сапоги, а в следующем бою механик-водитель погиб. Болванка — это немецкий противотанковый снаряд. Небольшая, длиной сантиметров 30, диаметр 76 мм, она имела огромную скорость полета. Ночью даже было видно, как она летит. Болванка светилась, раскаленная трением. Одному из танков такой снаряд пробил маску, место, где ствол пушки выходит из башни. В этом месте самая большая толщина брони. Внутри болванка срезала угол откатника пушки и, ударившись о заднюю стенку башни, оставила вмятину в броне. Когда еще теплую болванку подняли и осмотрели, то, после всех этих ударов, у нее только чуть-чуть притупился носик. Болванку вставили в отверстие, пробитое ею же в маске, и заварили. У нас против танков применялись подкалиберные кумулятивные снаряды. Конусообразная головка снаряда состояла из нескольких частей, собранных ступеньками. Эти снаряды пробивали броню немецких танков. Кстати, броня наших танков КВ намного превосходила немецкую, особенно в первые годы войны, когда броня прокатывалась. С 1944 года башни стали делать литыми, и они стали более хрупкими. Зато литье упростило производство и увеличило количество. Еще крепче была броня у английских танков «Черчилль» и «Матильда», и она при поражении давала меньше осколков. Но по конструкции наши танки были лучшими в мире. В конце войны у немцев появилось новое оружие — гранатомет «Фаустпатрон». Это была небольшая труба с овальным набалдашником — кумулятивной гранатой. Трубу брали подмышку или на плечо и, наведя гранату в сторону танка, производили выстрел. Граната поражала цель на расстоянии до 50 метров. В броне прожигалось, как просверливалось, аккуратное отверстие, после чего заряд влетал внутри танка и взрывался, поражая боеприпасы, баки с горючим и другие воспламеняющиеся материалы. Это оружие оправдывало свое дьявольское название и наводило страх на танкистов. В январе 1945 года в полк пришла новая техника. Вместо танков мы получили самоходные орудия СУ-152. Это были прекрасные могучие машины, но применялись они по-дурному. Самоходные артиллерийские полки действовали, как правило, из засад и укрытий. 152-миллиметровые снаряды могли поразить любую цель. А у нас эти машины стали применять как танки. Неповоротливые, с небольшим запасом снарядов, ведущие огонь с места, они становились прекрасной мишенью во время атаки. В это время отменили должности политруков. Офицеров быстро переучили. Экипажи самоходок пришли к нам с командирами и водителями — бывшими политруками. Крепко подкованные идейно, они не имели боевого опыта и не спешили покидать подбитые машины, сгорая целыми экипажами. После того как все СУ-152 были быстро уничтожены, нам прислали новые самоходки СУ-122. Несколько боев, и тот же результат. После этого мы снова получили танки КВ. Бои шли в районе поселка Ауце. Здесь же были населенные пункты Яунауце и Яунауцес. Большие потери понес взвод автоматчиков. Как всегда, ночью, автоматчики понесли пищу танкистам. Возвращаясь обратно, попали под обстрел. Двое из бойцов бросились в ближайшую воронку, а остальные укрылись в оказавшейся поблизости землянке. И именно в эту землянку попал снаряд. Восемь находившихся в ней автоматчиков погибли. В следующую ночь нести пищу танкистам было некому, и послали всех, кого только смогли найти. Вот и нашему экипажу пришлось закинуть термоса с кашей за спину и вместе с другими товарищами отправиться на передний край. Шли густым лесом. Время от времени тропу освещали взлетавшие ракеты. Накормив несколько экипажей, мы подошли к очередному танку. Емельянов сбросил с плеч на землю термос со щами и тут же раздался взрыв. Термос взлетел на воздух и, зацепившись ремнями за ветки, повис на дереве. Из развороченного дна выливались остатки щей. Оказалось, термос встал на противопехотную мину. Хорошо, что никто из нас не пострадал. Накормив танкистов, мы вернулись обратно. Через несколько дней автоматчики получили пополнение. В автоматчики был переведен заряжающий одного из танков. Звали его Игорь. Он не поладил с командиром, и офицер выгнал его из экипажа. Игорь очень переживал и чуть ли не позором считал свою новую службу. Игорь был веселый, остроумный парень из Одессы. Он знал много анекдотов и песенок. Мы успокаивали его, уверяя, что на новом месте будет ничуть не хуже. Очень скоро он в этом убедился сам. Во время очередной атаки танк Игоря был подбит. Машина сгорела вместе со всем экипажем. Прошло несколько дней. Автоматчики снова понесли пищу и не смогли найти один из танков. Оставшийся без питания экипаж по радио выразил свое возмущение. Начальство передало это недовольство бойцам взвода. Автоматчиков обвинили в том, что из-за трусости они не добрались до танка. Игорь не стерпел обиды. Схватив термос, он один пошел на передний край и не вернулся. На следующую ночь его нашли в лесу. Он погиб, попав под минометный обстрел. Мы с Николаем Индюковым шли по дороге. Навстречу нам трое конвоиров вели колонну из тридцати пленных немцев. Рядом шла молодая женщина с грудным ребенком на руках и громко, в голос плакала. Она кричала: «Ой, ты, родненький мой! На кого же ты меня покидаешь?! Охтеньки! Охтеньки! Да как же я без тебя жить-то буду?! Охтеньки! Охтеньки!». И тут она бросилась в середину колонны. Одной рукой прижимая ребенка, другой обняла одного из немцев, низенького худого солдатика. Немец смущенно оглядывался кругом. Конвоир бросился к женщине и, выдернув ее из колонны, толкнул прикладом: «Ах ты, сука фашистская! Навязалась на нашу голову!». Женщина опять затянула свои причитания. Мы поинтересовались, что происходит. Оказалось, что бабенка пригуляла от немца ребенка. Когда фашистов погнали из-под Ленинграда, она из Новгорода пошла следом за своим отступавшим фрицем. И теперь, уже в Курляндии, продолжала тащиться за ним, угоняемым в плен. Колонна ушла вперед, но еще долго был слышен плач и причитания этой несчастной женщины. Начальник связи на нашем фургоне поехал зачем-то в тыл. По дороге на контрольно-пропускном пункте машину остановили, к чему-то придрались, и наш старенький, прошедший огонь и воду фургон был конфискован из-за технической непригодности. Через несколько дней мы получили новый маленький микроавтобус. Установили в нем свою SCR-ку и продолжили воевать. Получая письма от отца, я обратил внимание на даты на почтовых штемпелях. Получалось, что письма приходят на второй или третий день после отправления. Значит, отец был где-то совсем рядом. Это предположение вскоре подтвердилось. Мы вышли на переформирование. Стояли в лесу, в семи километрах от переднего края. На опушке леса расположились батарея 76-мм пушек и чуть в стороне медсанбат. Рано утром начсвязи Тимофеев приказал ехать на армейский склад. Надо было получить запасное имущество к радиостанциям. Добираться предстояло на попутках. После завтрака мы с Индюковым и Васениным пошли на шоссе. Когда проходили мимо машины-летучки командира взвода роты техобеспечения, в небе разорвался шрапнельный снаряд. Из фургона выглянул командир взвода Михаил. Еще недавно он был водителем танка, и очень неплохим. Михаил был одним из трех механиков-водителей, которым под Нарвой удалось благополучно вывести свои машины с поля боя. И награды у него были боевые: две медали «За боевые заслуги», две «Звездочки» и два ордена «Отечественной войны». Не так давно командование оценило его и перевело в роту технического обеспечения, РТО. Он был очень доволен. При встречах с удовольствием рассказывал, как хорошо ему служится на новом месте. Стоя в дверях фургона, Михаил попытался разобраться, что происходит. В это время рядом разорвалось несколько снарядов. Мы сразу залегли. Михаил выпрыгнул из машины, и в этот момент его сразил осколок. Обстрел прекратился. Мы подбежали. Михаил тихо стонал. Сбегали за носилками и понесли взводного в медсанбат. При нас раненого положили на операционный стол. Он был в сознании. Стали заполнять медкарту. Михаил сам сказал свои данные, адрес родителей. Сняли рубашку. Из раны в груди при дыхании выскакивали кровавые пузыри. Скорее всего, осколок пробил легкое. Нас попросили покинуть палатку, начиналась операция. Мы вышли на дорогу, поймали попутную машину и поехали на тыловую базу. Добравшись до складов, получили необходимое имущество и отправились обратно. Сменив несколько попуток, добрались до окрестностей Ауце. Машин в нашем направлении не было, пришлось идти пешком. Нас догнала колонна грузовиков с боеприпасами. Ребята сумели остановить машины и уехали, а мне не хватило места, и я остался. В руках у меня были три изолятора для танковых радиостанций. Я догнал молодого пехотинца, шедшего по дороге, и дальше мы пошли вместе.