Небо пытается втянуть в себя моё ослабевшее тело. Голова кружится так сильно, что пришлось ухватиться за плечо Вячеслава. Запахи можжевельника, рябины, сосны, ели, черники бьют настолько резко, что в глазах меркнет свет. Ведь только недавно они стояли рядом, а теперь их, беспомощно лежащих на земле, запечатлел бесстрастный глазок фотоаппарата. – Ну как, узнал друга? – рычит правый перевертень. – Твари! – вырывается у меня. Перевертни утробно хохочут, словно разом заводится с десяток несмазанных моторов. Им вторят собравшиеся позади оборотни. Черный перевертень молчит. Что же делать? Как быть дальше? Мы заперты в защитном круге, за ним хохочут враги. Александр и тетя Маша уже не вернутся. Сашка… будто мало ему родительских смертей… мало того, что он стал инвалидом. За прошедший год на него столько свалилось, что у другого человека и за всю жизнь не произойдет. И теперь он лежит на траве, а я не в силах чем-либо помочь. Перед глазами мелькают картинки прошлых лет, как мы с ним смеялись на парах, как подзуживали друг друга познакомиться с девчонками, как стояли спина к спине на достопамятной бойне… Я чувствую жар в глазах и перевертни расплываются, а после по щеке катится капля. Дождь пошел? Нет, я слизываю каплю, она оказывается очень соленой. – Поплачь-поплачь, поссышь поменьше! – грохочет перевертень с фотографиями, и свора в очередной раз взрывается издевательским смехом. – Твари, – соглашается со мной Вячеслав. Я вижу, как на цевье ружья сжимается рука. Сжимается так, что едва не расплющивает цевье, но оно здесь бессильно – пули не пролетают за черту. Как-то пробовали с Сашкой, когда ещё находились в Мугреево… Когда он ещё был жив. Если бы я мог, то кинулся бы на этих чертей и неважно, что их больше, неважно, что они сильнее. Всё это неважно. Ещё одна капля кипит на глазах, но я не позволяю ей сорваться. Вытираю глаза и впериваюсь в черного перевертня. Самый главный враг отводит взгляд… Она не может на меня смотреть! Я замечаю, как черный перевертень уменьшается в размерах. Черная шерсть уходит и на её месте появляется бледно-розовая кожа. Перед нами возникает девушка с соблазнительными формами. Светло-русые волосы прикрывают крупную грудь. Остается ещё один клочок волос потемнее, но я стараюсь туда не смотреть – она же враг! И её нужно уничтожить, а не тащить в кусты! Но до чего же красива чертовка, я понимаю выбор Александра. – Вот хоть стриптиз перед смертью увидеть, – ехидно замечает Вячеслав. Ступая по иглам, веткам, шишкам босыми ногами девушка приближается к черте защитного круга. Она смотрит на меня, словно пронзает насквозь. Карие глаза печальны. Обнаженная девушка среди смертоносных перевертней – картина достойная пера Бориса Веладжо. Если бы только она сама не была воплощением смерти. Мягкий голос заставляет меня вздрогнуть. – Женя, здравствуй. – Не могу тебе пожелать такого же. Убирайся и забирай свою орду! – на этот раз мой голос звучит нормально. Злость на неё, на остальных перевертней наполняет тело точно также, как кувшин наполняется водой. Охотники мертвы? Но я-то жив, жив Вячеслав, Людмила. И мы не подпустим этих тварей к Ульяне. Женская рука касается невидимой стены. Волосы немного съезжают с груди, обнажают темно-красный сосок. Юля смотрит прямо на меня. Смотрит так, будто хочет передать свои мысли. Но кого она пытается обмануть? Сашка только ей и жил, мечтал её увидеть, а она… – Женя, всё не так как кажется. Я должна воскресить своего отца. Не мешай, прошу, – голос едва не прерывается всхлипами. – Так это тот самый берулька? – скалится правый перевертень и кладет лапищу на плечо Юли. Девушка дергает плечом, и лапа падает, но оборотень делает вид, что не заметил. – Что значит тот самый? – бросаю я. Не знаю, зачем это спросил. Можно просто повернуться и уйти в дом, чтобы не видеть эти морды. Уйти мы могли, но надолго ли? Людей-то защитный круг пропускал, я помню, как тетя Маша прошла сквозь невидимую стену и даже не почесалась. Пришлют с десяток головорезов с гранатометами и вряд ли мы долго продержимся. Зато теперь я знаю, зачем спросил – чтобы протянуть время. Пока есть время, мы можем думать. Судя по набрякшей венке на лбу Вячеслава, он как раз этим и занимается. Мне показалось или по щеке Юли скользнула звездочка слезы? – Тебя мы видели в Медвежьем. Тебя же цапнула та деваха-берендейка, – скалится говоривший перевертень. Вячеслав вздрагивает. Перевертни заметили это и повернулись к нему. Он набычивается и смотрит на оборотней исподлобья. Краска заполняет лицо и оно светится ярче ночника в квартале красных фонарей. – Берулька, а ты разве не почуял нашего присутствия? Эта дуреха ошалела, когда я толкнул на неё соседку. Старуха была уже мертва, но деваха не смогла устоять перед новой кровью, тем более сразу после того, как попробовала его, – перевертень кивает на меня. Желваки на щеках Вячеслава три раза дергаются. Он не отрывает взгляда от говорящего. Из-под ладони падают мелкие щепки – рука всё-таки расщепила цевье. Остальные оборотни переминаются с ноги на ногу, рычат и ждут команды от своих главарей. – Да ты будто и не знал. И не почувствовал кто убил этих мордоворотов на джипе? Она хотела лишь проучить их, но когда я оторвал голову одному пассажиру, то не смогла остановиться. Деревенская дурочка и есть! – перевертни издевательски ржут. Вячеслав вскидывает ружье и стреляет. От грохота я сразу же глохну на одно ухо. Никакого эффекта. Пули плющатся о невидимую стену всего в нескольких сантиметрах от оскала громадных зубов. Но перевертень отшатывается, когда следом летит ружье. Расщепленное цевье ударяется о стену и падает следом за пулями. Ручищи Вячеслава нервно сжимаются. Всё тело напряглось – ещё немного и перекинется в берендея. – А как мы смеялись, когда нашли на поле разорванных берендеев! Это же надо – сами себя убили из-за каких-то людишек. Идиоты! Люди – всего лишь пища! – рявкает второй перевертень. Они всего лишь пища! Так знакомы эти слова… Вячеслав бросается к стене, но я успеваю его перехватить. Сверкающие безумием глаза прожигают во мне дыры. Пару раз здоровенный кулак ощутимо втыкается в физиономию, вот рту возникает металлический привкус крови. Но самое главное, что отбрасываю его назад. Спустя несколько вздохов и выдохов он берет себя в руки. Перевертни подзадоривают его, кричат оскорбления, но Вячеслав делает каменное лицо и скрещивает руки на груди. Когда я сплевываю слюну, то она наполовину окрасилась красным. Левый нижний клык шатается, ну да и фиг с ним. Не до красоты сейчас. Я смотрю на Юлю. Она ведь была неподалеку в ту злополучную ночь. Девушка что-то шепчет одними губами. «Прости». Что? Я не верю своим глазам – она же чуть нас не убила, когда столкнула «буханку» в овраг и теперь хочет, чтобы я её простил? В доме смолкает детский плач. Колышется белая занавеска. Людмила подсматривает за нами. К сожалению, это заметил не только я. – А друзей вашей Людочки оказалось надуть ещё проще. Всего лишь внушить то, что берендеи и перевертни избранная раса, а люди – ничтожества, не способные к самостоятельным решениям. Красивая фраза, до сих пор вспомнить приятно: «Человеческая толпа – это скот. Им нужен хороший пастух, чтобы смог довести до скотобойни!» Когда же один из них вкусил плоти какого-то мужичонки, то он был наш. Жаль, что сдохли так быстро… Ха-ха-ха! Теперь приходится ловить Людмилу. Она выбегает из дома как фурия, как ночная ведьма, и кидается к защитному кругу. В кулаке блестит охотничий нож. Вячеслав перехватывает на лету, и я не без некоторой мстительности замечаю, что она тоже ему съездила крепким кулаком. Когда же оборачиваюсь к Юле, то вижу ещё одну слезинку. Тварь из кошмарных снов плачет? Я не понимаю этого. Что же тут происходит? Она незаметно для остальных утирает глаза и снова поднимает глаза на меня. – Женя, нужно всего лишь несколько капель крови. Я не хочу новых смертей. Всего лишь несколько капель и мы уйдем… Людмила всё-таки метает нож. Юля отскакивает. Показываются два темно-розовых ореола. В другое время я бы засмотрелся так, что не оторваться, но не сейчас. – Вот тебе, а не несколько капель крови. Только попробуйте приблизиться – загрызу любого. – Ребята, они же используют психологическую атаку на нас. Не поддавайтесь! – кричу я берендеям. Вячеслав всё-таки сумел справиться с Людмилой, и теперь они стоят, тяжело дыша. Перевертни громоподобно хохочут и воют. Из дома вновь раздается плач Ульяны. Людмила бросается к ребенку, когда вопрос перевертня ловит её на полпути. – А твой смердящий дед как был отравлен? Или не веришь, что берендей может отравить берендея? Темненький долго ломался, но в конце концов взял отраву. Как же вас легко одурачить! – скалится серый перевертень. Людмила закрывает лицо руками и убегает в дом. Там слышатся женские рыдания вперемешку с детским плачем. Я ловлю себя на том, что желваки яростно дергаются. Эти твари так раздражают, что не будь защитного круга, то мы бы кинулись в порыве ненависти. Сколько же они нам крови попортили? Даже не передать. Возможно, и Марина с Федором были бы живы и Владимир с Геннадием. И Андрей с Максимом. Сколько же ещё нужно смертей этим тварям, чтобы они насытились? Похоже, что очень много… По щекам Юли текут слезы… Да что же она плачет-то? Ведь своего добилась – охотники мертвы, мы окружены, её цель рядом. Стоит обнаженная, и лунный свет мягко очерчивает упругие выпуклости. Плачущая красота среди лохматого когтисто-клыкастого ужаса. – Берулька, теперь к тебе, – взгляд перевертня упирается в меня. – Ты нашу родню отымел, так что приходишься родственником. Давай-ка по-родственному разобьем защитный круг, и ты отойдешь в сторонку. Мы к тебе претензий не имеем, так что не мешайся под ногами. – Вы убили моего друга! – рявкаю я в ответ. – Хрен вам во всё рыло, а не сторонка. Буду биться до последнего. Как биться? С этой стаей особенно не побьешься, но делать что-то нужно. И как назло в голову ничего не лезет. А за невидимой чертой скалятся перевертни, и плачет обнаженная девушка. Перевертни подбираются ближе, и один из серых предводителей снова протягивает лапу назад. Ему снова что-то передают, и от этого «что-то» у меня мутится сознание. Я вижу, как под лунным светом, с заляпанной кровью фотографии улыбаются отец и мать… – Женька! Женька! Иди домой обедать! – так меня загонял домой мамин голос. – Женёк, подай-ка вон тот ключ и подержи вот здесь, – рокотал отцовский голос, и крепкая рука подкручивала гайку на сидении велосипеда. – Женька, в школу проспишь! Вставай, завтрак уже остывает! – будил по утрам мамин голос. – Придерживаешь грузило и потом отпускаешь, тогда и опарыш не сорвется, – отец показывал как забрасывать удочку. Всё это было так недавно, а теперь… Теперь в один миг всё оборвалось. Было и нет. Эту рамочку я сделал сам на уроках труда и выжигателем написал слова «Любимые родители». Кровь успела запечься коркой, и второе слово скрылось под бурой пленкой. А они улыбаются. Такие веселые в тот день девятого мая, когда я снял их на старенькую мыльницу. Позади виднеются разноцветные шары и флаги, головы людей. Мама стояла, опустив руки, когда я попросил их встать плотнее и обняться, чтобы попали в кадр. Приобнялись, смущались как пятиклассники. И теперь их нет… – Женька! Перестань!!! – откуда-то издалека доносится голос Вячеслава. Сквозь густую пелену пухового одеяла до меня долетают другие звуки. Рычание, урчание, или смех? Я не разбираю. С каждым вздохом, с каждым стуком сердца я кидаюсь на прозрачную стену в надежде добраться до оскаленной морды перевертня. Серая гора держит в крючковатых отростках фотографию моих родителей… Тех, без которых я не представлял себя. Бурая пленка на глянце… Чья она была? Отца? Матери? Я стремлюсь пробиться сквозь бронированное стекло защитного круга, а сзади меня оттаскивают железные руки. Куда ему – я перекидываюсь… – Как она кричала, как звала тебя: «Женя, Женя!» – хохочет перевертень. Как от надоедливой мухи я отмахиваюсь от Вячеслава. Он отлетает на несколько десятков метров и ударяется спиной о вековую ель. Хрустят ветви под тяжелым телом, но я уже не обращаю на него внимания. Моя грудь расширяется, мохнатая поросль выметывается взрывом наружу, скрывая под собой розовую кожу. Руки удлиняются и по ним змеятся тугие веревки мускулов. На пальцах вырастают и затвердевают когти, превращаются в черные наконечники копий. Горящее лицо вытягивается вперед, зубы обращается в клыки, длинные, заостренные, способные кусать и рвать. Одежда рваными лоскутами сползает с коричневой шерсти. Из горла вырывается протяжный вой. Туча ворон взлетает с верхушек деревьев и кружится над нами, тревожно горланя. И тут перевертень использует последний козырь. – Охотник перед смертью просипел что единственное, о чем он жалеет, это что не присунул опять вашей Людмилочке! – У-у-убью!!! В стену рядом со мной ударяется ещё одно тело. Огромное, лохматое, злобное. Вячеслав тоже перекидывается и теперь бьется в преграду защитного круга. Чудовищные кулачищи врезаются в невидимую стену, и я чувствую, что она начинает поддаваться! Уму непостижимо! Даже сквозь залитый яростью мозг мелькает опасение, что она не выдержит. К сожалению, эта мысль приходит не только ко мне. – Бей! – рявкает перевертень и показывает пример, ударив с размаха в колдовскую стену. Десяток серых оборотней словно ждут этого приказа и с визгом кидаются к защитному кругу. Лапы молотят по незримой преграде словно ледяной град по пшеничному полю. Мы стараемся добраться до них… они стараются добраться до нас… Юля плачет… – Не-е-е на-а-адо-о-о! – звенит девичий крик, но уже поздно. Защитный круг не выдержал… Сотни, тысячи, миллионы невидимых осколков падают вниз, шипя и испаряясь на шкурах… Оскалы приближаются чуть ближе… Мы кидаемся на перевертня с фотографией. Мы с Вячеславом видим только его. На миг в желтых глазах, полных злобы и ненависти мелькает страх. Он так и застывает в зрачках, когда голова отделяется от тела под сдвоенным ударом берендеевских лап. Фотография в рамочке падает на зеленый мох. На этом моменте до нас доходит – что мы натворили. Мы отомстили, но какой ценой? Снизу, сверху, со всех сторон на нас летят удары. Два берендея оказываются погребены под завалами серых тел, как киплинговские Балу с Багирой под армией бандрелогов. И нет того Каа, который остановит их… Рык, вой, взвизги и удары чугунных молотов со всех сторон. Я защищаюсь, как могу… Нападаю, отбрасываю, ударяю, закрываюсь. Кровь заливает глаза. Чья кровь? Неважно! Передо мной возникает серая лапа! Вцепиться в неё! Хрустят под клыками кости, в ухо бьет визг перевертня.