– Стойте, твари! Назад!! – гремит с постамента. Зажимая лапой горло, Степан всё-таки хрипит: – Уничтожить всех! Лежащие на земле перевертни начинают перекидываться. Мы стреляем в них, тела дергаются, но шерсть покрывает свежие раны и вскоре на земле лежат четверо полулюдей-полуволков. Они не смогли полностью обернуться и застывают на середине превращения. А к нам летит десяток новых врагов. Рожки пусты и автоматы отброшены прочь. Мы с Сидорычем перекидываемся – такого огромного берендея я никогда не видел. Даже Иваныч перед ним, как чихуахуа перед сенбернаром. Ростом огромный берендей вряд ли уступит Пастырю. Смертоносной волной налетают перевертни. Разгорается бой, и я уже не в силах наблюдать за Александром и остальными. Рядом бьется Платонов, подобной скорости не наблюдал даже у охотницы, а уж быстрее её во всем свете нет. Старик исчезает с одного места и появляется в другом. Кидает связку игл в перевертня, каким-то чудом оказывается у мишени раньше игл и в полете вытаскивает четыре стержня. Четыре незаметных удара, и на землю падает обнаженный человек с торчащими из глазниц, лба и груди иглами. – Твари! – раскатывается над поляной громовой голос. – Ваш повелитель приказывает вам отступить. Твари не отступают. Я сцепился с двумя перевертнями. Один из них впивается в мою лапу бульдожьей хваткой и висит, не давая взмахнуть и отбить атаки от другого. Невероятно, но каким-то образом я ещё стою с таким грузом и даже умудряюсь уклоняться и уходить с линии атаки. Я бью правой кувалдой по морде вцепившегося перевертня, но тот не отпускает меня, рвет и царапает всеми четырьмя лапами. Второй перевертень падает на меня сверху и две туши скрывают свет костра. Я бью так, как никогда прежде. Удары попадают по твердым телам, когтями вырываю шматки мяса вместе с шерстью, зубами кусаю то, что попадается в пределах досягаемости. Даже торчащий корень сосны переломился пополам, когда ненароком ударил меня по щеке. Соперники по силе не отстают от меня. – Оставь его мне! – почти в самое ухо рычит Сидорович. Он скидывает одного моего противника. В смертельных для оборотня точках возникают медные иглы, как сломанная кукла отлетает обнаженная и окровавленная девушка. Платонов подмигивает мне и нападает на нового врага. Я наваливаюсь на другого перевертня, а Сидорович бежит дальше, к постаменту. Захватываю челюсть второго противника и оттягиваю её назад. Среди воя, скулежа, рычания слышится хруст ломаемой ветки и в моих лапах дергается тело молодого парня. Голова отделяется легко, словно срываю с бахчи крупный арбуз. Когда оглядываюсь по сторонам в поисках новых врагов, то вижу, кому кричал старый берендей. Александр отпрыгивает от Степана и огромный медведечеловек наваливается на перевертня. Тот пытается выбраться из-под огромного тела, но тяжелая туша придавливает его к земле. – За Серегу! – рычит Сидорович. В костер летит оторванная голова получеловека-полуволка. В полете она оборачивается человеческой головой, и раскаленные угли с радостным шипением принимают беловолосую жертву. Охотница вертится как взбешенный берсерк, от неё один за другим отлетают изломанные тела. Два черных перевертня, причем один в полтора раза больше другого, тоже ломают и убивают визжащих нападающих. В руке Александра блестит окровавленная звездочка, подобную я видел у охотницы. Мой друг стоит у костра и наблюдает за побоищем. Перевертней осталось не больше десятка и двое из них кидаются прочь. Остальные восемь отскакивают и, тяжело дыша, осматриваются по сторонам. – Ваш предводитель мертв, вы можете разделить его участь, или же сдаться. Жить или умереть – каков ваш выбор? – утробным рычанием грохочет большой черный перевертень. Волчий Пастырь – огромный как мой оставленный в Мугреево-Никольском «Уазик-буханка». На спине встает дыбом шерсть, когда я представил, что он мог быть не на нашей стороне. А ведь мы спешили, чтобы его остановить, а охотница сама… собственной рукой… Как она смогла без крови Ульяны? Оставшиеся в живых перевертни падает на колени. Полная луна освещает поле боя. Блики костра пляшут на окровавленных телах. Голые люди, лежащие вповалку на земле, напоминают картину Содома и Гоморры, если бы не красные разводы на телах и оторванные конечности. – Пошли вон! И эту падаль унесите с поляны! Выполняйте! – гремит так, что языки пламени пригнулись к земле. Я перекидываюсь в человека. Просто мне стало очень трудно удерживать в голове образ черного перевертня, когда выяснилось такое. Трудно держать, а больше ненавидеть и некого. Разве только мертвых старых перевертней? Но я так стараюсь выкинуть из головы ту страстную ночь и последующее утро, что даже их вспоминать не хочется. Я оглядываю свои порванные трусы – хоть какая-то одежда. Они еле держатся на растянутой резинке, но при скручивании плотнее прилегают к телу. Люблю семейники, чтобы не говорили гомосексуалисты о моде и Кельвине Кляйне. Восьмое задание пройдено: Вы получили характеристику «Огромная сила» Ну и на фига она мне сдалась? А, ладно, пригодится куда-нибудь… Пока я занимаюсь приведением себя в порядок, перевертни оттаскивают из круга света своих павших товарищей. Сидорович сидит рядом с телом Степана и рыкает на подошедших оборотней. – Оставьте эту падаль, заберете после. Я хочу насмотреться на убийцу своего ученика. – Не нужно, он уже мертв, ты отомстил. Оставь, – просит Платонов, и Сидорович после некоторого раздумья кивает. Последние перевертни покидают поляну, на зеленом мху блестят оставшиеся капли крови. Автоматы я горкой складываю у лежащего Вячеслава. Пульс у того прощупывается хорошо, так что в скором времени должен очнуться. Волчий Пастырь рявкает на задержавшихся, и те со всевозможной скоростью покидает нас. Остается три берендея, два перевертня и три охотника. Восемь существ одолели сорок перевертней… В принципе можно гордиться. Из темноты выскакивает Людмила, на руках у неё дремлет улыбающаяся во сне Ульяна. Девушка подскакивает к лежащему Вячеславу и хватается за мощное запястье. Пульс прощупывается, поэтому облегченный выдох указывает на то, что она перестала тревожиться. Огромный черный перевертень перекидывается в человека. Каким-то образом у него получается остаться в одежде – меховая накидка так же обнимает могучие плечи, полотняная рубаха спускается на серые штаны. Он тут же скидывает с себя накидку и укрывает Юлю. Та тоже перекидывается, и оказывается закутанной в накидку, как в горах Кавказа носят бурки пастухи. Затем Пастырь обнимает девушку. Со стороны кажется, будто большой дуб склонился над девушкой и положил кургузые ветви на хрупкие плечи. Затем Пастырь поворачивается к охотнице. – Ты прости меня, Ладушка, – говорит он густым низким голосом. – Не поверил я тебе тогда, виноват. – Мы оба получили наказание. Сначала я тебе, Егорий, не поверила, когда ты ушел за этим цветком, – охотница кивает на черную ромашку, – а потом ты мне не поверил, когда оболгали старые перевертни. А ведь мы могли с тобой соединиться и прожить эти двадцать лет вместе. – Ладушка… – Любить друг друга, растить нашу дочь. – Ладушка, не рви душу… – Твой срок давно уже вышел, и ты мог бы завершить Игру, если бы не желание власти. – Правда твоя, любимая. Кругом я виноват, не усмотрел, не углядел, не поверил. Прости, что страдать заставил. Сегодня же найду преемника и останусь с вами. Навсегда. Охотница смотрит на Пастыря, смотрит внимательно, будто хочет запомнить каждую черточку. Наконец она склоняет голову. – Прости и ты меня, Егорий, моя вина не меньше твоей. Пастырь и охотница делают несколько шагов друг к другу и обнимаются. Забрызганные чужой кровью они выглядят как самые счастливые люди на свете. Черная ромашка отпадает от груди Пастыря и ложится на седые волосы охотницы. Лепестки особенно четко выделяются среди белых локонов. Я пока остаюсь в стороне, наблюдая за всем, стараясь ничего не пропустить. Какое-то седьмое чувство подсказывает, что сейчас творится что-то важное, что-то такое, о чем потом можно будет долго вспоминать и даже внукам получится рассказать. Если будут внуки, конечно… Рядом присаживается Людмила. Ульяна на её руках сладко причмокивает во сне. Вот у кого нервы-то железные. А может она и не понимала ещё ничего, а видения дочки Александра – лишь побочные эффекты от усталости и нервного напряжения? Не хочется ни о чем думать, вроде бы всё закончилось, и остается только наблюдать за развязкой. А потом возвращаться домой… Туда, где никого нет… Где уже нет родителей… Хотя, с чего я это взял? Перевертни же показывали фотографии убитых охотников, а они вот, живы и здоровы. Может и с моей фотографией тоже самое случилось? – Как же так получилось? – спрашивает у меня Людмила, кивая на лежащего Вячеслава. – Кинулся к тебе, когда прозвучала очередь, вот и выхватил прикладом, – говорю я. – Но голова у него крепкая, так что всё обойдется. – Он волновался за нас… Ведь это в воздух пальнул Сидорович, когда они положили автоматчиков. – А-а, – вяло отвечаю я. Мне это как-то безразлично. Я думаю о своих родителях. Наблюдаю, как Платонов осматривает бок Сидоровича. Когда того успели тяпнуть? Ведь он раскидывал перевертней, как медведь расшвыривает мелких щенков. Пастырь с сожалением отрывается от охотницы, и подходит к охотнику с берендеем. Он оглядывает их исподлобья, они также смотрят на него. Потом… они обнимаются. Трое стариков у костра. Если их развернуть друг к другу спинами и приставить кого-нибудь четвертым, то они походили бы как две капли воды на черных идолов. Такие же суровые лица, хмурые взгляды, угрюмые складки бровей. – Давно мы не виделись, братья, – говорит Пастырь. – Да уж поди не одна тысяча лет прошла, – отвечает Сидорович. Я слушаю их негромкий разговор и ощущаю, как волосы на макушке начинают шевелиться сами собой. Неожиданно приходит мысль, что если Семена Алексеевича одеть в кольчугу и меха, а рядом с ним будут стоять берендей с перевертнем, то окажется, что это та самая троица из снежного сна. Те трое, что бились друг с другом, а потом заключили между собой договор. Это какими же древними они должны быть-то? Мурашки бегут от одной мысли о той прорве лет, сколько живут эти старики… – Не думал, что придется вновь вставать спина к спине, – говорит Платонов. – Кто-то предполагает, а кто-то располагает. Вот и я не думал, что меня оживят после смерти. Неприятное состояние, лучше в него не попадать. Спасибо Ладушке, что напитала меня жизнью, пробудила от долгого сна. Я пялюсь на существ, настолько древних, что застали ещё мамонтов. Потрясающе! Однако я также замечаю, как Юля подходит к Александру. Несмело, шаг за шагом девушка в бурке приближается к моему другу. К тому самому, за кем так долго охотилась, к тому самому, кто вставлял ей палки в колеса, к тому самому, который спас её от старых перевертней. К самому заклятому врагу… к тому, кто продолжает любить её. – Прости меня за твоего отца, я была маленькая и не понимала, что делаю. И потом тоже, – слова выходят с трудом, видно, что она еле сдерживается, чтобы не расплакаться. – Я была игрушкой в чужих руках. Я… Я не знаю, как мне отплатить за всё то, что ты для меня сделал. Прости меня, если сможешь… Лицо Александра, бледнее лунного диска, кривится в улыбке, и он пытается что-то сказать. Не смог. Его колени подгибаются, и он падает на спину. Новый Пастырь Пронзительный вскрик Юлии привлекает внимание находящихся на поляне. А я уже оказываюсь рядом с другом, однокурсником и хорошим парнем. Он скатывается с наваленных у постамента трав и лежит на утрамбованной земле. Я приподнимаю его голову, но он смотрит не на меня. Его глаза прикованы к Юлиному лицу и губы что-то шепчут.