Второй день пути и ноют все мышцы. Никогда не подозревал, что кости могут болеть от напряжения. Вспоминаю недавние пробежки и недоумеваю – как же так? Только позавчера мчался как олень, а сейчас на втором десятке километров выдохся. Вячеслав поддерживает меня, но всё чаще приходится делать остановки, чтобы поменять повязки на стершихся ногах. Зато я человек! Вячеслав очнулся, когда на поляне осталась наша четверка. Очнулся с желанием разорвать командира автоматчиков на сотню маленьких перевертней. Как же он удивился, когда обнаружил, что всё закончилось и без его вмешательства. Побурчал для порядка, но после обрадовался такому исходу. Ведь всё хорошо, когда хорошо кончается. А у нас вроде как «хэппи-энд» намечается. Вот только для кого он счастливый-то? Для потерявшей родителей Людмилы? Для оставшегося без друга Вячеслава? Я умолчу про себя, не хватало к кричащим мышцам добавлять ещё и мысленные страдания. Одна Ульяна покачивается на руках у Людмилы и чувствует себя более-менее в порядке. Когда мы отправляемся в путь, то направление выбираем прежнее. Мы идем домой… Комары жрут немилосердно – как я этого не замечал ранее? Может, кожа была тверже? Корни и колючки задаются целью оставить себе частичку меня. Я терплю, уклоняюсь от острых колючек терновника, от мокрых ветвей рябины, от широких еловых лап. Мы рванули с места в карьер, как только Вячеслав достаточно пришел в себя. На душе пусто, словно в шляпе у нищего в начале рабочего дня. Что-то осталось на поляне… Что-то невосполнимое, такое, без чего нельзя себе представить новый день. Остались два почти родных человека, два охотника, тетя Маша и Александр. Они ушли… Ушли безвозвратно. Я не верю, что мы когда-либо встретимся с Александром… с Сашкой… со Шнурком. Хотя, жизнь такая штука, что сегодня и не узнаешь о завтрашнем происшествии. Буду ждать, надеяться и верить. Ведь кроме Сашки у меня только Вячеслав с Людмилой и остались. Вячеслав матерится, когда я падаю в очередной раз. Поднимает меня, втаскивает себе на спину и велит держаться. Со школьных лет я не ездил на закорках, а уж по тайге и вовсе никогда. Подо мной перекатываются каменные мускулы, кусты мелькают быстрее. Людмила бежит впереди, Ульяна покачивается на теплых руках. День и ночь – сутки прочь. Время проходит также быстро, как пролетают под ногами берендея сучья и сосновые шишки. Волчий вой сопровождает нас и подгоняет берендеев. Я видел пару раз мелькавшие серые спины, но внутри зреет убеждение, что нас не преследуют, а сопровождают. Сашка послал… Ульяна не пугается волчьего воя, спокойно относится и к долгому бегу. Малышка воплощает в себе уверенность в завтрашнем дне и безмятежность по отношению к сегодняшнему. Шаг за шагом, прыжок за прыжком… уверенность и безмятежность… Я даже позавидовал ребенку – она ещё не осознала того, что произошло и, возможно, никогда не узнает. А у меня перед глазами встают образы нашего путешествия, ручьи крови и островки боли в бурной реке страдания. Жил, развлекался, хохмил, почти никого не трогал и тут на тебе – с головой окунули в киношный мир оборотней. Нет, я читал о них, даже ощущал мурашки на коже от представления нашей возможной встречи, но чтобы так… да ещё и стать одним из них… На бегу мы почти не разговариваем – берендеи берегут дыхание. Мелкий дождик присоединяется к волкам и сопровождает нас на протяжении дня. Холодные капли едва не шипят на разгоряченных лбах, но мы всё дальше и дальше удаляемся от столбов, постамента и от четверки неожиданно пропавших людей, от Александра и Юлии, от неизвестного голоса. Что-то внутри подсказывало, что это был голос Рода – верховного бога славян. К сожалению я так мало о нем знаю, почему-то в школе мы всё узнаем о греческих и римских богах, о их сексуальных похождениях и родившихся детях, но тема славянских богов стыдливо замалчивается. Несправедливо как-то… В Волчье мы выскакиваем глубокой ночью. Собаки села сперва завывают, но, после того, как Вячеслав негромко рыкает, раздается лишь испуганное поскуливание. До дома Платонова мы добираемся никем не замеченные. Дверь оказывается незапертой, на покрытом скатертью столе лежат ключи от машины и записка: «Если я не вернусь через неделю, то забирайте всё себе и не поминайте лихом» – Мда, как в воду смотрел, – комментирует содержание записки Вячеслав. – Предвидел? – Да кажется мне, что это всё было подстроено. Охотница с Сидорычем заранее спланировали недавнюю встречу, и у них всё получилось, – хмыкает недоверчивый берендей. Людмила в это время гремит чугунками на кухне. Ульяна щурится на включенную люстру, лежа на застеленной кровати. Мы находим несколько комплектов одежды. Коротковата, но всё же лучше, чем ничего. Людмила отыскала полбатона колбасы, черствый хлеб и банку скисшего молока. Готовить ничего не хочется, и мы наскоро закидываем в голодное нутро нарезанные бутерброды. В машине оказывается заправленный бак. Собаки провожают громким лаем нашу уезжающую колесницу – чуят, что сегодня их убивать не будут. Волчий вой рвет утренний сумрак всего один раз, и собачий лай вновь сменяется скулежом. По дороге заскакиваем в «Моховички». Я без труда нахожу дом Андрея, перевязываю резиночкой половину суммы, что мы нашли у перевертня и, под молчаливое одобрение спутников, забрасываю тугой рулончик в открытую форточку. На обратную дорогу нам должно хватить, а вдове с маленьким сыном деньги будут не лишними. Груз с души не пропадает – всё-таки мы с охотницей причастны к смерти их кормильца, но становится чуточку легче. Машина везет нас по трассе. Стараемся не привлекать особенного внимания, но один раз пришлось выложить кругленькую сумму за вождение без документов. Гаишники добрые попались – на бензин и еду немного оставили. Вячеслав предлагал перекинуться и показать им, ту гору, где раки зимуют, но Людмила удержала его от столь опрометчивого поступка. Мы с Вячеславом меняемся местами на протяжении пути и поэтому доезжаем быстро. Я сплю, когда мы заезжаем в «Медвежье». Просыпаюсь, когда мы останавливаемся, и к нам выбегает Михаил Иванович. – Живые! Родные мои! Живые! От громкого крика просыпается Ульяна и укоризненно смотрит на большого дядьку, который радуется как ребенок. А он хватает в охапку Вячеслава и Людмилу, сдавливает так, что я явственно слышу хруст позвонков.Потом доходит очередь и до меня, ребра до сих пор побаливают. Ульяну же чуть не закидывает на проплывающее мимо облако, когда начинает подкидывать её вверх. Девчоночка же заливисто смеется и агукает. – Славка, прости меня, не смог я тогда… – скороговоркой сыпет Михаил Иванович за столом, когда страсти немного улеглись, и мы проходим в дом, подальше от любопытных соседских глаз. Вячеслав бурчит что-то вроде «кто старое помянет», рот у него забит наспех приготовленной яичницей. Михаил Иванович улыбается, глядя то на Вячеслава, то на Людмилу. Ульяна не слезает с его рук и поднимает плач, когда он передает её матери для того, чтобы посуетиться на кухне. С таким дедом не пропадет, ох и избалует же он её. Вячеслав думает также. – Ну, всё, пропала дочка, – улыбается он Людмиле. – Дед с неё пушинки будет сдувать. – С таким папашей не пропадет, – Людмила обнимает Вячеслава. – Мы их обоих воспитаем. Я смотрю на них, таких счастливых в данную минуту и упругий шар из чувств и эмоций набухает в груди. Буду ли я когда-нибудь так счастлив? Вячеслав не упрекает Людмилу в том, что ребенок появился не от него. Да и вряд ли когда упрекнет в будущем. Не сомневаюсь, что он вырастит Ульяну как родную дочь, научит как правильно быть оборотнем среди людей, как вести себя и как пережидать Пределы. А я буду приезжать и завязывать на заборе веревочку с красными мешочками… – Ладно, люди добрые, – поднимаюсь я с табуретки. – С вами хорошо, но у меня тоже дела есть. Домой надо всё-таки съездить, посмотреть, что там и как. Да и машину из Мугреево забрать, если её ещё на запчасти не разобрали. – Ты извини, но я специально проехал мимо Шуи, – отвечаю Вячеслав. – Может, переночуешь, а потом и поедешь? Людмила кивает на его слова. В другое бы время я остался, присоединился к общему рассказу, послушал бы как вздыхает от рассказа Иваныч, тоже чуточку бы приврал, но сейчас меня тянет домой. Тянуло так же сильно, как трактор борону на зеленеющем поле. Я не знаю, что меня там ждет, но эта тайна не давала покоя. Обманули меня перевертни или нет? – И в самом деле, Женька, оставайся! – гудит Иваныч, появляясь в дверях с дымящимся чайником. – Только вот почему от тебя человеком пахнет? Или это так от одежды несет? – Я уже сказал своё твердое «нет», так что вряд ли останусь. Я уже не берендей, не делайте больших глаз – Славец всё расскажет. Я к вам заскочу в гости, когда машину из Мугреево погоню. Не надо, Слав, сиди, я доберусь на автобусе. Бывайте, и… спасибо за всё. Берендеи выходят проводить на улицу и обнимают меня на прощание. Я отхожу на десяток метров и оборачиваюсь. Трое взрослых берендеев и одна малютка смотрят мне в след, машу им рукой. Они машут в ответ. Какая-то горечь возникает в горле. Иду и вижу расплывчатую дорогу. Может, песчинка попала в глаз? Тут всё началось… Началось с укусом Марины и тут всё закончилось… Вряд ли я когда ещё увижу берендеев. Автобус приходит через полчаса. Он тяжелым бегемотом переваливается по нагретому асфальту и тормозит на остановке, тяжело вздыхает. Это желтокожее животное поглощает меня и несет мимо светлых лесов и широких полей. Несет навстречу разгадке. Я смотрю на проплывающие мимо пейзажи и не вижу их – перед глазами встают наши приключения, схватки, встречи, и надо всем этим парит легкая черная ромашка. Она-то и вела нас на встречу Пастыря с охотницей. Невольно вспомнились слова Вячеслава о подстроенном путешествии. Может и был расчет у тети Маши и остальных, но я как-то слабо в это верю. Я вообще сейчас ни во что не верю – жду и опасаюсь того момента, когда увижу свой дом. Пустой он будет или…? Автобус, пыхтя и отдуваясь, вползает в мой родной город. Бензиновое дыхание автобуса перемежается жарким воздухом, но я не обращаю на это внимания. Мы едем по тенистому Васильевскому тракту, и двухэтажные дома глядят на нас пыльными оконными глазами. Под дружеское подмигивание светофора перескакиваем на улицу Ленина, где дефилируют молоденькие девчата. Там, недалеко от кинотеатра «Родина», мы с Сашкой и Людмилой любили посиживать под большим кленом. Вокзальная улица переносит по мосту через Тезу, и я вижу то место, где произошла первая наша встреча с оборотнями – площадку за липами недалеко от клуба «Шуйский пролетарий». Сквозь груду деревьев виднеется полянка, эх, знать бы тогда, чем всё закончится – ни за какие бы коврижки не пошел с двумя «зазывалами»… А может и пошел бы, чего сейчас загадывать? Автобус останавливается у одноэтажного вокзала, и я отправляюсь домой. Каждый шаг дается с трудом, я иду по Московской улице и боюсь. Боюсь обнаружить, что родителей уже нет, и что я один остался на всем белом свете. Сожалею ли я об этом? Спрашиваете! Конечно же сожалею – в груди словно образовалась морозильная камера, мурашки бегают по коже огромными стадами, словно табуны лошадей на перегоне. Или стаи волков при Дикой охоте. Я иду. Вот и мой дом на Ивановской улице. Ещё за пятьдесят метров я замечаю открытые ворота, и в сердце кольнуло, будто охотничьей иглой. Я стою полминуты, хватая ртом горячий воздух и пытаюсь унять дрожащие от адреналина колени. Я вижу торчащий из ворот зад «буханки», а она должна быть в Мугреево… Медленно иду к дому… Со мной здороваются соседи и провожают удивленными взглядами, когда я не отвечаю. Хочу, но не могу, слова застревают огромными глыбами и отказываются скатываться с языка. Глазами невольно обегаю дорожку у дома – разбросанного елового лапника нигде не видно… Трава, кусты черемухи и опиленные под провода липы. И мой дом, всё ближе и ближе. К ногам привязывают чугунные чушки и каждый шаг дается с огромным трудом, в груди борются два чувства – радость и недоверие. И радость побеждает… – О как, явился блудный сын! – громом среди ясного неба звучит родной голос отца. – А где же ты так машину-то ухойдокал? Он меня видит первым, когда выглядывает из задней двери «буханки». Бородатое лицо, перемазанное машинным маслом и смазкой, сурово хмурится. – Папка, – вырывается у меня птичий писк, откашливаюсь и пробую снова, – а мамка где? Отец вылезает из машины и оглядывает меня с ног до головы. Я невольно слежу за его взглядом и почесываю коленку под коротковатыми штанами. Знаю, что сейчас похож на Максима Перепелицу из одноименного фильма в тот момент, когда он вернулся на побывку домой, и отец его также оглядывал. Но это всё временные трудности, а я замираю в ожидании ответа. – Дома она, окрошку готовит, так что ты как всегда вовремя! – хмыкает он и кричит в сторону открытого окна. – Ирина, глянь, какого к нам жениха занесло, хоть сейчас под венец! Любая пойдет! Проезжавшая мимо на велосипеде девушка заливается звонким хохотом, отец удовлетворенно крякает. Я чувствую, как кровь кидается мне в лицо, и тоже хохочу. Обнимаю отца и притискиваю к себе, вдыхая запах пота, бензина и солидола. Высовывается из окна кудрявая мамина голова. Увидев меня, мама охает и уходит обратно, через несколько секунд она выбегает на улицу. – Женька, живой! А мы уж думали, что ты не вернешься. Куда же ты пропал? Чувство радости и счастья, которое я испытываю, можно сравнить лишь с детским восторгом новогоднего утра, когда просыпаешься и узнаешь, что под елкой дед Мороз оставил подарки. Это чувство нахлынуло волной цунами и поглотило меня со всеми страхами и неуверенностью. Они живы! Они живы!! Они живы!!! С каждым стуком сердца эти слова эхом отдаются в мозгу. Если можно попасть на седьмое небо от счастья, то я ощущаю себя на четырнадцатом небе. Сердце бухает, и я не хочу выпускать из объятий ни маму, от которой пахнет докторской колбасой, ни отца с его запахом солидола. Мы стоим посреди дороги, а редкие машины нас аккуратно объезжают. Со стороны кажется, что отец с матерью провожают загулявшего сына домой. Хотя так оно и было, я действительно нагулялся. Нагулялся по шейку, по самые ноздри. Рассказываю родителям не настоящую версию, а придумываю на ходу. Пожалел их психику и не стал разглагольствовать об оборотнях и охотниках. Мы неожиданно уехали из Мугреево в Сибирь по приглашению дальней родни Александра. Заскочить не успел, потому что опаздывали на поезд. За это я огребаю по затылку от отца и получаю укоризненный взгляд матери. Александру там понравилось, и он решил остаться вместе с теткой, а я вернулся обратно, но по пути меня ограбили и нашлись доброхоты, которые скинулись с миру по одежке – оттого и выгляжу как бомж. Неубедительно, натянуто, со множеством белых пятен, но в тот момент эта легенда кажется мне правдоподобной. И отец с матерью всего лишь ругают меня за такое решение. Потом мама выходит и отец высказывает, что у него накипело с того момента, как сосед тети Маши доставил разбитую «буханку» по адресу страховки. Я слушаю, и об мои уши можно прикуривать сигареты. Да – виноват! Да – идиот! Да – не повторится! Удается придти к одному общему соглашению, и я клянусь за месяц привести машину в тот вид, в котором она была до отъезда из дома. Мы оба знаем, что это невозможно, но на этом конфликт исчерпывает себя. – Да, сын, – хлопает себя по лбу отец, – вот что ещё хотел тебе сказать. После вашего с Мариной отъезда мы никак не можем найти фотографию в твоей детской рамке. Случаем не знаешь, куда она могла подеваться? Я знаю, и не случаем, а наверняка. Знаю, что она сейчас лежит возле обглоданных костей перевертней у небольшой охотничьей избушки в тайге… – Нет, пап, не знаю. Может, какая ворона к себе утащила? Эти прыткие птицы и не на такое способны, – вру я, не моргнув и глазом.