Часть 2 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Одни вопросы, а ответов, как всегда, нет. А может, это всего лишь мои сновидения, без тайного смысла? Просто сны. Всем людям снятся сны, и необязательно их разгадывать. Нужно будет поговорить с братом о природе моих снов. Почему она мне снится, а Твену – никогда?»
Марк всегда был тенью своего брата. Хотел быть на него похожим во всём. Мечтал рисовать, как он, чувствовать жизнь и восхищаться ею. Совершать безумные поступки, от которых сносило бы крышу. Жить каждый день, словно он последний. Любить и ненавидеть людей, полагаясь на сердце, а не на разум.
Марк, ничего этого не умел, не знал. Он был скуп на эмоции, холоден с людьми и презирал весь мир, за то, каким он стал. Но как измениться? Как стать таким же, как брат? Как научиться любить людей, к которым он относится с пренебрежением? Он не знал. Но очень этого хотел.
Лениво поднявшись с постели и сбросив одеяло на пол, обнажённый мужчина не очень уверенной походкой поплёлся в душ. Голова кружилась, подташнивало, как при тяжёлом похмелье. Держась за стену, он направился подальше от постели, в которой лежала абсолютно чужая женщина. Он уже ненавидел её за то, что она занимала его пространство и распространяла вокруг свои женские флюиды. Сейчас ему нужно было остаться наедине со своими мыслями и снами. Необходимо было разобраться во всей этой чепухе, которая происходит с ним последние несколько лет.
Холодный душ приносил облегчение разгорячённому телу и воспалённому странными снами мозгу. Мыльная пена смывала налёт претенциозности и равнодушия к окружающему миру. Миру, который он не воспринимал серьёзно, миру, который отнял у него отца и мать в детстве, оставив их с братом круглыми сиротами. Они были детьми, пытавшимися выжить для того, чтобы в итоге возненавидеть людей, которые улыбаются всем подряд и думают, что они счастливы в неведении.
Марк ничего не знал о своей матери и причинах оставить его и брата, как только они родились. Почему их отдали на воспитание в семью людей, которые ненавидели детей и всячески их угнетали? Почему им никто так и не сказал, где похоронен отец и почему это такая тайна? И как во всём этом разобраться, пока не стало слишком поздно?
Выйдя из душа другим человеком, с прочистившимися мозгами, как после ударной порции густого эспрессо, он оглядел квартиру в поисках более-менее чистой одежды. Найдя синие джинсы, Марк натянул их на ещё мокрые ноги, надел белую футболку и чёрный пиджак, взял сигареты и вышел из дома, чтобы прогуляться и окончательно проснуться. Закрывая дверь квартиры, он надеялся, что, вернувшись обратно, обнаружит квартиру пустой. Благо брать там было нечего, да и найти эту дамочку не составило бы труда – они все обитают в одном месте, обычно не меняя дислокацию.
За всю свою недолгую сексуальную жизнь серьёзных отношений у Марка так и не возникло. Ни к кому не было особой привязанности, нежных чувств или осознания того, что необходимо создать семью со всеми вытекающими из этого последствиями. Детей он не любил и старался обходить стороной, чтобы не причинить случайно вреда. Он считал, что дети – это воплощение недоразвитого зла: если в нужный момент не искоренить его, вырастают моральные ублюдки и педофилы.
Он это понял ещё в детстве, когда рос в приёмной семье. Дети видели зло во всём, что их окружало. В каждом движении приёмного отца, который бил за любой проступок, за любое слово, сказанное не вовремя, за каждый взгляд, в котором читалось презрение и жажда мести. Уилл ненавидел детей и избивал некоторых до полусмерти только за то, что они не слушались и часто убегали из дома.
1985 год, Льюисвилл, штат Техас
…Однажды после очередного избиения приёмным отцом они с братом решили сбежать из этого приюта ада, так как очередного избиения просто не пережили бы. Раны на спине были свежие, некоторые ещё кровоточили, оставляя багровые следы на рубашке.
– Я когда-нибудь убью эту сволочь! – Марк плакал навзрыд от боли и бессилия, его пальцы сжимались в маленькие кулачки и разбивали воздух.
– Марк, не плачь, всё пройдет, – успокаивал брат. – Рано или поздно мы отомстим, а пока слишком малы для этого. Если придумаем что-то против него, он раздавит нас, как букашек.
Брат Твен обрабатывал ему раны на спине настойкой из алоэ и тысячелистника. Промывал каждый рубец лекарственным составом и дул на раны, когда Марк вздрагивал и морщился от боли. На целом свете они были одни друг у друга, и помощи ждать было неоткуда.
– Может, пойдём и расскажем всё полиции? Они должны нам помочь! – взмолился Марк, одёргивая рубашку.
– Старшие ребята уже ходили в полицию и жаловались на отца, но их даже слушать не стали. Надо придумать что-то другое, что-то похитрее. Придумал! Мы разработаем план мести! Но после этого нужно будет уехать из города, иначе нас отправят в другую семью или посадят в тюрьму.
– Мы же ещё маленькие, а маленьких в тюрьму не сажают, я слышал это от старших ребят.
– Нам это с рук не сойдёт, если план не сработает – отец просто убьёт нас и закопает в саду вон под тем деревом, и тогда нас уже никто не спасёт.
– Давай просто сбежим от этого кошмара, подальше отсюда?
– Как ты не понимаешь, отец найдёт нас, у него всё схвачено здесь. И когда он нас найдёт, то вернёт и так выпорет, что живого места не останется.
Но подожди, Твен, ведь где-то нас ждёт наша мама. Я это точно знаю. Сегодня снова видел её во сне. Она была такая красивая, в белом ажурном платье. Я бежал за ней по полю, а она всё звала и звала меня к себе.
– Мама умерла, запомни это! Сколько раз тебе можно повторять одно и тоже! Ты что, забыл совсем, нам рассказывали об этом монашки в той церкви, где мы выросли? Мама бросила нас у церкви и оставила книгу с запиской. Помнишь?
– Да, я помню всё, что рассказывали монашки. Про маму, что она оставила нас у дверей церкви, и про книгу с запиской, но я всё равно знаю, что мама жива. Я чувствую это, не зря же она приходит ко мне во снах.
Они услышали приближающиеся тяжёлые шаги и поняли, что это шёл к ним отец. Он снова был пьяный и наверняка злой. Такому лучше не попадаться на глаза, иначе всю душу вытрясет. Братья спрятались за конюшней, стараясь не шевелиться и не дышать. Видимо, у него на работе опять что-то случилось, раз напился, и теперь нужно было выместить на ком-то зло. А лучше всего у него получалось делать это на приёмышах: «Этих не жалко, если умрёт один, можно будет взять ещё парочку в приюте».
Связи у мужчины были налажены настолько, что он даже не старался думать о том, что кому-то причиняет боль и страдания. Свои люди у Уилла были везде: в местной полиции – когда кто-нибудь из ребятишек бежал туда нажаловаться на него, полицейские тотчас же возвращали его домой к «любящему отцу»; в больнице, где залечивали раны от его безжалостного кнута; в местной школе, где никто из учителей не обращал внимания на страдания и бледный, болезненный вид приёмных детей.
Весь городок сидел на крючке у Уилла, и поэтому никто даже пикнуть не смел о том, что творится в доме этого изверга. Его все боялись и уважали как местного мафиози. Всё это происходило по одной причине – через этого мужчину проходили крупные партии нелегального оружия, которые он поставлял всему штату по приемлемой цене. В то время, когда Америка вела войну с Ираком, Боснией и ещё парочкой стран, оружие было на вес золота, и вояки готовы были продать душу за него. Да что там говорить, Америка всегда с кем-то воевала, показывая себя военной супердержавой.
Поставки оружия были ценным грузом, поэтому никто не обращал внимания на детские жалобы и капризы отпрысков Уилла. Тем более дети вообще склонны всё преувеличивать и сочинять. А американцам как никогда было нужно оружие и боеприпасы, чтобы защитить себя и своих детей. И пусть лучше пострадает горстка этих никому не нужных голодранцев, зато Америка получит шанс выстоять в этой схватке супердержав!
Стоя в укромном закутке конюшни, братья держались за руки и старались не двигаться. Отец приближался к лошадям покачивающейся походкой, бормоча ругательства себе под нос.
– Скоты безмозглые, я вам покажу, как не слушать отца родного! Я их кормлю, одеваю, плачу за грёбаную учёбу, никому не нужную. Всё равно как были бестолочами, так и останутся. Сейчас вы у меня дождётесь, малолетки бесхребетные, я вам покажу, кто здесь хозяин!
Твен смотрел на брата и видел, как Марк начинает всхлипывать. Его нос покраснел, а из глаз уже готовились выступить первые слезинки, руки тряслись от страха и испуга. Надо было что-то срочно предпринимать, иначе отец обнаружит их тайное убежище.
– Успокойся, братишка, это он не за нами пришёл, не плачь, а то он нас отыщет и всыплет. Отец очень злой и может без разбора влепить обоим.
– Не могу ничего с собой поделать, – шептал Марк, стараясь побороть страх. – Мне так страшно, и я уже чувствую боль, которую он собирается причинить. Давай убьём его сейчас, пожааалуйста, – Марк взглянул в серые глаза брата и увидел решимость отомстить за его страхи и боль.
– Да, ты прав, сейчас самое время. Нужно действовать быстро, пока он не знает, что мы здесь. Оставайся тут, ты слишком напряжён и можешь напортачить.
Марк замотал лохматой головой:
– Нет, я пойду с тобой! Я тоже хочу стукнуть его, чтобы он упал и больше никогда, слышишь, никогда не встал!
Твен усадил брата на корточки и прошептал в ухо:
– Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что я сильнее и сейчас мне не больно, как тебе. Твоя спина кричит и изнывает от страданий. Стоит упасть на землю или задеть спиной дверь, и она снова начнёт кровоточить. От такой боли ты можешь свалиться замертво. Я же за тебя переживаю, дурачок, успокойся. Ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.
– Моргнул, ты уже вернулся?
– Ну не так же быстро, братишка. Подожди немного, и я вернусь…
Глава 2. Братья
2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана
Вернувшись из психиатрической лечебницы наполовину сломленным человеком, Твен жил один в маленькой квартирке на окраине города. Приступы иногда возвращались, но не такие сильные, как до лечения. Раньше он не понимал, что делает, куда ходит, с кем разговаривает. Он совершал странные поступки, о которых потом не помнил. Несколько лет назад было совсем тяжко. Он часто пропадал на несколько дней и не знал, как потом вновь оказывался дома.
Тогда брат и положил его в больницу, точнее психушку – так правильнее, и Твену поставили диагноз: шизофрения второй стадии.
– Твен – шии-зиик, давайте называть вещи своими именами, – произнёс он сам себе. За три года болезнь чуть поумерила свой пыл, и ему стало легче. – Теперь можно спокойно жить в нашем премилом обществе и чувствовать себя как рыба в воде, потому что у многих людей на Земле есть какое-то психическое расстройство. Просто они не знают об этом или знают, но никому не говорят, чтобы не расстраивать себя или родных. Ха-ха!
Твен стоял у окна и думал о том, что уже давно не писал картины. Он посмотрел на пальцы со всех сторон и понял, что соскучился по ощущениям, когда кисть становилась продолжением руки; по тому запаху краски, который проникает в мозг, заставляя нейроны медленно кружиться в вальсе; по учащённому сердцебиению, когда видишь завершённую картину в первый раз, словно только что родившегося ребёнка. Раньше он много писал – любил это занятие с самого детства. Первый настоящий портрет, который он написал, был портрет матери, которую Твен никогда не видел. Он рисовал её, пытаясь воссоздать общую картину, смотря и запоминая лица чужих, посторонних людей. Когда портрет был закончен и он увидел лицо матери, то долго плакал о потерянной маме и той любви, которую никогда не почувствует.
– Интересно, где сейчас этот портрет? – задумчиво произнёс он. – Я не видел его лет десять, после того как отдал брату. Надо спросить у Марка, может, он знает.
В этот момент в дверь квартиры позвонили, и он пошёл открывать, не зная, кто стоит по ту сторону. В любом случае кто бы это ни был, это новости, это изменения в его скучной, устоявшейся жизни.
– Марк, братец, я так давно тебя не видел, заходи. Дай я обниму тебя!
Марк не стал сопротивляться, а наоборот, потянулся к брату, чтобы обнять в ответ. Они не виделись несколько недель, и видно было, что Твен скучал. Марк по нему тоже, но он не любил ездить к брату, потому что не любил разговоры о прошлом, которые приводили к слезам Твена. Взгляды на жизнь у них были такие разные, а споры случались настолько горячие, что со стороны казалось, что ещё немного и будет драка. Но всё всегда заканчивалось примирением, смехом и поцелуями со стороны Твена.
– Я до твоего прихода стоял и размышлял, что давно не брал в руки краски и кисти. А ещё вспомнил, как нарисовал портрет мамы в детстве.
– Да, именно тогда твой талант художника как раз и проявился. Я помню тот портрет и те эмоции, которые возникли, когда я увидел маму впервые. Она была точно такой, какой была в моём сне. Но я давно не видел этот рисунок. Не знаю, где он может быть, наверное, потерялся…
– Я думаю, он не потерялся. Я думаю, мы его оставили.
– О чём ты говоришь, где оставили?
– Да ты что, Марк, совсем ничего не помнишь? Я лежал в психушке, в которую ты меня запихнул, и то всё помню.
– Ну, не начинай, Твен, я запихнул тебя туда только для твоего же блага. Твои приступы становились с каждым днём всё серьёзнее, ты перестал контролировать себя и свои действия. Я боялся, что ты однажды уйдёшь и больше не вернёшься.
– Да, хорошо. Я понял твои мотивы. Может, ты и прав, но ты не лежал там и не знаешь, как это.
– Да, не знаю. Может, просветишь меня? – начал выходить из себя Марк.
– Не нарывайся, хоть ты и тренируешь спортсменов, дать тебе в нос я сумею! – крикнул Твен.
– Извини, брат, покипятился. День сегодня не задался с самого утра, – и тут Марк вспомнил, что оставил в своей квартире женщину, которую не хотел больше видеть.
– Так о чём это я говорил? Да… о портрете нашей матери, который написал. Так вот, я думаю, что мы оставили его в Льюисвилле, в Техасе, когда уезжали оттуда несколько лет назад.
– Не знаю, Твен, мне кажется, мы его брали с собой. Я помню, как положил рисунок в прикроватную тумбочку. А потом… не помню…
– Подожди, Марк, надо всё хорошенько вспомнить, это, чёрт побери, важно! – Твен начал судорожно ходить по комнате, вцепившись себе в волосы.
– Успокойся, Твен, успокойся, прошу тебя, это же просто рисунок.
– Ты дурак? Это не рисунок, это портрет нашей матери, понимаешь ты это или нет? Фотографий её у нас нет, свидетелей, кто знал её, у нас нет. Где она – мы не знаем! Жива ли она – мы не знаем! Нашего отца убили в день нашего рождения, и кто убийца – мы не знаем! А ты просишь меня успокоиться?!