– Да, конечно… но я ничего не понимаю… – Эта женщина… и есть ваша мама. Ты писал портрет своей мамы, не зная, что она и есть… твоя родная мать. – Но почему… как… почему ты не сказал мне ничего тогда… в детстве? Почему? Я же чувствовал, что она могла быть ею, – Твен вскочил со стула и начал расхаживать по комнате, пытаясь совладать со своими чувствами. – Твен, Твен, братишка, успокойся, сядь и вдохни глубоко. Вот так… Всё хорошо! – Марк усадил брата на кресло и злобно взглянул на старика. – Не вините меня в том, что я вам ничего не рассказал. Ваша мама запретила мне строго настрого говорить вам об этом. В то время Уилл Браун охотился за вашей мамой, держал её на виду. Она боялась высунуть нос из дома, так сильно он её напугал. А жила она здесь, не поверите, в этом самом доме на чердаке. А те два месяца, что жил здесь Твен, она уходила из дома очень рано, а возвращалась очень поздно, чтобы он не заметил её присутствия. – А когда я болел у тебя, Майкл, когда мне было очень плохо и я звал маму… она приходила ко мне? Или мне это всё привиделось во сне? – Твен весь дрожал от услышанного и никак не мог собраться. – Ты прав, мой мальчик, один раз она не выдержала и спустилась к тебе. Хотя я ей запретил, но материнское сердце разбивалось от того, как тебе было плохо. – Я чувствовал, чувствовал, что мама держала меня за руку. О боже мой, мамочка, ты была так близко, а я ничего не знал… – Твен схватил себя за голову и в отчаянии зарыдал. Марк, сидевший рядом, стал успокаивать своего слишком эмоционального брата. – Скажите, Майкл, вы знаете, где сейчас наша мама? Как нам её найти? – Она продолжает жить здесь, в моём доме. Лилия мне как родная дочь, а вы – как внуки. Она ухаживает за мной, как когда-то я ухаживал за ней, когда ей было очень плохо. Мы стали друг для друга семьёй, потому что у нас никого не осталось. Но теперь появились вы, и всё изменится. Утром она мне сказала, что пойдёт погуляет по городу и пройдётся до железнодорожного вокзала. Она почему-то очень нервничала, быстро собиралась и всё что-то бубнила себе под нос, сейчас скажу что. Вспомнить бы, дай бог памяти… «Главное успеть, главное успеть!» Братья посмотрели друг на друга, не понимая, что происходит, но у обоих появилось жуткое предчувствие надвигающейся катастрофы. – Нам нужно её найти. Немедленно! Но как мы её узнаем, мы же никогда её не видели? – Милые мальчики, вы знаете, как она выглядит, потому что её образ всегда стоял у вас перед глазами. А после того, как Твен ещё и написал портрет мамы, её лик должен был отпечататься у вас на сердце. Братья улыбнулись старику и выбежали из дома, спеша на встречу с матерью. – Ты знаешь, милая Лилия, я ведь тебя всю жизнь любил. Хранил свою любовь в сердце, как нежный цветок, и никому не разрешал дотрагиваться до него. Моё сердце было заперто для всех, кроме тебя. Когда я видел тебя, сердце открывалось, и нежный цветок оживал, вдыхая живительный воздух. Но когда ты мне отказывала, сердце закрывалось, и нежный цветок впадал в ещё больший анабиоз, чем был до этого. Каждый раз я думал, что всё, конец, лучше умереть, чем жить с такой болью в сердце, но я снова видел тебя, и цветок оживал. – Уилл, мне так жаль тебя… прости меня за эту любовь. Но ты же убил моего мужа, и мои дети всю жизнь росли без любви матери и отца. И всё благодаря тебе! Я ведь тебя ненавидела всё это время. А сейчас мне просто тебя жаль. Ты остался один, без дома, без жены, без детей. Один, как песчинка на ветру, никому не нужный, никем не любимый, всеми отвергнутый! – Я последнее время часто вспоминаю тот день, когда сбросил Патрика с поезда. Я так его ненавидел, что кровь начинала бурлить при одном взгляде на него. Мне хотелось взять нож и вырезать его сердце, чтобы оно больше не билось. Я так хотел, чтобы он умер и ты наконец полюбила меня, меня одного. Он всё испортил, всю мою жизнь, ведь если бы его не было, ты была бы со мной и любила только меня, – Уилл согнулся пополам от неожиданно нахлынувшей боли и заскулил. – Что с тобой, Уилл? – испугалась Лилия за кузена. – Ты болен? – Нет, оставь меня. Я в порядке. Уходи! Зачем ты пришла сюда? Пришла поиздеваться над инвалидом? Я никчёмный больной человек, мне осталось немного, я знаю это, чувствую. Ты знаешь, я никогда не верил в Бога, но сейчас мне кажется, что там наверху с меня спросят за всё, что я сделал, и от этого мне жутко страшно становится. Мороз по коже бежит, когда я думаю об этом. Вдруг из-за поворота показались двое мужчин, которые направлялись прямиком к Уиллу и Лилии. Они шли бодрым шагом, не останавливаясь и не оглядываясь ни на кого. Лилия посмотрела в глаза Уилла и увидела, как в них отразился страх. Она почувствовала каждой клеточкой тела, которое тут же отреагировало и подняло по стойке смирно каждый свободный волосок. Резко повернувшись, она увидела перед собой двух молодых людей, удивительно похожих на Патрика Джонса. На мужчину, которого она будет любить до последнего своего вздоха и последнего удара сердца. А тут перед ней предстали две частички Патрика, две половинки одного любящего сердца, две кровиночки, которых отняли у неё, как только она произвела их на свет. Лилия ахнула, и сердце её на одно мгновение остановилось, она очень чётко это почувствовала – как будто мир потемнел и тут же расцвёл новыми яркими красками. Женщина протянула руки к сыновьям, таким взрослым, таким возмужавшим, что если бы она не знала, что это на самом деле её сыновья, то ни за что бы не поверила в происходящее. Братья подбежали к матери и сгребли её в охапку. Каждый пытался обнять и ухватить кусочек материнского тепла от этой женщины, которую они только что обрели. Спустя двадцать восемь лет они наконец нашли то, что искали. Их бедные израненные сердца были готовы разорваться от нахлынувшей любви, которую они не успевали отдавать матери. Их поцелуи были искренние, а ласки – тёплые и ненасытные. Лилия от счастья начала смеяться, а слёзы в это время катились из её глаз, не собираясь останавливаться. Она шептала им, как она их любит, и целовала то одного, то другого, обнимая и гладя их волосы. Они были выше и сильнее её, но сейчас казались маленькими котятами, которым требуется материнская ласка и любовь. Братья ластились к ней и всё говорили, как скучали без неё все эти годы, как ждали её и надеялись, что рано или поздно найдут. Уилл смотрел на это всё со стороны и улыбался. Он был счастлив от того, что наконец они все встретились и он стал свидетелем этой сцены. Он понимал, что не заслужил такой любви, но хотел верить, что эти люди будут счастливы. Марк и Твен, отстранившись от матери, только сейчас увидели стоящего рядом мужчину. Они узнали его, и тут же маленькие котята превратились в разъярённых тигров. Злость вырвалась наружу, и Марк, не сумев справиться с ней, накинулся на старика. Он схватил его за грудки и начал трясти. – Ты подлый человек, убийца! Я ненавижу тебя! Ты испортил нам всем жизнь, убил нашего отца, издевался над матерью, избивал нас, когда мы были детьми. Не жди от меня пощады… нет! – Сынок, успокойся, оставь его. Отпусти, отпусти… – Лилия дотронулась до Марка и посмотрела ему в глаза. Этого было достаточно, чтобы руки сына ослабли и он отпустил Брауна. – Но… но… он же виноват. – Сынок мой, послушай, этот человек получил сполна. Жизнь его наказала так, что твои попытки напугать или ударить ни к чему не приведут. Отпусти его и прости! Уилл Браун улыбнулся, посмотрел на всех и произнёс: – Лили, дай им сделать то, что они хотят. Они заслужили это. Их месть оправдана, ведь они столько лет ждали этого момента. Я знаю, что всё сделал неправильно, всю жизнь жил так, как хотелось мне. Не видел ничего и никого. Стольким близким людям испортил жизнь, что мне теперь никогда не отмыться от этого. Но это моя карма. И мне с ней жить или умереть. Братья смотрели на Уилла и не знали, что делать. Бить старика-инвалида у них не поднималась рука. Видно, и правда жизнь его уже наказала, по-своему. – А сейчас мне пора, меня уже заждались. Простите ещё раз… Уилл Браун взял костыли из рук Твена и поковылял к станции. Братья с матерью в обнимку стояли и смотрели туда, куда шёл не убийца их отца, а несчастный человек, который сам себя наказал. Всю жизнь он носил этот крест и вот сейчас, возможно, избавится от него. Уилл Браун оглянулся в последний раз посмотреть на любящую семью, которой он причинил столько боли, и у него сжалось сердце. Последний раз… Он ступил на рельсы… и тут же железная машина, не признавая жалости и сострадания, подхватила худое старое тело и унесла его жизнь туда, куда он так стремился… Эпилог 2004 год, Новый Орлеан, штат Луизиана. Психиатрическая лечебница Твен лежал на постели своей когда-то бывшей палаты. Эта палата в психиатрической клинике дала ему многое, чтобы он наконец почувствовал себя человеком. Здесь он избавился от своих страхов, стал сильнее. Здесь Твен понял, что нужно вернуться в Льюисвилл, чтобы найти родную мать и узнать, что случилось двадцать восемь лет назад. Только сейчас он находился здесь не как пациент, а как свободный художник. Обдумывал, с чего начать, как приступить к работе, что написать первым. Такая работа была для него в новинку, это был вызов самому себе – писать на потолке, как Микеланджело Буонарроти. Да это же просто фантастика какая-то! Поднявшись с постели, он огляделся. Солнце только поднималось за горизонтом, предвещая ясный день. Работы было много, поэтому медлить не стоило. Скоро должен прийти брат и помочь ему, а пока нужно всё подготовить. Твен подошёл к столу, на котором лежали краски разных оттенков, уже готовые к работе. Тут были и акрил, и масло – он ещё не решил, что возьмёт. Рядом лежали новые кисти, только купленные, никем не использованные, ещё ни разу не вобравшие в себя ароматы красок, но с нетерпением ожидающие своего часа. Рядом с кроватью стояли леса, с помощью которых он и будет писать на потолке свой шедевр. Два года назад, когда Твен был здесь и вот так же лежал в этой палате, он обдумывал, что мог бы написать на этом белоснежном потолке, который так давил на него. Сейчас таких мыслей не было. В голове был чёткий план, что он напишет. Идея появилась недавно, но словно ядерный взрыв в голове, осветила всё вокруг. Сложный пазл, мучивший его долгое время, сложился, и всё стало ясно и просто. Даже дышать стало легче. Эта картинка в голове была с ним всю жизнь, нечёткая, нецветная, размытая временем и болью. Портрет родной матери. Такой далёкой и в то же время близкой. Портрет во весь потолок! Путеводная звезда, которая вела Твена по жизни, не давая сбиться с отмеченной Богом дороги. Мама помогла ему найти и не потерять себя в этом огромном мире, и он будет благодарен ей за это до последнего своего вздоха. А сейчас он просто хотел любить и подарить ей столько любви, сколько скопилось в его в сердце за все эти годы. Ну а портрет пусть останется здесь. В этой палате, на потолке. И возможно, для кого-то он тоже станет спасением…