– По рукам? – с бьющимся сердцем спросил Волкодав. – По рукам. Волкодав ещё подержал красавицу броню на ладонях, не торопясь прятать в котомку. Тилорн, только сейчас появившийся из мастерской, подошёл к нему и заинтересованно потянулся потрогать, но в последний момент отдёрнул пальцы: – Можно? Волкодав улыбнулся: – Можно, не кусается. – Я думал, мало ли, верование какое-нибудь… – любуясь синеватыми бликами на ровных, отглаженных кольцах, пояснил Тилорн. Верование действительно было, но хорошему человеку многое позволяется. Волкодав отметил про себя, что следом за учёным из двери мастерской выскочил безусый ученик и, отозвав Крапиву в сторонку, стал что-то говорить ему встревоженным шёпотом. Венн тотчас заподозрил, что зря оставил Тилорна там, внутри, без присмотра, и насторожил уши, но в это время Крапива повернулся к ним сам. – Ты кто такой? – грозно хмуря брови, обратился он к Тилорну. – Для кого мои тайны выпытываешь? – Я? – ахнул Тилорн. – Я не выпытывал никаких тайн, добрый мастер. Я просто спросил этого славного паренька, каким способом у вас здесь воронят!.. Волкодав спрятал кольчугу и повесил сумку на плечо. «Ремешок добрых намерений» висел на его ножнах развязанным: кнесинка собственноручно распустила его и снабдила деревянной биркой со своим клеймом в знак того, что оное было разрешено её благоволением. Хвататься за меч Волкодав, понятно, не собирался. Он даже не двинулся с места, но про себя прикинул, как они с Тилорном станут уходить, если бронник вздумает кликнуть дюжих учеников. – В жабьем молоке запекают! – рявкнул сольвенн. – Так и передай, подсыл бледнозадый! – А не зря тебя Крапивой прозвали, – показывая в усмешке выбитый зуб, сообщил мастеру Волкодав. – Не бранись попусту, дольше проживёшь. Этот человек – не подсыл. Он книг прочитал больше, чем ты за свою жизнь колец заклепал. Поговори с ним, он ещё тебя поучит, как воронить. – Идите-ка вы оба отсюда! – налился кровью Крапива. – Вот уж правда святая: нельзя с веннами по-хорошему… – Мой добрый друг изрядно преувеличивает мои познания, – со спокойным достоинством ответил Тилорн. – Но кое-что в металле я действительно понимаю и, возможно, в самом деле навёл бы тебя на какую-нибудь небесполезную мысль. Мой народ, уважаемый, обитает очень далеко отсюда, и у нас есть присловье: одна голова хорошо, а полторы лучше… – Голова?.. – Сольвенн от удивления позабыл гневаться. – Какая ещё голова?.. Тилорн заулыбался уже совсем весело: – Ах да… видишь ли, у нас полагают, что человек думает головой. Крапива пожевал губами, изумляясь про себя необъятности заблуждений, бытующих у разных племён. Ему-то было хорошо известно, что мысли и знания помещаются у человека в груди. А Тилорн, воспользовавшись его замешательством, деловито подошёл к дорогой, разве витязю по мошне, серебрёной броне, провёл длинным пальцем по мерцающим пластинам и сказал: – Я вижу, вы покрываете доспехи серебром и, наверное, изредка золотом. Если хочешь, мастер Крапива, я предложил бы тебе иные покрытия, воздвигающие не менее надёжную преграду для ржавчины и очень красивые. Скажи, есть ли у тебя знакомые среди кожевников и ткачей? – Ну… – замялся Крапива. – Может, и сыщутся… У кого кожу-то беру… – Тогда… только не сочти опять, будто я выпытываю! Красят ли они кожу и ткани одними лишь соками трав или, может быть, применяют химич… иные вещества? Скажем, красные или жёлтые кристаллы, хорошо расходящиеся в воде и весьма ядовитые? Они служат для дубления и ещё для того, чтобы краска прочнее держалась. Особенно синяя, серая, чёрная… – Да чего только не болтают, – уклончиво ответил Крапива, но и скудного намёка оказалось достаточно. Тёмные глаза Тилорна разгорелись охотничьим задором: – Вели, добрый мастер, раздобыть таких кристаллов да закажи у стекловара несколько глубоких чаш из хорошего стекла, чистого и прозрачного. Я покажу тебе, как напитать поверхность железа другим металлом, не боящимся даже морской воды! – Напитать? – не поверил бронник. – Железо же! Что туда впитается? Это тебе не доску олифить… – Видишь ли, – принялся объяснять Тилорн, – железо, как и прочие вещества, состоит из мельчайших, незримых простым глазом частичек. При определённых условиях можно… – Ты колдун! – объявил Крапива и осенил себя Катящимся Крестом, отгоняя возможную скверну. – Уходи! – Он не колдун, – сказал Волкодав. – Он учёный. – Подумал и добавил: – Не видел, как он за серебро брался? За железо?.. – Крапива молчал, и Волкодав хлопнул Тилорна по плечу: – Пошли. Я ещё лук хотел посмотреть. – Погоди, – вдруг поднял руку мастер. – Добро, поставил я чаши, купил твою отраву… дальше-то что? Тилорн потребовал лоскут берёсты побольше и чем на нём рисовать. Кончилось тем, что Крапива клятвенно пообещал Волкодаву накормить Тилорна за свой счёт вечерей, а потом отрядить двоих унотов, сиречь учеников, чтобы в целости и сохранности проводили мудреца домой. И Волкодав отправился к мастеру-лучнику, безбоязненно оставив друга одного у чужих. Он знал: Крапива всё сделает, как обещал, и, надо ли говорить, никто Тилорна даже пальцем не тронет. Потому что обижать человека, за которого заступается венн, – всё равно что в прорубь на Светыни зимой голому прыгать. С большим камнем на шее. Настало утро. Волкодав явился в кром, когда солнце только-только являло из-за небоската огненный край. Позёвывающие отроки в воротах пропустили его, ни о чём не спросив. Видно, были упреждены. Волкодав пришёл в новой одежде и в кольчуге, чуть-чуть казавшейся из рукавов чехла. Отроки за его спиной переглянулись, думая, что он не заметит. Он не стал оборачиваться. Во дворе было ещё безлюдно, только в поварне звонко смеялись чему-то молодые стряпухи, да из выгородки, где стояла хлебная печь, шёл чудесный дух поспевающего печева. Волкодав пересёк двор, постоял возле уже знакомого крылечка, потом присел на ступеньку. На душе у него было не особенно весело. Вчера вечером Тилорн пробудил наконец Мыша от спячки и торжественно заявил, что зверёк снова может летать. При этом он ввернул ещё одно непонятное слово: «технически». Волкодав спросил, что это значило, и Тилорн пояснил: крыло, мол, совершенно выздоровело, ни плохо сросшихся костей, ни грубых рубцов. Даже мышцы почти не ослабли, потому что Мыш был очень подвижен, драчлив и всё время порывался взлететь… Беда только, сам Мыш упорно отказывался понимать, что здоров. Если раньше он нипочём не желал признавать себя за калеку, без конца срывался в полёт, расшибался и возмущённо кричал, то теперь его как подменили: он первым долгом юркнул Волкодаву за пазуху и долго отсиживался там, испуганно всхлипывая. Когда он наконец осмелел и вылез наружу, Волкодав стряхнул его с ладони над мягкой постелью: – Лети, дурачок. Мыш упал, даже не попытавшись развернуть крылья. И заплакал так, что щенок поджал хвостик и сочувственно заскулил. Тилорн покачал головой, сказал что-то на неведомом языке, взял Мыша в руки и сотворил чудо. Он посмотрел зверьку в глаза, и светящиеся бусинки враз помутнели, как бывает у пьяных. Мыш начал зевать, но не заснул. Тилорн легонько подтолкнул его пальцем: – Лети. Мыш сейчас же вспорхнул, с отвычки неуклюже поднялся под потолок и вернулся. – Он может летать, – сказал Тилорн. – Но не хочет. Боится. Я заставил его на время забыть страх, и он полетел. Но чтобы он совсем перестал бояться – тут надо поработать… А надо ли было резать, подумал Волкодав. Уж как-нибудь дожил бы век… – Взять его за лапу и выкинуть в окошко, – посоветовал Эврих. – Чтобы другого выбора не было. Ниилит ойкнула, а Волкодав хмуро предупредил: – Я тебя самого выкину. Может, тоже летать научишься. Так и вышло, что нынче он оставил Мыша дома: мало ли что тот учудит в самый ненужный момент. Оставаться Мыш не хотел. Пришлось Тилорну снова погрузить его в полусон… Дверные петли были хорошо смазаны, но Волкодав загодя распознал старческие шаги и шарканье веника. Он поднял голову, уже зная, что выйдет не кнесинка. И точно. На крыльце появилась высохшая, сморщенная старуха, наверное, годившаяся в матери хромому Вароху. – Здравствуй, бабушка, – сказал Волкодав. Старуха окинула его неожиданно зорким, подозрительным взглядом и зашипела, грозя веником: – Ишь, расселся, бесстыжий!.. А ну, иди отсюда! Ходят тут… Волкодав смиренно поднялся и отступил в сторону. Бабка покропила водой и принялась подметать и без того чистое крыльцо. Особенно она трудилась полынным веником там, где он только что сидел. Рабыня, сообразил Волкодав. Но у таких рабынь сами хозяева по одной половице на цыпочках ходят. Нянька, наверное. Не иначе, государыню кнесинку в люльке качала, а может, и самого кнеса. Или супругу его… – Ты, что ли, девочки нашей охранитель? – осведомилась старуха. – Верно, бабушка, – кивнул Волкодав. – А не скажешь ли… Он хотел спросить, скоро ли встанет госпожа, прикидывая, как бы успеть перекинуться словечком с боярином Крутом. Но старуха с усилием разогнула согбенную спину, чтобы снова постращать его веником: – У-у-у тебе… И с тем скрылась в избе. Волкодав задумчиво почесал затылок и снова сел на красноватую маронговую ступеньку. Спустя некоторое время опять послышались шаги. На сей раз шёл мужчина. Он приближался из-за угла, со стороны дружинного дома. Волкодаву что-то очень не понравилось в его походке, но, пока он размышлял, что же именно, у крыльца явил себя Лучезар. Вот уж кого Волкодаву хотелось видеть всех менее. – Что-то проходимцы разные зачастили… – увидев его, немедленно сказал Левый. Волкодав ничего не ответил. Только равнодушно посмотрел на боярина и снова уставился себе под ноги. Отвечать ему, ещё не хватало. – А ну встать, собака, когда витязь с тобой разговаривает! – взвился Лучезар. Во всём Галираде, наверное, едва набрался бы десяток людей, понимавших веннские знаки рода, и молодой боярин к их числу явно не принадлежал. Иначе, желая оскорбить Волкодава, он нипочём не обозвал бы его собакой. Волкодаву стало почти смешно, но он опять ничего не сказал. И, уж конечно, не пошевельнулся. Разговор мог забрести далеко, но в тот раз обоим повезло. Дверь раскрыла сильная молодая рука: на пороге стояла кнесинка Елень. Волкодав сразу поднялся, кланяясь государыне. Левый не поклонился. Он смотрел только на Волкодава, не отводя глаз, и во взгляде его была смерть. – Оставь, Лучезар! – сказала кнесинка. – Это мой телохранитель. Он сидит здесь потому, что я так приказала. Левый опустил длинные ресницы, а когда вновь поднял их, на лице было уже совсем другое выражение. Томное и презрительное.