– А, вот оно что, – проговорил он лениво. – Я же не знал, сестра. И зачем, думаю, проходимцу тут торчать? Ещё украдёт что… Кнесинка быстро и с испугом покосилась на Волкодава. Тот стоял, как глухой, с деревянным лицом. – Не обижай его, он ничем этого не заслужил, – сказала она Лучезару. И повернулась к телохранителю: – А ты что молчишь? Волкодав пожал плечами: – Так я ведь на службе, государыня. Я тебя стерегу… а не себя от всякого болтуна… – Левый, в жизни своей, вероятно, не слыхавший подобного обращения, на миг онемел, и Волкодав медленно, с удовольствием докончил: – Вот если бы он на тебя умышлять вздумал, я бы ему сразу голову оторвал. Кулак боярина метнулся к его подбородку, но подставленная ладонь погасила удар. Волкодав в полной мере владел искусством бесить соперника, вроде не причиняя ему вреда, но и к себе прикоснуться не позволяя. Лучезар попытался достать его левой, но венн отбросил руку боярина, а потом поймал его локти и притиснул к бокам. Волкодав знал сотни уловок, позволявших скрутить Левого куда надёжней и проще. Он нарочно выбрал самую невыгодную. Ещё не хватало сразу показывать Лучезару всё, на что он, Волкодав, был способен. Пускай Лучезар показывает. Если умеет. А он, скорее всего, умеет. Да и разумно ли вовсе унижать его при «сестре»… Лучезар, конечно, драться был далеко не дурак. Венн сразу понял, на какого противника напоролся. Витязь – это не городской стражник, вчерашний тестомес, ещё не отмывшийся от муки. Это – воин. И воинами с колыбели воспитан. Самому кнесу любимый приёмный сын, если не побратим. Боец из бойцов, всякому ратоборству обученный. Лучезар был сноровист и могуч… Вот только почему он двигался, словно с похмелья? Боярин зарычал и рванулся освободиться… Волкодав удержал его без особых хитростей, хотя и с трудом. По счастью, борьба продолжалась какие-то мгновения. Кнесинка Елень бесстрашно сбежала к ним с крыльца. Псов грызущихся разнимать, подумалось Волкодаву. Он оттолкнул боярина и сам отступил назад, тяжело дыша. Сейчас она велит ему навсегда убираться с глаз. И будет, несомненно, права. Его она прежде видела всего-то три раза. А Левый её сестрой называет. Рассказывать ей про старую вельхинку Волкодав не собирался. – Ступай, Лучезар, – сказала вдруг молодая правительница. – Ступай себе. И боярин ушёл. Он дрожал от ярости и озирался на каждом шагу. Но ни слова более не добавил. Волкодав смотрел в спину кнесинке и тоже молчал, ожидая заслуженной расправы. И тут… сперва он ощутил в одной ноздре хорошо знакомую сырость, потом поднял руку, увидел на пальце ярко-алую каплю и понял, что Левый, сам того не ведая, ему всё-таки отомстил. Короткое, но лютое напряжение дало себя знать. Так нередко бывало с тех пор, как в каменоломне ему покалечили нос. И всегда это случалось в самый неподходящий момент. Ругаясь про себя, Волкодав выдернул из поясного кармашка всегда хранившуюся там тряпочку и стал заталкивать её в нос. Хорошо ещё, вовремя спохватился и не осквернил кровью ни крыльцо, ни новенький дарёный чехол… Кнесинка обернулась к нему, и глаза у неё округлились. – Прости, госпожа, – виновато проговорил Волкодав, и в самом деле готовый провалиться сквозь землю. Девушка быстро оглядела двор – не видит ли кто – и решительно схватила его за руку: – Пойдём! Её пальцы не сошлись у него на запястье, но пожатие было крепкое. Она потащила венна на крыльцо, потом в дверь и дальше в покои. – Нянюшка! – окликнула она на ходу. – Принеси водицы холодной!.. А ты садись. – Это относилось уже к Волкодаву, и он послушно сел на скамью у самого входа. Из другой комнаты выглянула старуха, посмотрела на него, вновь скрылась и наконец вышла с пузатым глиняным кувшином и большой глиняной миской. – Хорош заступничек… – ворчала она вполголоса, но так, чтобы он слышал. – Самому няньки нужны… – Запрокинь голову, – велела кнесинка Волкодаву. – А ты иди, дитятко, – погнала её старуха. – Иди, не марайся. Она утвердила миску у него на коленях, плеснула ледяной воды, дёрнула Волкодава за волосы, заставляя нагнуться пониже, смочила тряпицу и приложила ему к переносью. Потом цепко схватила за средний палец и туго перетянула ниткой по нижнему краю ногтя. – Спасибо, бабушка, – пробормотал он гнусаво. Человек, у которого идёт из носу кровь, жалок и очень некрасив. Выгонит, с отчаянием думал Волкодав, следя, как редеют падающие в миску капли. Как есть выгонит. Да и правильно сделает. Дружину верную приобидел, с боярином ссору затеял, а теперь ещё и срамным зрелищем оскорбил. На что ей… – Как ты?.. – спросила кнесинка. Волкодав поднял глаза. Она смотрела на него с искренним состраданием. – Как, лучше тебе?.. Да с чего хоть?.. Волкодав неохотно ответил: – Поломали когда-то, с тех пор и бывает. – Молодь бесстыжая, – заворчала старуха. – Беспрочее. Всё по корчмам, всё вам кулаками махать… Нет бы дома сидеть, отца с матерью радовать… Волкодав промолчал. Кровь наконец успокоилась; он осторожно прочистил ноздрю и на всякий случай загнал внутрь свежую тряпочку. Если не очень присматриваться, со стороны и не заметишь. Нянька унесла миску и полотенце. Волкодав встал, и тут кнесинка заметила кольчугу, видневшуюся из-под чехла. – Это-то зачем? – изумилась она. – От кого? Сними, люди добрые засмеют. Совсем, скажут, умом рехнулась… Говоря так, она слегка покраснела, и Волкодав понял, что досужая болтовня её всё-таки задевала. И правда, чего только не скажут острые на язык галирадцы, углядев при любимой кнесинке телохранителя-венна, снаряжённого, точно сейчас в бой! Ещё, посмеются, шлем бы нацепил. Можно подумать, на неё три раза в день нападают! Волкодав расстегнул ремень и стащил с себя чехол, потом и кольчугу. – Положи тут, – сказала кнесинка. – Вернёмся, заберёшь. – Хлопот тебе из-за меня, госпожа, – сказал Волкодав. Кнесинка только махнула рукой: – Поди в конюшню, я конюху велела коня тебе какого следует подобрать. Волкодав поклонился и вышел. Когда стала собираться свита, он приметил среди русоголовых сольвеннов смуглого чернявого халисунца, дородного и одетого вовсе не по-воински. Волкодав захотел узнать, кто это такой, но тут как раз появился Крут, и венн сразу подошёл к нему. – Здравствуй, воевода, – сказал он Правому. – Перемолвиться надо бы. – О чём ещё? – спросил Крут недовольно. Волкодав отозвал его чуть в сторону от остальных и сказал: – Я хочу попросить тебя, воевода… Когда встанешь у кресла госпожи, держись на один шаг дальше вправо, чем ты обычно стоишь. – Что?.. – темнея лицом, зарычал Крут. – Погоди гневаться, – Волкодав примирительно поднял ладонь. Потом принялся чертить на земле носком сапога. – Смотри, вот кресло государыни. Я встану вот здесь, чтобы всё видеть, но и на глаза особо не лезть. Если ты чуть-чуть отодвинешься, мне будет удобней. У боярина зашевелились усы: – А пошёл ты, дармоед… Волкодав вспомнил осенившее его давеча сравнение и тихо ответил: – Я – пёс сторожевой, воевода. Где лягу, там и ладно, лишь бы стерёг. Договаривал он уже боярину в спину. Толстый халисунец Иллад оказался лекарем. Он прижился в крепости ещё со времени детских хворей кнесинки, до сих пор пользовал её по мере необходимости и считал своим непременным долгом сопровождать Елень Глуздовну на все выезды вроде сегодняшнего. – Госпожа чем-то больна? – насторожился Волкодав. Кнесинка выглядела здоровой и крепкой, но мало ли… – О чём спрашиваешь! – возмутился Иллад. – Как тебе не стыдно! – Не стыдно, – сказал Волкодав. – Если госпожа больна, я должен это знать. Я её охраняю. – Госпожа пребывает в добром здравии, и да сохранит её Лунное Небо таковой ещё девяносто девять лет, – поджав губы, ответил халисунец. – Тогда зачем… – не подумавши начал Волкодав, но лекарь досадливо двинул с места на место расписной кожаный короб и перебил: – Затем же, зачем и ты! Только от меня, в отличие от тебя, иногда есть толк! Конюх Спел приготовил Волкодаву очень хорошего коня. Это был крупный серый жеребец боевой сегванской породы. Мохноногие, невозмутимо спокойные, такие лошади казались медлительными и тяжеловатыми, но были способны по первому знаку к стремительным и мощным рывкам и вдобавок славились понятливостью. То есть как раз то, что надо. Покладистый конь взял с ладони нарочно припасённую горбушку, дохнул в лицо и потёрся лбом о плечо венна. Вот и поладили. Волкодав похлопал коня по могучей мускулистой шее, взял под уздцы и повёл наружу, провожаемый одобрительным взглядом слуги. Когда садились в сёдла, Волкодав хотел помочь кнесинке Елень – государыня, облачённая в длинное платье, ездила на лошади боком, опирая обе ноги на особую дощечку, – но боярин Крут, только что не оттолкнув телохранителя, шагнул мимо и сам поднял «дочку» в седло. Тут Волкодав озлился и твёрдо решил, что по приезде на площадь встанет там, где сочтёт нужным, и пусть Правый выставляет себя на посмешище, если больно охота. Но старый боярин, легко вскочив на своего вороного, свирепо оглянулся на телохранителя и толкнул коня пятками, заставляя его отступить от белой кобылицы кнесинки, и у Волкодава сразу полегчало на сердце. Былые навыки вспоминались сами собой. Как только выехали за ворота, внимательный взгляд Волкодава хватко заскользил по крышам, по верхушкам крепких бревенчатых заборов, по лицам галирадцев, вышедших поприветствовать государыню. Сколько ни твердили ему, что, мол, ни чужой, ни тем более свой нипочём не станет на неё покушаться, Волкодав был настороже. И, вообще говоря, без кольчуги чувствовал себя голым. Когда-то он наблюдал за тем, как охраняли правителей в больших городах Халисуна и Саккарема. Если этим владыкам случалось выходить к народу, на всех крышах расставляли стрелков, вгонявших стрелу в перстенёк за двести шагов. И давали наказ при малейшем подозрении спускать тетиву без лишних раздумий. Да и среди слуг добрая половина всегда были переодетые стражи… И народ всё знал и всё воспринимал как должное. Здесь не то. Поступить так здесь значило смертельно оскорбить галирадцев. Одного его ей, может быть, ещё простят… Вот и думай, телохранитель, как себя вести, чтобы и кнесинку оградить, и с городом её не поссорить… На площади Волкодав бросил поводья слуге (тот машинально подхватил их и только потом спросил себя, почему бы венну самому не отвести своего коня, а заодно и боярских) и сразу встал подле кнесинки, за правым плечом. Боярин Крут, сопя и покусывая седые усы, пошёл чуть впереди и правее. Волкодав с благодарностью отметил, что старый воин зорко обозревал ту часть круга, которую он видеть не мог. Лучезар-Левый шагал с другой стороны. Кажется, он решил вести себя с Волкодавом единственным способом, который ему оставался: вообще его не замечать. По крайней мере на людях. Поклонившись народу, кнесинка Елень опустилась в старинное кресло. Пропел серебряный рог, и Волкодав впился взглядом в первого приблизившегося купца. Это был рослый, могуче сложенный, чёрный как сажа мономатанец, чьи тростниковые корабли ошвартовались у пристани перед рассветом. Купец был одет в долгополое жёлто-красное одеяние, отороченное крапчатым мехом: у него на родине зимой было гораздо теплее, чем в Галираде летом. Чернокожий отлично говорил по-сольвеннски и держал речь сам, без толмача. Он привёз на торг дерево – чёрное, жёлтое и красильное, – а также слоновую кость и двадцать три чёрных алмаза. Два таких алмаза лежало в красивых деревянных шкатулках, которые он поднёс кнесинке Елень. Та уже вытащила круглую деревянную бирку, чтобы вручить ему в знак разрешения на торговлю, но тут мономатанец звонко хлопнул в розовые ладоши, и двое слуг бережно вынесли вперёд высокую корзину, сплетённую из пухлого тамошнего камыша. Купец расплылся в улыбке, сияя ослепительными зубами, и, сняв полосатую крышку, запустил в корзину длинные руки. Потом выпрямился и протянул кнесинке глиняный горшок. В горшке сидел невзрачного вида кустик, весь усыпанный белыми снежинками мелких цветков. Наверное, под здешним солнцем кустику было холодно: его укрывал большой стеклянный пузырь, не иначе, выдутый нарочно ради этого случая. Мономатанцы недаром славились как искусные стекловары… Правительница большого и богатого города мигом позабыла всякую важность. Она всплеснула руками и выпорхнула из кресла, словно самая обычная девочка, которую добрый друг побаловал маковым пряником. – Ой, Шанака-сао! Санибакати ларимба… Это значило – вот уж угодил, так угодил. Оказывается, она говорила по-мономатански не хуже, чем купец Шанака – по-сольвеннски. И, похоже, пестовала садик со всякой заморской зеленью. Неподвижно стоявший Волкодав едва заметно напрягся: огромный чернокожий отдал горшок с кустиком слугам и дружески обнял подбежавшую кнесинку. – Это мой сын, Глуздовна, нарочно для тебя отыскал. Два дня лазил! Улыбка Гор любит много, много солнца и… э-э-э… того, что птицы роняют!