– Вообще да, но к вам конкретно хотела постучаться, вот, – она указала на занесенную вверх руку как на доказательство своих слов. – А что, у вас есть что подслушивать? – сразу поинтересовалась она. – Нет, – ответил Мишель, – проходите, просто я внутренне почувствовал, что кто-то стоит у двери. – Мне даже страшно, что вы меня так сильно чувствуете, я там и трех секунд не стояла, – сказала Беата, оглядывая комнату. – Вы знаете, просто все нервы на пределе, все чувства оголены. У нас ни разу не было такого напряженного семейного сборища. Плюс много чужих, вы, например, и эта странная Жанна. Холодная и безэмоциональная, как все блондинки. – Согласна, она мне тоже не нравится, – махнула головой Беата, угощаясь конфетами из вазочки, – не то что мы, люди с волосами непонятного цвета, я называю таких «как бог послал». Вот мы – теплые и простые. – Не передергивайте, – сморщился Мишель, стряхивая невидимые пылинки со своего идеального наряда, – вы тоже странная, но вы хотя бы живая. – Польщена, спасибо, а за «странную» в особенности, – поблагодарила Беата и достала из кармана свои записи и ручку. – Ну, если комплименты закончились, то давайте поговорим. Ваш брат, Слава, называл вас модельером для гномиков. Мы оба с вами понимаем, о чем речь, более того, я почти уверена, что вы сам гномик, а это противоречит условиям завещания. Вы там должны быть идеальными. Более того, вы курите. Не надо мотать головой, считайте, это доказанный факт, что тоже вам минус в карму и делает получение наследства все призрачней. А вот этой зажигалкой вы подожгли злосчастную елку, – Беата достала из кармана красивую фирменную зажигалку, которая не задувается ветром. – Скажите, Мишель, зачем вы устраивали все эти представления? Хотели, чтобы старая больная женщина переволновалась и умерла, не дожив до второго января, когда она собралась переписывать завещание? Она что-то узнала про вас? Лицо мужчины так внезапно покрылось красными пятнами, что на некоторое время Беата даже испугалась за его здоровье. – Мне нельзя, нельзя, помогите мне. Бессвязная речь напугала Беату еще больше. – Успокойтесь, – крикнула она, – давайте просто спокойно поговорим. – Я ничего этого не делал, – сказал Мишель. Он заплакал и, видимо от этого почувствовал облегчение. – Да, я курю – кстати, об этом знают все: и Корнелия, и Жека, не говоря уже о братьях. Про гномиков это вам Дуня сказала, чудесная девочка. Конечно, и тут вы правы, и про это тоже знают все, и никто меня не сдаст Агнии. Так зачем мне ее убивать? – А почему не сдадут? – поинтересовалась Беата. – Потому что у нас у всех есть такие секреты, что если о них станет известно Агнии, то нам не видать наследства. Так что мы просто договорились молчать. Даже когда Микола хотел жениться, мы предлагали ему просто жить с Эллой, а позже расписаться. Мы же просто бы молчали, что у него есть жена и ребенок, но он так не захотел. – Почему? – опять уточнила Беата. – Чересчур честный, – пожал плечами Мишель, – а возможно, просто ему не нужны такие огромные деньги. – Разве так бывает? – засомневалась Беата. – Ну, как видите, бывает, – Мишель уже полностью успокоился и взял себя в руки. – Так что скажете про зажигалку? – Зажигалку я потерял в первый же вечер. После ужина я пошел покурить за баню и решил ее там же и оставить в расщелине, чтобы, так сказать, не палиться. Вы еще и за ужином сразу указали на меня как на курильщика, и я не стал рисковать. – Значит, в ту ночь, когда повесили собаку, вы ходили курить за баню? – уточнила Беата. – Вы кого-нибудь видели по пути? – Ну, я выходил не так поздно, еще Жека был в кухне, гремел своими кастрюлями, а также я видел Марата. – Где? – Ну, я уже покурил и возвращался обратно, а он выходил на улицу. – Он не сказал, куда идет? – спросила Беата. – Вы знаете, – немного замялся Мишель, – Марат самый необщительный из нас. Хотя мы и знаем про его тайну. Он игровой. Может неделю не отходить от компа, рубиться в свои стрелялки, но мы никогда никого не сдадим. – А что тут плохого? – удивилась Беата. – Это тоже зависимость, – развел руками Мишель. – Мне иногда кажется, что он нас не любит, – последние слова он сказал так, словно открывал Беате большую тайну. – Боже мой, – сказала она с удивлением, – где же Агния вас всех нашла, как же отыскала такие тонкие натуры, не совместимые с понятием «детский дом»? Один поэт, другой модельер, да к тому же еще гномик. – Ну, знаете, это-то тут при чем? – возмутился Мишель. – Агния меня приняла в семью совсем ребенком, я даже понятия такого не знал. – Другой – математик-ботан, вот про Мирона ничего не знаю, и ведь не спросить. – Ну тоже такой себе вариант, – ответил Мишель, – всегда в детском доме играл с девочками, потому что ему это очень нравилось, бабник с детства был. Агния рассказывала, что, когда зашла в игровую, даже не поняла, кто среди них мальчик. Таким смазливым он был. Потом свобода, алкоголь, наркотики – и жизнь понеслась под откос. Даже после первого предупреждения Агнии, когда она его поместила в психушку лечиться от зависимости, он не смог отказаться от всего этого. Как следствие, безденежье полное. Я в те времена видел его почти каждый день. Он приходил и просил вновь дать в долг денег. Ну и, как апофеоз всего, менингит, приведший к такому состоянию. Есть в этом и плюсы: теперь он не пьет, и Агния его простила. А если вы спрашиваете, где нашла, так я вам отвечу: на берегу Черного моря. Мы все с юга. Конечно, из разных детских домов, но если быть точным, они все находятся недалеко друг от друга. – Я тоже оттуда, – вспомнила и свою родину Беата, – я из Геленджика. – А я из Новороссийска. – Надо же, – удивилась Беата, – и Грэй был оттуда. – Кто? – не понял Мишель. – Неважно, – казалось, что сейчас она была где-то очень далеко. Уже выходя из комнаты модельера, Беата остановилась, словно вспомнив важное: – А какой секрет у вашего брата Славы? – А у него нет, – растерялся от этого вопроса Мишель, словно он раньше как-то не задумывался на этот счет и только сейчас это понял. – Тогда почему он не сдаст вас всех и не получит наследство единолично? – логично рассудила она. – Я не знаю, – развел руками Мишель, и казалось, что он действительно в замешательстве, – возможно, он просто нас любит. – А возможно, он что-то задумал, – сказала Беата и вышла, оставив Мишеля в растерянности стоять посредине комнаты. Письмо 12 Июнь 1965 г. Здравствуй, милая моя Ассоль. Только ты можешь вернуть мне веру в человечество. Только ты можешь заставить меня дальше жить. Хотя я человек верующий и лишить себя жизни не смогу, но и жизнью все это называть уже нет сил. Год назад побережье Черного моря вздохнуло спокойно: банду Лютого поймали. Хоть он и казался неуловимым, наши оперативники тоже ребята бывалые, в большинстве своем прошедшие войну, они решили устроить бандиту ловушку. Долго он избегал ее, словно сам черт его вел. Но как говорится в народе: сколько веревочке ни виться, конец все равно будет. Так оно и произошло. Отчего я все это знаю, так оттого, что решили эту ловушку устроить на моих складах. Кроме меня, никто из работников не был в курсе событий. Потихоньку распускались сплетни по городу, что в скором времени на склад временно будет доставлена партия золотых слитков для отправки дружескому народу Кубы. Ребят моих перевели потихоньку на другие объекты, заменив их оперативниками. Мы старались жить обычной жизнью, подогревая слухами город и надеясь, что Лютый клюнет. И вот день икс наступил, я тоже должен был быть на работе, чтоб никто ничего не заподозрил. По легенде, золото должно пролежать ночь, и все были уверены, что Лютый придет после того, как на порт упадет темнота. Но мы предполагаем, а Господь располагает. В одну секунду на складе закрылись все двери и окна и началась стрельба. Я даже не успел испугаться, как пистолет наставили и на меня. Простился уже я мысленно с тобой, как человек опустил пистолет и произнес: – Брат. Вглядевшись, я в этом детине, что держал меня пять минут назад на мушке, узнал Саньку, моего младшего брата, и он узнал меня. Его банда растерялась от странного поведения своего главаря и замешкалась. Этим и воспользовались наши оперативники, которые скрутили разбойников и убийц. Вот так, милая моя Ассоль, я и нашел своего брата. Мой Санька, самый лучший мальчик на свете, самый добрый и самый честный. Мой Санька, которому я читал сказки на ночь, учил плавать и доставал китайскую тушенку, – бандит Лютый. В ту же секунду мне сделалось плохо, и я потерял сознание. Очнулся уже в больнице, милиционеры, с которыми мы успели подружиться за время подготовки операции, дежурили у моей палаты. Когда я пришел в себя, то они пообещали мне свидание с братом. Скорее всего, его расстреляют, уж слишком сильно зверствовала банда Лютого. Поэтому свидание было единственное, что они могли для меня сделать. Опять камера, опять незаконное свидание, как тогда с отцом. Мне было больно и страшно одновременно. Но когда я зашел в комнату для свиданий, то не удержался и обнял его. Ведь это мой брат. Даже помня подпись ножом на груди бедной невесты моего соседа, я не смог остановить себя. Брат он мне. Даже сейчас пишу тебе письмо и, как пятилетняя девчонка, рыдаю. – Привет, брат, – сказал он мне и опустил глаза. Он стал красивым здоровым мужиком, жаль только, что убийцей. – Привет, Санька, – вытирая слезы, ответил я ему. – Как так случилось, почему? – у меня была куча вопросов. – Я тебя искал. – Отца расстреляли, тебя арестовали без права переписки, мать умерла, а тетка просто предала, – зло сказал он, словно мы все были в этом виноваты, в несчастьях, что обрушились на нашу голову, – меня определили в детдом, там школа жизни. Вышел я оттуда, уже как зону прошел, власть при этом ненавидел люто за то, что забрала у меня всех вас. Вот и стал мстить, сначала вступил в банду, а потом уж и подмял ее под себя. И не грабил я, а свое забирал, компенсацию за то, что страна мне осталась должна. – Но ведь ты молоденьких девчонок убивал, – захлебываясь слезами, говорил я, – ты тоже жизни ломал. Простые человеческие жизни. Помнишь девочку-кассира, которой ты на груди вырезал свое прозвище? Это была невеста моего друга, он с ума сошел от горя, у них должна была быть семья, дети, а ты все это уничтожил. Ты будущее у них отнял, одной своей местью растоптал счастье ни в чем не повинных людей. – У тебя тоже должна была быть семья, – закричал он. – Почему те, кто посадил тебя в тюрьму, не думали об этом? Почему не думали красноперые, когда расстреливали отца, о матери, о том, что она еще молодая и они с отцом могли бы еще быть счастливы. Я мстил им всем за тебя, за отца, за маму! – кричал Сашка так, что конвойный заглянул в камеру. – Месть – это самое отвратительное, что может быть на земле, потому что она никогда не приносит удовлетворения. А моей семьей всегда был ты, я жил только поисками тебя, я надеялся. Отмечал твои дни рождения и надеялся. А сейчас ты еще убил и мою семью. Тебя уже больше нет, тебя давно нет как человека, но скоро тебя не будет вовсе. Я горько расплакался, уткнувшись в свою кепку, чтоб не привлекать внимания конвойного. Долго не мог остановиться, оплакивая брата, мне тогда казалось, что я сижу у его могилы, что его действительно больше нет. – Одна просьба, – тихо сказал Саня, – не отказывают в последней просьбе приговоренному. У меня есть жена, ну, гражданская, в банде. Родить она должна со дня на день. Скорее всего, ее тоже расстреляют, но дитя в детский дом отдадут. Забери. Пожалуйста. Сделай из него человека. Не дай ошибиться ему, как мне, пусть он будет твоей семьей. И вот прошел с того времени год, милая моя Ассоль. Приговор приведен в исполнение. А я теперь варю каши и кормлю годовалую Сашку, приговаривая про сороку-воровку, которая кашу сварила. Да, я назвал девочку в честь ее отца – Александрой. Пусть она исправит его ошибки, станет хорошим человеком и принесет пользу государству и обществу. Боль от мысли о брате не утихает, да, наверное, и не утихнет никогда. Все думаю, если бы не тот донос, если бы меня не посадили, ничего бы этого не было, и столько жизней было бы спасено. Тех жизней, которые Санька своей ненавистью отправил на тот свет. Буду всю жизнь молиться за их светлые души и вымаливать прощения за брата, а от себя молить за то, что не углядел. Люблю тебя, моя милая Ассоль, по-прежнему всей душой. Знай, теперь у тебя два самых преданных поклонника – я и Александра. Нам обещают квартиру в ближайшем будущем, и тогда я заберу у тебя дневники деда. Буду молиться о тебе, твой Грэй