– А, это вы, – пробурчал он, глядя вбок. – Проходите. Лариса оглянулась на Лаптя, тот успокаивающе кивнул – не удивляйся, дядька со странностями, но хороший. Реставратор повел их по узкому темному коридору куда-то вдаль. – Голову берегите! – предупредил он, но Лариса не успела отреагировать, так что Лапоть просто схватил ее за волосы и пригнул голову вниз, а не то с размаху брякнулась бы она о трубу, которая пересекала коридор под потолком. Помещение было большое, все заставленное мебелью, Лариса в полумраке ничего толком не разглядела. Увидев стул, который притащил Лапоть, реставратор оживился, даже движения его стали быстрыми и уверенными. Он включил лампу над широким верстаком, и они с Лаптем стали вертеть стул так и этак. – Сделаем, – сказал реставратор, – только не скоро. Заказов много, не успеваю. – Ладно. – Лапоть поглядел на часы и заторопился. – Вы уже здесь сами разбирайтесь, а я побежал. И хоть Лариса ничего не спрашивала, объяснил: – У меня сестренка родила, завтра из роддома выписывают, а сегодня мама приезжает, встретить надо. Она даже не успела его как следует поблагодарить. – Вот здесь, значит, можно устроиться, – бубнил Владимир Михайлович. Он открыл скрипучую дверь и пропустил Ларису вперед, в маленькую комнатку, не комнатку – каморку. Эта каморка, как и все остальное пространство в мастерской, было заставлено старой мебелью в разной степени разрушения, только возле одной стены часть комнатки была расчищена, там стоял огромный старинный диван, обитый выцветшей коричневатой кожей. – На этом, значит, диване, – бормотал хозяин. – Он, между прочим, исторический, когда-то этот диван принадлежал известному поэту Апухтину… Лариса с тоской разглядывала престарелый диван и все это убогое помещение. Что делать, дареному коню, как известно, в зубы не смотрят, и других вариантов у нее просто нет. Вот только как насчет постельного белья… Она не успела произнести этот вопрос вслух, а Владимир Михайлович, словно цирковой фокусник, достал откуда-то из недр допотопного дивана стеганое одеяло, подушку, две простыни и наволочку – штопаные, далеко не новые, но чистые, даже пахнущие свежестью и крахмалом. Лариса хотела спросить, не принадлежали ли и эти простыни поэту Апухтину, но вовремя прикусила язык, поблагодарила хозяина – и он тут же исчез, что-то вполголоса бормоча. А Лариса постелила на диване и легла. Диван был ужасно неудобный, всюду торчали пружины, впиваясь в тело в совершенно неожиданных местах. А еще он был чудовищно скрипучий – он скрипел при каждом ее движении, чуть ли не при каждом вздохе, причем не просто скрипел. Диван издавал жалобные, мучительные стоны и подвывания, как провинциальный актер в трагической сцене. Казалось, этот диван жаловался на свою судьбу, на все несчастья, которые ему пришлось пережить за долгую жизнь, начиная с тех давних пор, когда на нем спал поэт Апухтин… Кто такой, что написал – Лариса понятия не имела. Имя такое в школе вроде слышала… И тем не менее она умудрилась заснуть. Ей снилась какая-то незнакомая квартира – большая, с высоким полутемным коридором, уходящим вдаль. По этому коридору ее вела девочка в старомодном платье с рюшами, девочка, удивительно похожая на саму Ларису. – Кто ты? – спросила Лариса свою провожатую. Но та вместо ответа прижала палец к губам и повела ее дальше, дальше по коридору. Вот, наконец, коридор кончился, они подошли к высокой двери, из-под которой пробивалась полоска света. Девочка в старомодном платье распахнула эту дверь… И Лариса на мгновение ослепла от хлынувшего из-за двери сияния, блеска, праздника. Всего на мгновение – потом она поняла, что это просто елка, новогодняя ель. Но какая! Эта елка была под потолок, а потолок-то был не такой, как в малогабаритной хрущевке или в унылом девятиэтажном доме-корабле. Потолок в комнате был метра четыре, не меньше, и елка соответствующая. И вся она была увешана чудесными разноцветными игрушками, шарами, хлопушками, флажками и гирляндами. Висели на этой елке и конфеты в удивительно красивых фантиках, и мандарины, завернутые в хрустящую золотую фольгу, и еще множество замечательных, чудесных вещей. Вещей, в которых взрослый человек не увидит ничего особенного, но которые для ребенка могут составить радость жизни. А Лариса в этом сне была ребенком – и радость при виде этой удивительной елки переполнила ее сердце. А ее провожатая – девочка в старомодном платье с рюшами – подошла к елке, протянула руку и сняла с ветки одну игрушку. Нарядный домик. Игрушечный домик с яркими наличниками и ставнями. Девочка показала игрушечный домик Ларисе и посмотрела на нее с видом заговорщика – как будто хотела сказать ей что-то, что-то очень важное. – Что? – спросила ее Лариса. – Что это за домик? Почему ты мне его показываешь? Но девочка в старомодном платье вместо ответа покачала головой и приложила палец к губам. А потом взяла Ларису за руку и повела ее в глубину комнаты. Там оказалось высокое зеркало в резной деревянной раме, почти такое же высокое, как елка. Девочка подвела Ларису к этому зеркалу и остановилась. Лариса взглянула в зеркало – и увидела в нем двух девочек. Двух совершенно одинаковых девочек в одинаковых старомодных платьях с рюшами. Девочки были так похожи друг на друга, что Лариса растерялась. То есть она в буквальном смысле потеряла себя – она не могла понять не только где ее отражение, но даже – которая из девочек перед зеркалом – она. Это было страшно. Чтобы справиться с этим страхом, чтобы найти себя, Лариса громко спросила: – Которая – я? При этом она следила за отражением в зеркале: у которой из девочек зашевелятся губы. Но губы зашевелились у обеих, обе девочки в зеркале в один голос проговорили: – Которая я? И немедленно обе ответили: – Догадайся сама. В ту же секунду Лариса проснулась. В первый момент она не могла понять, где находится. Точно не у себя дома, не в родительской квартире, которую давно уже перестала считать своим домом. Она испугалась, приподнялась – и сразу под ней заскрипели, застонали, завыли на разные голоса пружины, а одна из них впилась ей в бок. Это было очень больно, но благодаря этой боли и этому жуткому скрипу Лариса все вспомнила. Вспомнила свою разоренную квартиру, вспомнила, как Лапоть героически взялся ей помогать с ремонтом, точнее, с реанимацией этой квартиры, и как он привел ее на ночь к своему знакомому, странному реставратору-мебельщику Владимиру Михайловичу. Вспомнив все, она немного успокоилась и попыталась снова заснуть. Но теперь это у нее никак не получалось. При каждом движении диван выл и стонал, как настоящее привидение, и впивался в бока всеми своими пружинами. Лариса попыталась не шевелиться. На какое-то время наступила тишина, но потом эту тишину нарушил негромкий, но вполне отчетливый шорох. Лариса покрылась холодным потом. Она замерла, прислушалась… И у нее не осталось никаких сомнений: она была в этой комнате не одна. Из дивана доносился самый страшный на свете звук, по мнению большинства женщин – мышиная возня, шорох маленьких лапок, даже тоненький писк. Лариса вскочила с дивана, как будто ее подбросила катапульта, отскочила от него, налетела в темноте на что-то твердое и завизжала. Тут же раздался оглушительный грохот, как будто в комнате обрушилась горная лавина. И вспыхнул свет. На пороге стоял Владимир Михайлович. Он был в потрепанных джинсовых шортах и выцветшей футболке с портретом Льва Толстого и надписью «Русская литература лучше, чем алкоголь». Лицо у него было помятое, заспанное и удивленное, волосы – растрепанные, и в них торчало несколько птичьих перьев. – Что случилось? – спросил реставратор недовольным, хриплым спросонья голосом. – Мыши, – ответила Лариса мрачно, сама понимая, насколько глупо это звучит. – В этом диване мыши… – Да, – вздохнул Владимир Михайлович. – Есть такое дело. Извини, забыл предупредить… это вообще-то Ерофей Петрович недоглядел, надо ему на вид поставить… Он повернулся и громко позвал: – Ерофей Петрович, поди-ка сюда! Лариса попятилась. Она осознала, что стоит перед малознакомым мужчиной в одной футболке, а тот еще кого-то зовет… Что еще за Ерофей Петрович такой. Лапоть насчет Ерофея Петровича ее не предупреждал… – Не надо его звать! – проговорила она испуганно. – Я хоть сначала оденусь… – Ты что – Ерофея Петровича стесняешься? – Конечно, я ведь его совсем не знаю, – пролепетала Лариса, натягивая футболку пониже, и покосилась на дверь. Дверь чуть заметно качнулась, и на пороге появился… На пороге появился огромный кот, черный, как ночь, с единственным белым пятном на морде. – Познакомьтесь, – проговорил реставратор, – это Лариса, а это Ерофей Петрович. – Так он кот! – с облегчением выдохнула Лариса.