Работы снова не было. А мамина идиопатическая тромбоцитопения никуда не делась и требовала дополнительных финансовых вливаний… Окончательно продрогнув на ветру, я ещё раз набрала номер Макарова. И ещё раз натолкнулась на автоответчик. «Может, он меня заблокировал? Но ведь написал же перезвонить ему…» – всё было так странно и непонятно. Я отправила сообщение: «Демид, ты недоступен. Я звонила несколько раз. У меня поезд в Москву через два часа…» Естественно, ответа не последовало. Я вернулась на вокзал и поняла, что за весь день в моём желудке была лишь чашка растворимого кофе и горсть орешков, но аппетит ко мне так и не пришёл. Всю дорогу до Москвы я либо спала, либо смотрела в окно в состоянии полнейшей апатии. Демид не перезвонил. И даже не прочёл моё сообщение. Очевидно, что он снова мной воспользовался, а я снова повелась… «Да и пошёл ты. Тетерев…» – вспомнила обзывательство Владимира, подходящее как нельзя кстати. Я с минуту смотрела на цифры номера Макарова, а потом нажала «Добавить в чёрный список» и дала себе неделю на то, чтобы выплакаться и навсегда вытравить из памяти всё, что меня с ним связывало. Лена приехала через час после моего возвращения. Она громко и грязно ругалась на виновников случившегося, поила меня вином, жалела, пока я пьяная рыдала, лёжа на её коленях, обещала найти новую работу «безо всяких мудаков» и помочь с мамой… Не помню, как мы обе вырубились. Но кое-как я всё-таки обнулилась и выскребла из себя немного сил, чтобы двинуться дальше. * * * Неделю спустя Демид – Ну надо же. Наконец-то, – раздался где-то над моим ухом недовольный мужской голос. Я с трудом открыл глаза, еле разлепив сухие веки. Всё плыло. Меня жутко тошнило. Яркий свет вызвал приступ головной боли. Но я вроде как был жив… – Просыпайся давай, экстремал хренов! – это точно был отец. Лучше б я сдох. – Мхм… ммм… – попытка что-либо сказать провалилась. Нижняя челюсть отказывалась меня слушаться. От испуга я дёрнулся и завыл от боли во всём теле. – Хорош дрыгаться! Сейчас врач придёт. Через минуту надо мной нависла массивная тень: – Демид Алексеевич, вы меня слышите? – Угу. – Вы знаете, где вы? – У-у. – Глаза можете открыть? – У-у. – Вам мешает свет? – Угу. Через мгновение верхние лампы погасли, и комната погрузилась в приятную полутьму. Я осторожно приоткрыл левый глаз. За ним – правый. Силуэт отца маячил у меня в ногах. Рядом стоял врач. – Демид Алексеевич, вы что-нибудь помните? Я помнил всё. До момента, как вырубился. – Угу. – Вы упали с горнолыжного склона. Но, кажется, родились в рубашке. Сотрясение у вас очень сильное, но не смертельное, без отёка и кровоизлияний, несколько сломанных рёбер, левая ключица, левый голеностоп. Ну и челюсть нижняя выбита. Вас даже транспортировали в столицу без особых проблем. Вообще-то обычно такие падения заканчиваются фатально, но вам фантастически повезло… – Ага. В отличие от твоего дружка. Я повернул голову на голос отца: – Ммм? – Что – ммм? Позавчера Жеку твоего похоронили. Вот уж кто переломался вдоль и поперёк. А ты, считай, испугом отделался! Ещё раз попрёшься туда, я тебя сам закопаю. Идиот клинический! – он резко развернулся и вышел из палаты. «Жека… – меня затрясло от ужаса. – Жека! Мой друг с универа… Финансовый гений. Счастливый дважды отец. Любимый муж шикарной Светы… Я был свидетелем на их свадьбе… Семь лет назад… Мой Жека… Женька… Да как же мы…» – Демид Алексеевич, вы меня слышите?! – врач махал рукой перед моим носом. – Вам нельзя нервничать! Зачем же он вам вот так… Ой, блин… Сбоку от меня раздались какое-то шуршание и матерные ругательства, а потом я почувствовал давление на вену правой руки, и вдруг резко накатило безразличие. Я снова отключился. * * * Олеся – Вообще-вообще ничего? – я с надеждой смотрела на хмурую Плотникову, но та только недовольно качала головой. – Гувернантки нужны. Но как назло – с рекомендательными письмами. И образование педагогическое или медицинское. Это как бы фигня, а вот письмо… Умаслишь своего Масленникова? – Сомневаюсь… Как бы хуже не сделать… – Хочешь, я ему позвоню? – Не надо. Иначе вообще меня закопает. – Тогда только школа, Олесь. – Какая? – Небольшая, в центре. Одна из первых частных в Москве. Но не супер-пупер крутая. Женская гимназия. Институт благородных девиц, блин. Там всего десять классов по десять человек. Всё строго, чинно, прилично. Все учителя – женщины. Владелица – какая-то немного пришибленная башкой. Свихнутая на традициях и женской дисциплине. У них учительница этики в декрет уходит, а литераторша уволилась. Две ставки ищут. Срочно. Пойдёшь? – А цена вопроса? – Лесь… Восемьдесят. – Мало… У мамы только препараты в месяц на такую сумму… – Проводи частные уроки. Репетиторство, мастер-классы. Не знаю, зайка… Уже не знаю, как ещё тебе помочь… Чтоб их всех. – Ладно… Сама виновата. Сама и разберусь. Машину продам… – Да ни в чём ты не виновата! – взорвалась Плотникова. – Эти козлы! Ух! Я бы им обоим поотрывала!!! – Прекрати. – Назначать собеседование? – Да. Давай… Уже на следующее утро я сидела в кабинете директрисы, больше похожей на раздражённую живыми людьми мумию. Белоснежно седые волосы – в строгом идеальном пучке, на тонком остром носике – очки кошачьей формы, недовольные ниточки губ, чёрное платье с высоким горлом и длинными рукавами, по краю которых шло широкое и явно дорогое кружево молочного цвета. Короткие ногти без лака на высушенных временем крючковатых пальцах. Тургеневская Круэлла. Мадам Садовникова долго изучала мой послужной список, диплом о высшем образовании, диплом о повышении квалификации… Периодически строгий взгляд переключался с текста на меня. И я, словно позорная троечница, резко выпрямляла осанку, прятала в кулаки ногти с персиковым лаком и проклинала себя за то, что мой пучок был элегантно небрежным, а не уныло строгим. – Олеся Викторовна. – Да, Ангелина Бенедиктовна. – Вы знаете… Вообще-то ваша кандидатура не идеальна. – Понимаю. У меня нет полноценного педагогического образования. – Именно. Однако мы находимся в крайне затруднительном положении, лишившись двух преподавателей посреди учебного года. Поэтому я вас, конечно, приму. Но требования у меня самые притязательные. Уверены, что справитесь? – прозрачно-голубые рыбьи глаза с долей высокомерной благосклонности застыли, глядя на моё лицо. – Уверена. – Две ставки, Олеся Викторовна. – Да, Ангелина Бенедиктовна. Я осознаю всю степень ответственности, – мне было одновременно и жутко смешно, и безумно страшно рядом с этой женщиной. – Что ж. Прекрасно. В таком случае, – она плавно протянула мне свою болезненно тонкую руку с моими документами, – передайте это всё, а также свой паспорт на оформление договора моему секретарю и возвращайтесь сюда. Василиса Альбертовна подготовит бумаги в течение часа.