– Не все, Банни, но никогда не знаешь, когда захочешь воспользоваться одним или двумя. Я рад, что взял их с собой. А ведь чуть не оставил. – Должен сказать, я думал, что ты все-таки оставил инструменты и просто вышел глотнуть свежего воздуха, – сказал я укоризненно. – Но ты должен быть рад, что я этого не сделал, – ответил он с улыбкой. – Это будет означать вклад старины Насмита в Фонд Основателя, и я обещаю, что он внесет достаточно денег! Мне повезло, что я все-таки взял с собой инструменты. Теперь ты поможешь мне использовать их или нет? Если да, то время пришло, если нет, то уходи прямо сейчас и… – Не так быстро, Раффлс, – сказал я возмущенно. – Ты, должно быть, планировал все это до того, как пришел сюда, иначе ты никогда бы не взял инструменты. – Мой дорогой Банни, они часть моего набора! Я держу их в кармане своей вечерней одежды. Что касается самого фонда, я даже не думал об этом, тем более ради того, чтобы заставить кого-то пожертвовать сотню. Но даю тебе слово, что это все, чего я коснусь, Банни… я не заберу ничего себе сегодня ночью. В этом нет риска. Если меня поймают, я просто притворюсь мертвецки пьяным и ведущим разгульный образ жизни человеком. Мое проникновение будет списано на очевидную реакцию после того, что произошло на собрании. А если мы продолжим стоять здесь, то кто-нибудь нас точно поймает. Выбор за тобой: идти спать или помочь мне… если только ты полон решимости «пронзить Брута»! Мы стояли под окнами всего минуту, и улица все еще была тихой, как гробница. Мне казалось, что вряд ли опасность подстерегает нас именно здесь, когда мы тихонько обсуждаем все. Но, даже когда я отказался помогать ему, Раффлс подпрыгнул и легко уцепился за подоконник над собой, сначала одной рукой, а затем другой. Его ноги качнулись, как маятник, когда он подтянулся на руках, а затем переместился вверх и постепенно взобрался на подоконник. Но подоконник оказался слишком узким для него, Раффлс не мог продвинуться дальше без посторонней помощи, и я больше не мог неподвижно наблюдать за ним. Мне и впрямь хотелось помочь ему совершить его подвиг, который одновременно ожесточил меня и смягчил мое сердце. В тот самый момент я вспомнил о строчках, которые он процитировал. Стыдно признать, что именно я был их автором, написав их для школьной газеты. Так что Раффлс знал их лучше, чем я, и использовал, чтобы убедить меня помочь ему! И ему это удалось – через секунду мои округлые плечи сделались пьедесталом для его болтающихся в воздухе ног. Затем я услышал тихий скрип старого металла, а потом Раффлс открыл окно так медленно и мягко, что даже я бы не услышал, как он это сделал, если бы не находился под ним и не прислушался. Раффлс исчез внутри, затем высунулся, протянув мне руки. – Пойдем, Банни! Тебе будет безопаснее внутри, чем снаружи. Поднимись на подоконник и позволь мне поднять тебя за руки. Теперь вместе… тише… и вверх! Не буду описывать все в деталях. Я играл малую роль во всем деле, стоя скорее в крыле, чем у подножия лестницы, ведущей к частным помещениям, принадлежащим управляющему. Но я почти не беспокоился о его присутствии, потому как в тишине вскоре раздался оглушительный храп, такой же резонансный и агрессивный, как и он сам. Со стороны, куда ушел Раффлс, я ничего не слышал, потому что он закрыл дверь между нами, и я должен был предупредить его, если раздастся посторонний звук. Моего предостережения не потребовалось в течение тех двадцати минут, которые мы провели внутри. Позднее Раффлс заверил меня, что девятнадцать из них были потрачены на шлифование ключа, но одним из его последних изобретений был толстый бархатный мешочек, в котором он носил ключи. У этого мешка было две эластичные проймы, которые плотно закрывались на запястье, таким образом он мог легко шлифовать ключ и собирать стружку, к тому же весь процесс был бесшумен, он едва его слышал сам. Что касается самих ключей, то они были отличными копиями типичных образцов двух известных фирм, производящих сейфы. Я не знаю, откуда они у Раффлса, но, думаю, представители криминального мира смогут и сами приобрести что-то подобное. Когда он открыл дверь и поманил меня, я понял, что он преуспел, и, хорошо зная его, решил воздержаться от вопросов. Сперва нам нужно было выбраться отсюда. Звезды все еще тонули в небе чернильного цвета, и я был рад, что мы могли незаметно добежать до своих постелей. Я сказал об этом шепотом, когда Раффлс осторожно открыл наше окно и выглянул наружу. В мгновение ока его голова исчезла, и я стал опасаться худшего. – Что такое, Банни? Нет, мы не воспользуемся окном! Снаружи ни души, по крайней мере, в моем поле зрения, и мы можем сбить их со следа. Готов? Тогда следуй за мной и забудь об окне. Он тихонько спрыгнул вниз, а я следом, поворачиваясь направо, а не налево, и передвигаясь быстрее, чем когда мы вышли на эту прогулку, закончившуюся в чужом доме. Подобно мышам, мы прокрались мимо великолепной классной комнаты с возвышением для конторки, замечая, как стремительно бледнеет небо, а тени исчезают даже под массивными колоннадами. Слева располагались дома магистров, указатели были заметны с обеих сторон, а мы уже бежали в сторону рассвета, поднявшегося над изгородью Стокли-роуд. – Ты видел свет в окне у Наба сейчас? – воскликнул Раффлс. – Нет, а что? – я задыхался, почти выдохшись. – В гардеробе у Наба горит свет. – Да? – Я видел его там раньше, – продолжил Раффлс. – Он всегда страдал от бессонницы, но у него поразительный слух. Я даже не вспомню, как часто он гонялся за мной ранним утром! Я уверен, что он знал, кто это был, но Наб не из тех людей, которые обвиняют других в том, чего не могут доказать. У меня не хватило дыхания, чтобы ответить ему. И если Раффлс плыл, как яхта по ветру, то я слепо бежал, как шлюпка в море, сбившаяся с курса в плохую погоду, и с каждым шагом мне казалось, что я вот-вот пойду ко дну. Внезапно, к моей радости, Раффлс остановился, но только чтобы сказать мне, чтобы я затаил дыхание, пока он прислушивается. – Все в порядке, Банни, – продолжил он, поворачивая ко мне сияющее лицо. – История повторяется вновь, и я готов поспорить, что это дорогой старина Наб бежит за нами! Давай, Банни, беги что есть мочи, остальное предоставь мне. У меня не было сил спорить, и он просто побежал. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Тем не менее я уже был на грани и предпочел бы упасть и довериться искусству улаживать конфликты, коим обладал Раффлс, как и прежде. Я никогда не мог похвастаться физической выносливостью, и часы, которые мы провели в городе, вполне могли ухудшить мои и без того низкие физические показатели. Раффлс, напротив, часто занимался спортом и был первоклассным крикетистом, поэтому легко оставил Наба и меня позади. Но сам директор школы был старым оксфордским бегуном на длинные дистанции и все еще мог преодолеть огромные расстояния гораздо лучше меня. Прошло не так много времени, прежде чем я выдохся и споткнулся, краем уха слыша, что он настигает меня. – Давай, давай, мы сможем! – крикнул Раффлс, оборачиваясь, и в этот момент я услышал хриплый сардонический смех позади. Над нами уже сияли облака, но мы вбежали в туман, который будто сдавил мне горло и выбил последний воздух из моих легких. Я закашлялся и споткнулся, отчего свалился на землю, скорее не случайно, а намеренно, чтобы эта пытка поскорее закончилась, и я растянулся прямо посреди дороги. Старый Наб, подходя ко мне, огрызнулся. – Ты мерзавец! – прорычал он с несвойственной озлобленностью. Раффлс, услышав, что я упал, отказался от того, чтобы бежать дальше, и я поднялся на колени, как раз вовремя, чтобы увидеть встречу его со стариком Набом. Раффлс стоял посреди серебристого тумана, смеясь с легким сердцем и даже откидываясь назад от безудержного веселья. А ближе ко мне стоял крепкий старый Наб, суровый и мрачный, с бусами росы на седой бороде, которая в нашем детстве была угольно-черной. – Итак, я поймал тебя наконец! – сказал он. – После стольких лет! – Тогда вам повезло больше, чем нам, сэр, – ответил Раффлс, – потому что я боюсь, что наш человек ускользнул от нас. – Ваш человек! – повторил Наб. Его кустистые брови взлетели, а я приложил все усилия, чтобы мои оставались на месте. – Мы и сами гнались за ним, – объяснил Раффлс, – и один из нас даже пострадал за свое рвение, как вы можете видеть. Хотя, возможно, мы тоже преследовали совершенно невиновного человека. – И что же это за человек? – сухо спросил наш преследователь. – Я полагаю, вы не имеете в виду ученика школы? – добавил он со всей старой колючей хваткой. Но Раффлс был теперь его оппонентом. – Не могу сказать точно, сэр. Как я уже говорил, я, возможно, изначально ошибся, но я погасил свет и посмотрел в окно, увидев мужчину, который вел себя довольно подозрительно. Он нес сапоги в руках и шел в носках – вот почему вы совершенно его не слышали, сэр. Их совсем не слышно, в отличие от резиновых подошв… то есть они должны, вы знаете! Что ж, к тому времени мы с моим другом Банни только разошлись по комнатам, я решил позвать его с собой. Мы вышли наружу, изображая детективов. И не нашли никаких следов этого человека! Мы посмотрели за колоннами. Я подумал, что услышал его, и мы начали безрезультатные поиски. Но когда мы уже собирались уйти, он пробрался мимо, прямо у нас под носом, и именно там мы пустились в погоню. Где он был до этого, я понятия не имею, скорее всего, он не причинил никакого вреда, но все же стоит это выяснить. Впрочем, у него был слишком хороший старт, а у бедолаги Банни просто не хватило воздуха в легких. – Ты должен был продолжать преследование и оставить меня, – сказал я, поднимаясь на ноги. – Тем не менее сейчас уже нет смысла об этом говорить, – сказал старый Наб с добродушным ворчанием. – А вам двоим лучше зайти ко мне, я дам вам что-нибудь согревающее, утро выдалось холодным. Можете представить, с какой готовностью мы последовали за ним. И все же я обязан признать, что недолюбливал Наба, когда учился в школе. Я все еще помню, как учился под его руководством. У него были колючий язык и богатый ассортимент бранных эпитетов, большинство из которых я услышал собственными ушами в течение тех трех долгих месяцев. Теперь я узнал кое-что новое о нем: он хранил зрелый шотландский виски, отличные сигары и помнил огромное количество остроумных анекдотов. Достаточно добавить, что он заставлял нас смеяться несколько часов в своем кабинете, пока его не отвлекли колокольчики. Что касается Раффлса, мне показалось, что он чувствует бо́льшие угрызения совести за ложь, которую он выдумал и рассказал старому директору, чем за неизмеримо более серьезное преступление, которое он совершил против общества и другого «старого мальчишки». Как оказалось, я был прав – это его совершенно не беспокоило. Наша история была принята всеми на следующий день. Насмит сам был первым, кто поблагодарил нас за рвение, и инцидент имел иронический эффект из-за того, что благодаря ему между Раффлсом и его последней жертвой был установлен немедленный entente cordiale. Однако я должен признаться, что все еще испытывал некоторую тревогу во время второго матча между «старыми мальчишками», когда Раффлс в перерыве поведал историю по-своему. Я никогда не знал, какими новыми деталями он собирался украсить ее, и мне было тяжело следить за всеми изменениями и поддерживать его убедительно. Редко я испытывал такое явное облегчение, чем когда наш поезд тронулся на следующее утро, а ничего не подозревающий Насмит помахал нам на прощание с платформы. – К счастью, мы не остановились у Наба, – сказал Раффлс, закурив «Салливан» и открыв газету, чтобы прочитать об ограблении. – Была одна деталь, которую Наб бы заметил, ведь он проницательный старый ворон, которым всегда был и будет. – И что же это? – Парадная дверь должна была быть надлежащим образом закрыта и заперта, и все же мы позволили им предположить, что мы вышли именно так. Наб бы заметил это, и мы могли бы быть пойманы на месте преступления. Раффлс, конечно же, решительно избегал любых бумажных форм для заполнения. Он отправил свой первый взнос в двадцать пять фунтов стерлингов в Фонд Основателя сразу же, как только мы вернулись в Лондон, прежде чем поспешил вернуться к своим матчам, и я понял, что остальные взносы последуют частями, поскольку он считает такой способ отправки более безопасным. Однако, по странному стечению обстоятельств, таинственное, но великолепное пожертвование в сотню гиней было почти одновременно получено казначеем Фонда Основателя от того, кто просто подписался «Старым мальчишкой». Казначей оказался новым человеком в нашем старом доме, и он написал нам письмо, чтобы поздравить Раффлса с тем, что он рассматривал как прямой результат его речи. Я не видел письма, которое Раффлс написал в ответ, но со временем услышал имя таинственного вкладчика. Говорят, что это был не кто иной, как Ниппер Насмит. Я спросил Раффлса, правда ли это. Он ответил, что спросит у Ниппера напрямую, если он придет, как обычно, на университетский матч и если им посчастливится встретиться. Мне посчастливилось самому присутствовать там вместе с Раффлсом, когда мы столкнулись с нашим потрепанным другом перед павильоном. – Мой дорогой друг, – воскликнул Раффлс, – я слышал, что вы пожертвовали сотню гиней на идею, которую так рьяно осуждали. Не отрицайте этого и не краснейте, всем все известно. Послушайте меня. В том, что вы сказали, конечно, многое верно, но мы обязаны нашему прошлому, и не важно, всецело ли мы одобряем идею или нет в наших сердцах. – Это так, Раффлс, но факт в… – Я знаю, что вы собираетесь сказать. Не говорите этого. Лишь один из тысячи будет столь щедр и лишь один из миллиона будет столь скромен, чтобы сделать пожертвование анонимно. – Но почему вы думаете, что его сделал я, Раффлс? – Все так говорят. Вы услышите об этом повсюду, когда вернетесь. Вы теперь самый популярный человек в городе, Насмит! Я никогда не видел более благородного смущения, чем это неловкое, неуклюжее, сварливое смущение: все его морщины, казалось, разгладились, в раскрасневшемся нерешительном задумчивом лице было что-то совершенно человеческое. – Я никогда в жизни не был популярен, – сказал он. – Я не хочу покупать свою популярность сейчас. Чтобы быть совершенно откровенным с вами, Раффлс… – Не надо! У нас уже совсем нет времени. Они уже звонят в колокол. Ты не должен злиться на меня за то, что я раскрыл твой замысел, ты щедрый малый, Насмит, и ты молодец. До скорого, старина! Но Насмит задержал нас еще на секунду. Его колебание закончилось. Внезапно его лицо озарил новый свет. – Да? – воскликнул он. – Тогда я внесу еще сотню, пусть будет двести, черт побери! Раффлс глубоко задумался о чем-то, когда мы шли на свои места. Он никого не замечал и игнорировал все реплики. Мой друг также не стал участвовать в крикете в первые полчаса после обеда, вместо этого он в конце концов пригласил меня пройтись по тренировочной площадке, где мы обнаружили два стула в стороне от шумной толпы. – Как ты знаешь, Банни, меня редко одолевают угрызения совести за свои поступки, – начал он. – Но я испытываю сожаление еще с перерыва. Мне жаль бедного старого Ниппера Насмита. Ты заметил, как он буквально засветился от того, что впервые станет популярным? – Да, я заметил, но ты не имел к этому никакого отношения, старина. Раффлс покачал головой, когда наши глаза встретились. – Нет, именно я ответственен за это. Я попытался заставить его признаться в ужасной лжи. Я заманил его в эту ловушку своими словами, и в этом отношении он почти попался. Затем, в последний момент, он нашел выход и смог примириться со своей совестью. И его вторая сотня будет уже настоящим подарком. – Ты имеешь в виду – под своим именем… – И по собственной воле. Друг мой, возможно ли, что ты не понял, что я сделал с сотней, которую мы украли! – Я знал, что ты собираешься с ней делать, – сказал я. – Но не был уверен, что ты на самом деле отправил больше, чем те двадцать пять, которые отправил в качестве своего вклада. Раффлс резко поднялся со стула. – И ты думал, что я заплатил тот взнос из краденых денег? – Естественно. – Под своим именем? – Так я подумал. Раффлс какое-то время смотрел на меня с непроницаемым выражением лица, а затем перевел взгляд на большие белые цифры над трибуной. – Мы можем посмотреть на игру, – сказал он. – Довольно трудно увидеть счет отсюда, но мне кажется, что новый игрок вышел на поле. Плохая ночь Мы с Раффлсом заинтересовались одной небольшой свадебной церемонией, которая должна была быть проведена в скором времени. Невеста жила уединенной жизнью с не так давно овдовевшей матерью и братом, страдающим от астмы, на плодородной, почти незаселенной земле на берегу Мола. Жених был преуспевающим отпрыском, выросшим на той же земле, которая кормила многие поколения обеих семей. Свадебные подарки были настолько многочисленны, что заполнили несколько номеров прибрежной гостиницы Мола, и их ценность заставила обратиться к страховой компании в Чипсайде, специализирующейся на возмещении пострадавшим от ограблений. Я не могу сказать, как Раффлсу удалось получить всю эту информацию. Знаю только, что все эти факты подтвердились в каждом конкретном случае. Я не был глубоко заинтересован в этом деле, поскольку Раффлс заверил меня, что это «работа для одного человека» и, естественно, имел в виду себя. И вдруг в одиннадцать часов наши планы были перевернуты совершенно неожиданным приглашением Раффлса выступать за английскую команду во втором испытательном матче.