– Трудно сказать. Эта книга слишком отличается от того, что мы публикуем. – А что думает ваш работодатель? Если он отправил вас сюда, значит, он считает, что у книги есть потенциал? – Виктор – богатый человек. А криминальный жанр – его страсть. Он основал «Печать смерти» не ради денег, а как хобби. Но я думаю, эта книга найдет своего читателя. Она определенно уникальна. – Надеюсь, – сказал Грант. – Мне неловко говорить об этом, но я на мели. – Он взял чашку с кофе. – Вас часто отправляют в заграничные командировки? – Никогда, – ответила Джулия. – Но мне было чрезвычайно важно познакомиться с вами. Выглядело так, будто она хочет добавить что-то еще, но Грант встал и понес свою чашку к раковине. – Я польщен. Джулия оглядела тусклую кухню. Здесь давно не прибирались, во всех углах было грязно и пыльно. – Надеюсь, вы не будете возражать, если я спрошу, на что вы живете здесь? Вы работаете? Грант вздохнул и покачал головой. – Мой дед владел заводами. Сейчас дела идут не так хорошо, как раньше, но все же дядя высылает мне содержание каждый месяц. Джулия отложила рукопись и помассировала руку, которой писала. – Понятно. – Она снова выглянула в окно. – Если дождь закончился, может быть, нам стоит подышать свежим воздухом, пока есть такая возможность? [05] Беда на острове Голубой жемчужины Отец Сары умирал в комнате наверху. Она наблюдала за ним, стоя в дверях. Его голова металась по простыням, лицо искажали страх, боль и изумление. Она будто смотрела на пловца, который барахтается у поверхности, пока где-то под водой его атакует неведомое чудовище. – Сара, – прохрипел он, когда она принесла ему тарелку супа. – Моя умница. Большую часть времени она проводила, копаясь в саду, и ждала, когда все это закончится. С наступлением темноты она бродила по комнатам на первом этаже и старалась о нем не думать. Она играла в шахматы по почте – вела сразу три поединка, представляясь мужчиной. Наутро после своей третьей победы она поднялась наверх и обнаружила, что ее отец мертв. Спустя месяц она узнала, насколько велики были его долги, и вскоре все ушло с молотка: дом, мебель, контора. В двадцать пять лет она осталась ни с чем. Она полдня просидела в углу холодного ресторана – все еще в траурном наряде, словно черная тень, – составляя письмо с предложением своих услуг в качестве гувернантки. Если не считать помощь отцу, она никогда прежде не работала. «Будет прямо как в “Джейн Эйр”», – убеждала она себя. Она была образцовой кандидаткой: говорила на четырех языках, умела играть на фортепиано, разбиралась в математике, истории и английской грамматике. Но опускать письмо в почтовый ящик ей все равно было очень страшно. Миновали две недели, и она встретилась со своим возможным работодателем в комнате с обоями в ромбах. Он приехал в город на день. – Это не собеседование, – сказал он, садясь за стол с ручкой и листком бумаги. – Просто дружеский разговор. Она поклонилась, надеясь, что выглядит учтиво. – Я служил, – начал старый полковник. – Теперь в отставке. Жены уже нет на свете. Только дочь у меня и есть. – Он был из тех людей, что могут вести беседу, только если заняты чем-то еще, – сняв очки, он начал полировать их манжетой. – Меня зовут Чарльз. – Сара, – кивнула она. Он приехал на эту встречу после обеда и на всем ее протяжении пытался избавиться от кусочка пищи, застрявшего в зубах, не прикладывая особенных усилий, чтобы это скрыть, – по всей видимости, он был убежден, что усы успешно исполняют роль ширмы. – Если вы решитесь к нам переехать, мы будем считать вас членом семьи. – Он тщательно выбирал слова. – Генриетта нуждается в компаньонке. Она снова поклонилась. Когда они закончили беседу, он взглянул на нее с испуганным видом. – Кажется, я потерял очки. Сара взяла их со стола, куда он их положил, и подала ему. Он жил в ужасно маленькой деревушке на скалистой части побережья. Ей не доводилось жить за городом, но иных вариантов не было – либо так, либо умереть с голоду. Все ее пожитки уместились в один чемодан. Ее привезли в дом в самом конце заросшей деревьями аллеи. Чарльз занес ее вещи внутрь, затем провел экскурсию по жилищу. Оно было небольшим и мрачным – деревья загораживали почти весь свет. Но он в этом доме вырос и с воодушевлением вел ее сквозь комнаты, не замечая, что она выше него и ей приходится нагибаться и что косяк каждой двери нависает над ней, будто грозный кулак. В ее спальне был коричневый ковер, письменный стол и узкая кровать. Когда она подошла к окну, ей стало зябко, зато от вида захватывало дух. Сразу за маленьким садом начинался утес – весь в бурьяне, а чуть дальше – обрыв и гибельное море, блестевшее словно мрамор. Генриетта, дочь Чарльза, первые недели стеснялась Сары. Но ни разу не пропускала уроков. Поскольку «школ тут нет», как сказал однажды Чарльз, они занимались три часа по утрам и два часа после обеда в комнате с обоями в лошадках-качалках. Ей было почти тринадцать лет, при этом она была весьма начитанна и необычайно сообразительна. Своими зелеными глазами и медной кожей она совсем не походила на отца, и Сара задавалась вопросом, приходилась ли вообще она ему дочерью. Ее мать умерла от малярии, когда девочка была совсем мала. Сара ничего не знала о детях и общалась с ней как со взрослой. Генриетта расцвела, и девушки крепко сдружились. Большую часть времени Чарльз был занят работой над своими объемистыми мемуарами о годах, проведенных им в Индии. Работа была утомительной, и зимой он подхватил неизвестную болезнь. Сара ухаживала за ним так же, как за отцом: носила суп в его стылую комнату в мансарде. Его настигла лихорадка. Когда он был совсем плох, ему удалось внятно произнести только одну фразу. Сара принесла ему воды, и он схватил ее за руку: «Позаботьтесь о Генриетте, если я умру». Она удивилась, что, будучи едва в сознании, он больше всего волновался за дочь: она редко видела их в одной комнате и привыкла думать о них как о двух существах, у которых нет ничего общего. Реакция Генриетты удивила ее не меньше: она стала молчалива и нервничала, обедая с Сарой за одним столом. За несколько дней до Рождества в самочувствии Чарльза произошел перелом. Он проглотил тарелку супа, сел в постели и заявил, что к нему вернулось здоровье. Сара в тот момент была подле него. Он поблагодарил ее за проявленную доброту и заботу в период его болезни и, все еще небритый и в пижаме, сделал ей предложение – словно всучил подарок. – Простите, – пробормотала она. – Не думаю, что у нас получится. Мгновение Чарльз выглядел ошеломленным, но затем вежливо кивнул. – Понимаю. Второе предложение было не таким прямолинейным и случилось двумя неделями позже, когда он был прилично одет и хорошо подготовился, – оно было замаскировано в извинениях. – Сара, я прошу у вас прощения за бестактность, которую проявил пару недель назад. Меня лихорадило. Мысли все еще путались. Неприлично было ставить вас в такое положение. Ее окатило волной облегчения. – Однако, – продолжил он, – должен признаться, что сама идея была отнюдь не горячечным бредом, а искренним выражением моих чувств. – Ее облегчение свернулось в горле тугим комком. – Не могу отрицать, что испытываю к вам особенную приязнь. Вы необыкновенная женщина. Он вынул карманные часы и стал поигрывать с ними, бездумно крутя стрелки. – Дам вам время обдумать мои слова. – Он облизнул кончик пальца и потер заляпанное стекло над циферблатом. – Думайте сколько угодно. Я лишь боюсь, что однажды ваше присутствие здесь станет для меня слишком мучительным, словно невыполненное обещание. В таком случае для нас обоих будет лучше, если наши пути разойдутся и вы устроитесь на работу в другое место. Она сочла это завуалированной угрозой, не оставлявшей ей выбора: плохая рекомендация могла лишить ее возможности устроиться хоть куда-нибудь. Они поженились весной. Его седеющую шевелюру пригладили, а ее волосы перехватили на затылке бантом. Он нескладно произнес слова супружеской клятвы. Она, одетая в серо-голубое платье, повторила, будто хмурый попугай. «Или так, или нищета», – думала она. Наступило лето, и Сара с Генриеттой перенесли свои занятия в летний домик – приземистое строение из дерева и стекла на самой высокой точке сада. Оттуда открывался вид на море. В углу стоял телескоп, подаренный Генриетте на день рождения. Как-то тихим июньским утром Сара вошла в летний домик и обнаружила Генриетту на корточках возле телескопа, та изучала береговую линию. Девушка услышала, как позади нее щелкнула дверь, и обернулась. – Сара, иди сюда, смотри. Что-то случилось на острове Голубой жемчужины. – Что ты там видишь? – Сара подошла к ней. – Входная дверь распахнута. Она болтается на ветру. Окно разбито, а на траве валяется одежда. Остров Голубой жемчужины – незыблемая каменная глыба в трех сотнях ярдов от берега – был окружен кольцом острых черных скал, скрытых под водой, поэтому добраться туда на лодке было практически невозможно. Достичь острова можно было только дважды в день во время высшей точки прилива, но лишь в том случае, если знаешь путь между скалами. Когда море отступало, вода уходила сквозь эти каменные зубья, бурля, словно кипяток, поэтому некоторые именовали этот остров Чертовым. Но полковнику это прозвище не нравилось, и он всегда называл остров так, как привык с детства, – островом Голубой жемчужины. Двадцать лет назад один американский миллионер, сраженный живописным видом, выстроил на нем дом. Но скальная порода оказалась неподатливой, и белое строение, давая осадку, покосилось по всем углам, словно тающая льдина. Дорогой и безрассудный проект позже был заброшен из-за непрактичности и многие годы пустовал. Но, судя по всему, где-то разместили объявление о его сдаче, потому что периодически туда кто-то заселялся. Одно лето в нем провел художник, работавший над серией картин на морскую тему. Семья аскетов умудрилась прожить в нем целый год. Однажды его арендовал военно-морской флот в качестве базы для каких-то учений. Но большую часть времени его окна были темны. – Там есть какая-нибудь лодка? Генриетта изучила маленький причал, у которого обычно швартовались лодки. – Видно кусок отрезанной веревки, но самой лодки нет.