— Но ты, вероятно, по-прежнему веришь в систему? — сказала она. — У меня нет выбора, — ответила я. — Если хочу добиться справедливости и выйти отсюда, мне понадобится его помощь. Других способов нет. Лукас Франке не изменился. Волосы на висках поседели, но лежат так же идеально, как и прежде. Он пожимает мне руку и изучает шрамы на моем лице, не показывая ни отвращения, ни страха. Он говорит, что мои рапы зажили хорошо, и я отвечаю, что я не жалуюсь, ведь осталась жива. — Хорошо, что ты так к этому относишься, — говорит он. — Приятно слышать. Мы садимся за стол. Лукас достает из внутреннего кармана ручку, вертит ее в ладонях. Это сигнал — пора переходить к делу. — Как я сказала по телефону, мне нужна помощь, чтобы проверить Алекса Лагерберга, — я наливаю воду в два стакана. — Я конечно же заинтригован. Ты не могла бы рассказать более подробно, что думаешь по этому поводу? Я начинаю с того, что обнаружила в одном из допросов Алекса. Сведения о том, что мы с ним легли одновременно ион заметил мое отсутствие, только когда проснулся на следующее утро. Остальное мы знаем: он встретился в кухне с другими, и, когда выяснилось, что меня никто не видел, Тесс пошла искать в гостевом домике и обнаружила меня и Симона. Лукас слушает. — Но на самом первом допросе он говорит нечто другое. Я читаю слова Алекса о том, что он проснулся среди ночи и сразу обнаружил, что меня нет в спальне. — А Тесс сказала полиции, что некоторые гости продолжали бродить по участку допоздна, и одним из них, как ей показалось, был Алекс, — продолжаю я. — Хотя он утверждал, что в это время давно спал. Несмотря на это, нет никаких указаний на то, что противоречивые сведения были отслежены. Похоже, полиция даже не дала себе труда их проверить. Я жду. Лукас Франке тоже, похоже, ждет. — О’кей, — говорит он после паузы. — Еще что-нибудь? — Еще? Алекс утверждал противоположное, когда полиция допрашивала его. А на суде отрицал, что у нас были отношения. Очевидная ложь, хотя и понятная. Но вместе с другими неверными сведениями она показывает, что он хотел что-то скрыть. — Во-первых, Алекса не допрашивали, он выступал в качестве свидетеля, — говорит Лукас. — Возможно, Линда, что он просто неточно помнит. Так тоже иногда бывает. Не всегда наша память работает так, как нам бы того хотелось. Кому, как не тебе, это понимать. Я пропускаю комментарий Лукаса, хотя это удар ниже пояса. — Но я ни разу не меняла рассказ, — деловито отвечаю я. — А Алекс менял, и это никак не связано с его памятью. А если именно его Тесс видела на участке среди ночи? Лукас просит меня дать ему номер акта и страницу, чтобы все проверить, и я диктую, не заглядывая в записи. Я запомнила все, что имеет значение — однако моего адвоката это, похоже, не убедило. Он не воспламенился, как я надеялась. — Полиция переговорила со всеми участниками вечеринки и проверила всех, кто перемещался в течение ночи. Если бы были малейшие основания подозревать кого-то другого, я уверен, что они бы это отследили, — говорит он. — Как ты можешь быть в этом так уверен? — спрашиваю я. — Проще всего было предположить, что виновата я. Я лежала в комнате, была вся в крови, и они сочли, что у меня были мотивы. Это не первый случай в истории, когда следователи обращают внимание только на те доказательства, которые подтверждают их версию. Иногда случается, что следствие проводится не надлежащим образом. Ты как никто должен это понимать. Лукас смотрит на меня, немного смущенный тем, что я вернула ему его же комментарий. — Так ты хочешь сказать, что Симона убил Алекс? — спрашивает он. — А иначе зачем бы ему было врать? — отвечаю я. — Во время своего визита в тюрьму он вел себя очень странно. Я много над этим размышляла. Должно быть, он приезжал сюда, чтобы убедиться: я ни о чем не подозреваю. Никаких других причин навещать меня у него не было. Лукас медленно кивает и негромко произносит: — Я очень хочу помочь тебе, Линда. Действительно этого хочу, — голос его звучит искренне, но на лице скептическое выражение. — Проблема в том, что этого недостаточно, чтобы требовать пересмотра дела. — Алекс солгал, и ему это сошло с рук. Потому что полицейские решили не прижимать его так, как прижимали меня. Лукас поджимает губы. Положив одну ногу на другую он смотрит в потолок. — Если в моих словах наблюдались малейшее противоречие или неточность, меня тут же прижимали к стене, — продолжаю я. — Мне задавали сотни уточняющих вопросов, требуя объяснений. Убежденным голосом Лукас еще раз повторяет: он уверен, что действия Алекса и всех остальных гостей были проверены очень тщательно. Кроме того, вряд ли можно встретить человека, который не начал бы нервничать, разговаривая с полицейским. Когда произошло убийство, все были напряжены и напуганы. Это еще не означает, что они виновны. В той ситуации поведение Алекса вполне естественно. — Как я уже рассказывал, пересмотр дела — очень долгая процедура, — говорит Лукас Франке. — Речь идет о месяцах работы на полную занятость. А такое стоит немало. — Деньги не проблема, — говорю я, глядя на бумажку с записями, лежащую передо мной на столе. — И нам нужны новые доказательства, Линда. Необходимо, чтобы стала известна совершенно новая информация, так что суд, вероятно, мог бы принять иное решение, если бы имел ее в своем распоряжении. И в этом у нас проблема, — Лукас Франке встречается со мной глазами. — Это не является новостью. Этого недостаточно. Ты понимаешь меня? Адвокат тянется через стол и пожимает мою руку. — Зачем, как ты думаешь? — спрашивает он меня. — Что — зачем? — Зачем твоему новому бойфренду убивать твоего мужа? Этот вопрос не оставлял мне в последние дни, но у меня нет на него ответа. Видимо, я недостаточно хорошо знала Алекса Лагерберга, хотя мне и неприятно это признавать. — Может быть, из-за денег? — продолжает Лукас Франке. — Ты состоятельна, и у Симона тоже кое-что было. Но его смерть не дает Алексу никаких прав ни на что. Ревность? — Допускаю, — отвечаю я. — Он ненавидел Симона и говорил, что хочет защитить меня, хотя для этого не было никаких причин. Может быть, Алекс возмутился, что он явился на вечеринку. — Но зачем тогда перекладывать вину на тебя? — А почему бы и нет? Лучше так, чем самому сесть за убийство. Лукас смотрит на наручные часы и поднимает брови. Он встает, визит окончен. — Лукас, мне важно выяснить, кто же убил Симона, — говорю я. — Я ничего не могу сделать, — отвечает он, — как бы ни хотел. Потом он легко пожимает мне руку и выходит из комнаты для посещении. Адриана бросает меня на ковер так, что из меня выходит весь дух. Я остаюсь лежать. Она откидывает со лба прядь седых волос и смотрит на меня: — Вставай. — Ты со мной слишком сурово. — Это не сурово, Линда. Вставай. Я поднимаюсь на ноги. Сгибаю колени и сжимаю руки. Держу их перед собой, думая о равновесии. Делаю глубокий вдох, быстрый шаг в сторону Адрианы и пытаюсь нанести удар ей в лицо. Она ускользает вправо, перехватывая мою руку, зажимает ее, я лечу по воздуху и снова приземляюсь на ковер. Закрыв глаза, я издаю громкий стон. — Вот это было суровее, — говорит Адриана. — Но только чуть-чуть. По ее словам, у той техники, которой она меня учит, нет названия. Это смесь различных боевых искусств. Не всегда у нее хватает сил тренироваться со мной по-настоящему, как сегодня. В остальных случаях я бегаю вдоль забора в прогулочном дворике. Хожу в зал и поднимаю штангу. Я стала сильнее, одежда на мне начала висеть, после стирки я взяла вещи на размер меньше. Я тренируюсь каждый день, это помогает держать под контролем мысли и чувства. Мысли об Алексе, о том, как он разрушил мою жизнь. Не хочу провести здесь больше ни одного дня, меня разъедает фрустрация из-за того, что я ничего не могу сделать. Я поднимаюсь с пола и растягиваю спину. Снова сгибаю колени и сжимаю руки. Адриана посылает мне джеб[6], попадая по щеке, я не успеваю парировать — следует новый удар. Адриана движется влево, но вдруг неожиданно оказывается справа. Ее колено взлетает в сторону, выбивая из-под меня левую ногу. Схватив меня за руку, она тащит меня вбок, а потом решительно назад. Я снова теряю равновесие, но на этот раз срабатывают рефлексы, и я смягчаю падение рукой и ногами. — Отлично, — говорит Адриана, съезжая по стене. — Стало быть, ты все же не безнадежна. Она бледна, как простыня, я протягиваю ей бутылку с водой и сажусь рядом. — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я. — Встреча с адвокатом прошла не так, как ты надеялась, — говорит она, не отвечая на мой вопрос. — Ему показалось, что нет достаточных оснований, чтобы даже взглянуть на дело, — отвечаю я. — Что ты собираешься делать теперь? — Не знаю. Но я хочу, чтобы Алекс испытал страдания, в точности как страдала я. — Скажи, если тебе понадобится моя помощь. Вид у нее измотанный, и я безо всяких слов понимаю, что ей хуже. Проклиная себя за то, что не заставила ее поберечь себя, я помогаю ей добраться до корпуса «С» и своей камеры. — Есть способ, — бормочет Адриана, — …выбраться… Якоб… Он может… Если ты захочешь… — Ты о чем? — спрашиваю я, но ответа не получаю. В последующие дни я пытаюсь восстановить в памяти все разговоры с Алексом. Что он говорил и что в действительности имел в виду. Что означали разные взгляды, разные оттенки голоса. Мне необходимо выяснить, почему он убил Симона. Я бью по боксерской груше в зале, проклиная Алекса Лагерберга. Проклиная тот день, когда мы встретились. Плачу, вспоминая, как он смотрел на меня, когда мы занимались любовью, но тут же вытираю слезы и проклинаю себя за то, что была такой доверчивой. Почему я позволила себе столько лет пребывать в апатии? Пока я сижу здесь, ничего не могу сделать. И я проклинаю систему, которая заперла меня тут и выкинула ключ.