Я нахожу только одного человека, который может мне помочь. И мне давно следовало бы протянуть ей руку. Деревья за забором в зеленой дымке, на клумбах распустились цветы. Воздух теплый, на небе ни облачка, я поворачиваю лицо солнцу. Смотрю на окна лазарета, идя с охранником в корпус «А». Восемь месяцев назад я лежала там, желая, чтобы моя жизнь закончилась. Тогда я даже не предполагала, что нападение Анны приведет к тому, что я снова начну общаться с сестрой. Микаэла одета в платье без рукавов и буквально сияет. — Как у тебя дела? — спрашивает она. — Вид у тебя усталый. — Более мягкий способ сказать, что я выгляжу ужасно? — улыбаюсь я. — Трудно обзавестись красивым загаром, когда тебе разрешается проводить на воздухе всего час в день. А вот ты очень красивая. Я обнимаю ее. — Что у тебя нового? — интересуется она. — Я о многом думала в последнее время. — Мамин агент с тобой связывался? — Микаэла садится на диван. — Нет. — Он снова наседает на меня, хочет забрать мамины вещи. Пластинки, платья, все. — Я думала, он отказался от этой затеи. — Он не отступится. Может быть, отдадим ему все, чтобы от него отвязаться? — Микаэла проводит рукой по лбу. — Все это просто стоит в квартире и собирает пыль. Кстати, может, тебе стоит и от нее избавиться? Наверное, дорого получается платить за пустую квартиру. Для меня всегда было немыслимо впустить других людей в квартиру, где я сама так давно не бывала. Позволить им рыться в маминых вещах, забрать с собой что угодно из ее жизни без всякого моего участия. А избавиться от единственной устойчивой точки в жизни казалось непоправимым шагом. Теперь я даже позволяю себе играть с мыслью, что еще вернусь туда. — Он хочет на этом заработать, ничего больше, — усмехаюсь я. Микаэла явно собирается сказать еще что-то, но замолкает. — Подумать только, маме исполнилось бы семьдесят, — произносит она вместо этого. — По телевизору будут показывать документальный фильм о ней — не знаю, ты слышала об этом? — Нет, не слышала. — Все это устроил Хенри. Микаэла водит пальцами по своему ожерелью и говорит, что мамы нет уже семь лет. Что она ушла так быстро — просто взяла и перестала дышать. — Так развивается болезнь, — я поднимаюсь, выпиваю воды, беру салфетку и снова сажусь. — А тебя не было рядом. Эти слова срываются с языка сами собой. Несмотря на те доверительные отношения, которые мы с Мика-элой пытаемся выстроить, во мне живет разочарование. Она смотрит на мои руки, рвущие салфетки на мелкие-мелкие части, и отводит взгляд. — Какой смысл снова проговаривать все это сейчас? — вздыхает она. — Ты же знаешь, недостаточно было просто находиться рядом. Ты пожертвовала всей жизнью, всей своей личностью, чтобы сделать Кэти счастливой. На меньшее она не соглашалась. Микаэла грустно улыбается. — Почему ты так ненавидела маму? — спрашиваю я. — Ненавидеть — слишком сильное слово. Но я не могла поклоняться ей так, как она требовала от других. Иногда мне хотелось быть частью той сплоченности, которая существовала между вами, но, когда я выросла, то порадовалась, что меня это обошло стороной. Как обычно, моя сестра преувеличивает. Но конечно же она имеет право на свои воспоминания и свое представление о маме. И обо мне, если уж на то пошло. Меня огорчает, что в ней живут сомнения, что она не верит мне. Я пытаюсь улыбнуться, глядя на нее умоляюще. — Микаэла, ты моя сестра, — говорю я. — Ты действительно веришь, что это я убила Симона? — Если это была не ты, то кто тогда? — спрашивает Микаэла. — Как могло все расследование пойти вкривь и вкось? — Я говорила об этом со своим адвокатом, — произношу я и ощущаю, каким напряженным звучит мой голос. Напомнив себе, что надо глубоко дышать и опустить плечи, я рассказываю, что прочла все материалы дела и обнаружила там несколько очень странных моментов. Я чувствую, что она склонна мне поверить — она, как и я, очень хочет, чтобы моя невиновность была доказана. Я пересказываю ей все то, что обсуждала с Лукасом Франке. — По поводу Алекса Лагерберга есть много вопросов, — заканчиваю я. — Того мужчины, с которым я встречалась тогда. Я познакомила вас на вечеринке. Или — успела я вас познакомить? Не помню. Микаэла смотрит на меня с приоткрытым ртом. В комнате слышится только наше дыхание. — Я могу это доказать, — продолжаю я после паузы. — Тесс видела его в саду, когда он, по его утверждениям, спал. Я рассказываю, как он злился на Симона, признавая, что в тот момент не могла мыслить рационально. Мне следовало бы отреагировать раньше. Она слушает, не прерывая, и мне удается говорить твердым голосом. — Мне нужна твоя помощь, Микаэла, — прошу я. — Мне важно разузнать побольше об Алексе. Без доказательств у меня нет шансов добиться пересмотра дела, а отсюда ничего сделать невозможно. — Как ты себе представляешь, что я могла бы сделать? Спросить его напрямую? — она смеется, но смех получается невеселый. — Зачем бы Алексу убивать Симона? У него не было на это совершенно никаких причин. Мне кажется, ты и сама это понимаешь. — Почему ты так думаешь? Ведь ты его совсем не знаешь. Да и я, видимо, не знала. — Поверь мне, я знаю, — отвечает Микаэла. — Что ты имеешь в виду? Микаэла закрывает лицо руками, ее подрагивающие плечи показывают, что она плачет. Я глажу ее по спине, прошу успокоиться. Взяв салфетку, которую я ей протягиваю, она шепчет, что должна была рассказать раньше. Говорит, что ей ужасно стыдно, просит у меня прощения. Я встревожена, спрашиваю, о чем она говорит. Мне хочется схватить ее и встряхнуть, если она будет тянуть дальше. Микаэла отодвигается от края дивана и проводит рукой по животу. — Я так обрадовалась, когда ты мне написала, — говорит она. — Боялась, что ты рассердишься. Я слежу взглядом за ее рукой — как я могла не заметить, что она ждет ребенка? Я обнимаю ее, говорю, что рада за нее, но она не отвечает, а снова начинает плакать. Молчание Микаэлы и выражение ее глаз заставляют меня догадаться прежде, чем она решается произнести это вслух. — Это ребенок Алекса, — говорит она, сжимая мою руку. Ее голос звучит как будто издалека, когда она рассказывает, что пару лет назад они поженились, а ребенок, которого она ждет, уже второй. Еще у них есть дочь, которой скоро четыре. Я не хотела, чтобы все так получилось, — шепчет она. — Понимала, что это неправильно, что это убьет тебя. Линда, прости меня, умоляю. Стало быть, когда Алекс навещал меня в тюрьме, он уже, вероятно, встречался с моей сестрой. Я просто не верю своим ушам. Пристыженный вид Микаэлы не вызывает у меня никакого сочувствия. Снаружи доносится сигнал от ворот, кто-то входит или выходит. Это может быть новая заключенная, которую зарегистрируют и сфотографируют. Напуганная женщина, которой придется раздеться догола и пописать под наблюдением чужих людей. Сдать личные вещи и переодеться в одежду Службы исполнения наказаний, и наверняка позднее я увижу ее в столовой, где ей расскажут, что надо держаться подальше о Королевы, но в первую очередь — от Монстра. Я никогда отсюда не выйду. От этой внезапной мысли все внутри сжимается так, что я не могу вздохнуть. Я вскакиваю с дивана, подхожу к двери и начинаю колотить в нее изо всех сил. Когда появляется охранник, я, пошатываясь, вываливаюсь в коридор и иду прочь, прочь от комнаты свиданий, хотя Микаэла кричит вслед и зовет меня. * * * Летний день, мне десять. Мы с Микаэлой лежим животами на теплых мостках у дачи и рассматриваем, себя вводе. Отражение подрагивает на волнах, лица наши искажаются, но потом волны успокаиваются, и мы приобретаем привычный вид. Проведя пальцем по воде, я снова наблюдаю, как мы меняем форму и сливаемся воедино на поверхности воды. — Как будто это не мы, — говорит Микаэла, делая смешную гримасу. — А тебе когда-нибудь хотелось стать кем-нибудь другим? — спрашиваю я. Микаэла морщит лоб: — Типа — кем? — Кем хочешь. — Тогда да. Мне тоже хочется быть Солнечной девочкой. — Тогда тебя никогда не оставят в покое. — А ты кем хотела бы стать? Микаэла тоже опускает палец вводу, но тут же вынимает его, заметив движение в тростнике. — Той, которую никто не узнаёт, — отвечаю я и опускаю руку в воду. Когда поверхность снова выровнялась, я смотрю на дно сквозь собственное отражение. Адриане становится все хуже. Ее мучают тяжелые головные боли и головокружение, по большей части она проводит дни в постели. Между приступами она обещает, что скоро встанет на ноги. Тогда она пойдет со мной на тренировку и покажет, кто сильнее. Но ее взгляд говорит нечто другое. Я опасаюсь, что ей недолго осталось. Мысль о том, что Адриана исчезнет из моей жизни, совершенно невыносима. По ночам я сижу у ее постели, отказываюсь уходить. Поскольку речь идет об Адриане, охранники меня не трогают.