— Надия Хансен, — отвечает он. Рассказывая, что у меня будет новая личность, Якоб сказал: Адриана хотела, чтобы я взяла себе фамилию Хансен. Имя я могу выбрать сама. Даже не задумываясь, я выпалила: «Надия». Не знаю, откуда оно взялось, но получилось нечто большее, чем просто смена имени. Изменения проникают в меня куда глубже. Более всего мне хотелось бы снова называться Линдой. Но я понимаю, что уже поздно — если бы я так сказала, Якоб счел бы меня неблагодарной. — Кто она? — настаиваю я. — Она такая, какой ты захочешь ее сделать, — отвечает он. Он объясняет, что теперь у меня есть все возможности устроить жизнь по своему вкусу, я внимательно выслушиваю его советы и инструкции. Он дает мне адрес новой квартиры в районе Кройцберг в Берлине, говорит, что авиабилет куплен. Прежде чем уйти, он оборачивается в прихожей и смотрит на меня долгим взглядом: — Береги себя. Я улыбаюсь ему, отчего кожа на лице натягивается. Эта, улыбка не моя, она принадлежит той, которой мне еще предстоит стать. — Отлично, Надия, продолжай в том же духе. Выше нос, все образуется. Когда он уходит, я возвращаюсь на кухню. Надия Хансен незнакомка, ее личность заменит ту, которой больше нет, которой нельзя существовать. Потеряв счет времени, я стою и смотрю на новые документы. На следующий день я покидаю Швецию и полгода держусь далеко от нее. Но жадное желание справедливости заставляет меня вернуться. * * * Я выхожу из ванной, но в прихожей поворачиваюсь, собираю вещи, лежащие кучей на полу, и складываю их в корзину для белья. Потом достаю блокнот и ручку и сажусь на диван. Почерк у меня не такой, как обычно. Прямые черты и более прямолинейный стиль заменили те мягкие округлые линии, которыми писала Линда. Помимо того, что я пробую разные интонации и другую манеру говорить, я теперь еще и двигаюсь по-другому, и иногда это ощущается на удивление естественно. В такие минуты кажется, что я инстинктивно чувствую, какова на самом деле Надия. Достаю права, смотрю на них. Судя по моему новому личному номеру, сорок лет мне исполнилось десятого июня — это означает, что я стала немного моложе. Правда, всего на три месяца, однако меня посещает мысль, что время повернуло вспять и теперь все возможно. В некоторые дни я чувствую себя старой и обессиленной, но в данный момент ощущаю нечто противоположное. От игры в новую личность и предположений о том, кто она такая, угол зрения немного сместился. Личность Линды Андерссон начинает казаться ненастоящей, как наклеенная маска, а то, какая я теперь, и есть истинная. Как будто Надия — это я. Как много на свете людей, готовых на все, чтобы начать жизнь сначала! Без судимости, с новым происхождением и новым именем. С иным прошлым и тем самым — иным будущим. Я отправляюсь в путешествие по незнакомым ландшафтам, мне выпало восхитительное счастье открывать ранее неизвестный континент. Новые чувства и качества, пока скрытые в глубине меня. Новая жизнь. Но чья она? Кто такая Надия Хансен? Ответ надо искать в словах Якоба. Она такая, какой я захочу ее видеть. Но возможно ли иметь полную свободу в выборе своего «я»? Я сгорела заживо и восстала из пепла, с новыми крыльями за спиной, освобожденная от всего, что давило и тянуло вниз. Мысль прекрасная, однако она означает и некую неприкаянность. Кто я такая, если у меня нет прошлого? Может ли новая личность родиться из ничего? С тех пор, как я осознала, что Линды Андерссон больше нет, меня мучили все эти вопросы. И теперь, вернувшись в Стокгольм, я веду постоянный разговор с собой. Беседу между моим прежним «я» и нынешним. Легко представить себе мою новую идентичность как своего рода возрождение. Все живое обречено на смерть, но, возможно, что-то сохранится в измененном виде. Либо я буду цепляться за привычное поведение Линды, либо кинусь с обрыва, чтобы проверить, выдержат ли крылья. Мысль привлекательная, хотя временами она меня пугает. Поставив машину на подземную парковку в центре города, я выхожу на улицу Дротиннггатан. Хотя мне много где доводилось жить, Стокгольм всегда был особенно дорог моему сердцу. Кэти неизменно возвращалась сюда, и я представляла себе, что и со мной будет точно так же. Но сегодня я пришла в центр города впервые с момента возвращения. На улице много народа. Слишком много. Они проходят мимо меня, стоящей посреди пешеходной улицы. Женщина с пакетами в руках толкает меня и говорит, чтобы я была внимательнее. Охранник в дверях универмага пристально смотрит прямо на меня, и я прибавляю шаг. В Берлине народу гораздо больше, но почему-то здесь все воспринимается хуже, чем мне представлялось. За годы моего отсутствия город сильно изменился, это я заметила еще в машине по дороге сюда. Новые дома, новые фасады, изменились дороги и улицы, так что я не сразу сориентировалась, как мне ехать. Я двигаюсь в сторону площади Хёторгет и обнаруживаю, что универмаг PUB перестроен и превращен в отель, но Концертный зал на другой стороне площади все такой же синий, и торговые ряды на площади остались на прежнем месте. Торговцы кричат, зазывая покупателей, расхваливая свои овощи и цветы, манят меня, чтобы я подошла. Обилие звуков вызывает стресс. Машины, автобусы, постоянный гул. Проносящиеся мимо велосипедисты и люди, громко разговаривающие по мобильным телефонам. Разве не это так любила Линда? Пульс большого города. Я изменилась. Настолько, что меня невозможно узнать. И настолько, что сама перестала узнавать себя. Я решаю вернуться к машине, но внезапно обнаруживаю, что стою на площади Эстермальмсторг, не помня, как попала сюда. В здании прямо передо мной находится новый музей. Я читала, что он был создан в рекордные сроки, потому что идея давно витала в воздухе. Это не стало для меня полной неожиданностью, однако я все же не думала, что все произойдет так быстро. Поколебавшись, я подхожу ко входу. Молодой человек за стойкой тепло улыбается и приветствует меня. — Добро пожаловать в музей Кэти. Один билет? Или вас несколько? Я что-то бормочу в ответ, вся в напряжении, но потом мне становится очевидно: юноша понятия не имеет, кто я такая. Он дает мне брошюру с планом выставок, указывает на сувенирный магазин и поясняет, что все пластинки Кэти можно купить. Как раз сейчас скидка на ее последний альбом, к тому же там большой выбор сувениров. Футболки и кружки с цитатами из самых известных хитов Кэти и с изображением улыбающегося лица любимой артистки. Мама была бы в восторге. Легко могу представить, как она носит футболку с собственным портретом, смеясь своим журчащим смехом. — Она была популярна, — говорю я, перелистывая брошюру. — Она и до сих пор популярна, — поправляет он. — Кэти народ всегда будет любить. Ты тоже из тех, кто помнит наизусть все ее песни? — Пожалуй, да, — отвечаю я и улыбаюсь. Юноша смеется и желает мне приятного осмотра. Поблагодарив его, я вхожу в помещение. Музей состоит из нескольких комнат, и в первой рассказывается о том, как Катарина Андерссон, дочь знаменитого певца и артиста Эрика Андерссона, стала известна на всю Швецию как Кэти, всеми любимая, одна из самых известных певиц. На экране демонстрируется запись ее первого выступления на телевидении в возрасте семнадцати лет. На стенах висят фотографии с ее первых мюзиклов и концертов, данных еще в школьные годы, и дальше вплоть до последнего выступления в Цирке. В следующей комнате выставлены сценические наряды разных лет, потрясающие платья и брючные костюмы, плюмажи и боа из перьев, шляпы и туфельки. Повсюду развешаны фотографии Кэти в разных великолепных образах в обществе знаменитостей, а также фанатов, с которыми она всегда охотно позировала. Интерактивный экран дает посетителю возможность сфотографироваться в самых ярких ее костюмах. Перед ним, хихикая, стоит пара лет пятидесяти. Я перехожу в следующий зал, где стены украшают обложки ее альбомов и различные призы, которые она получила за долгую карьеру. Платиновые диски и награды «Грэммис», разнообразные призы, висевшие у нее дома на парадной стене, теперь переместились сюда. На меня накатывает странное чувство, что здесь чего-то не хватает, но не могу понять, с чем оно связано. Музей прекрасно справляется со своей задачей прославления Кэти и ее артистической жизни. Я должна была бы испытывать гордость, возможно, ностальгию с горьковатым привкусом, но вместо этого чувствую только бессилие и скорбь. Посреди зала в освещенной витрине красуется микрофон, который, как утверждается, она использовала во всех своих турне и записях пластинок. Я знаю, что это неправда, но, видимо, удачная находка. Перед ним стоят две женщины, взирая на него так, словно это святыня. В углу виден музыкальный автомат, где можно проигрывать самые известные хиты из обширного репертуара Кэти. Подойдя к нему, я обнаруживаю, что «Потеря и находка» и «Дождь над крышами» там есть, а вот песни «Когда солнце заходит», нашего с мамой номера, нет. Я просматриваю список еще раз, но не нахожу его. И снова подступает неприятное чувство. В зал заходит хихикающая пара, женщина с восторгом перебирает хиты. Выходя из зала, я слышу, как в динамиках звучит песня «Друзья». Песня, которую я спела Микаэле во время ее первого приезда в Бископсберг. В последнем зале — временная выставка, я читаю в брошюре, что она будет обновляться раз в полгода. Сейчас здесь показана глубоко личная картина жизни Кэти между гастролями и концертами. Любовь к музыке присутствует всегда, и на экране размером во всю стену демонстрируются никогда ранее не обнародованные клипы из ее частного собрания. Кэти танцует на столешнице в кухне своей квартиры, завернувшись в розовое боа, с невидимым микрофоном в руке. Это комический номер, где она поет и забавно дрыгает ногами. Ее богатый оттенками голос заполняет полутемный зал, проникает в меня, высасывая весь кислород. Вот такой всегда была наша жизнь с мамой, таких клипов огромное количество. За нами постоянно следил объектив камеры, выступление не прекращалось ни на минуту. Кэти давала бесконечное реалити-шоу задолго до того, как его изобрели. В следующем отрывке молодая Кэти сидит на краю бассейна. Она от души смеется, глядя то на того, кто держит камеру, то на другого человека, не попавшего в кадр, и меня притягивает туда, как мотылька на свет. Мама поет и смеется, улыбается ослепительной улыбкой, вся сияет. Она прекрасна как никогда. Это один из тех фильмов, которые мы смотрели вместе всего за несколько дней до ее смерти. А тот человек, которому она улыбается, — ее дочь в возрасте трех лет. Но кадр обрезан, дочери не видно. Меня вырезали из фильма. То, что не показывают Микаэлу, на самом деле не удивительно, она сама решила жить анонимно. Всегда начинала кричать, когда мама пыталась снять ее или меня. Но я-то вроде бы должна там быть? Почему ты удивлена? — Не знаю, — отвечаю я. Пара стоит, уставившись на меня, и я понимаю, что произнесла это вслух. Не обращая на них внимания, я продолжаю смотреть фильм, не будучи уверена, действительно ли все так, как мне кажется. Чего ты ожидала? Солнечная девочка теперь монстр. Я спешу к выходу, толкаю дверь и вываливаюсь на улицу. За спиной у меня звучит журчащий смех Кэти, и на этот раз мне кажется, что она смеется надо мной. Снаружи светит ослепительное солнце. Дамы с маленькими гавкающими собачками, молодые люди, загипнотизированные своими мобильными телефонами, двое папаш с огромными колясками, держащие в руках по стаканчику с кофе. Я пробираюсь между ними и быстрым шагом иду дальше, вскоре оказываюсь на углу Сибюллегатан и Карлавеген. Фасад розового дома обильно украшен белыми орнаментами, а с обеих сторон от входа возвышаются гигантские колонны. Код на подъезде не работает — само собой, его давно заменили. Я перехожу через проезжую часть к киоску посреди бульвара. Оттуда смотрю на окна квартиры во втором этаже, где когда-то жила Кэти и где я осталась после ее смерти. «Великолепная квартира с сохранившимися оригинальными деталями декора», — так было написано в объявлении, когда Микаэла продавала ее этим летом от имени папы. После моей смерти она перешла по наследству к нему. Барельефы на потолке, панели из ценных пород дерева и зеркальные парные двери. Высота потолков составляет четыре метра. Перед показом объявление было удалено. Никаких сведений о начальной или конечной цене не сообщалось, но, полагаю, она стоила больше тридцати миллионов. Меня это нисколько не волнует. Адриана завещала Надии немалую часть своих накоплений, так что у меня достаточно денег, чтобы о них не думать. Меня скорее огорчает то, что исчезло последнее, напоминавшее мне о Кэти. Мысль о том, что квартира стоит нетронутая с тех пор, как она жила там, давала мне чувство защищенности. А теперь ее нет — как и всей моей предыдущей жизни. Я уже жила отдельно, когда мама купила себе ее, но первый вечер мы провели вместе. Все комнаты были заполнены музыкой из стереосистемы, установку которой она заказала первым делом. Мы пели и танцевали по всем комнатам, а потом сели в гостиной на матрас на полу и ели мороженое. Эти воспоминания живы во мне. Никто не может отрезать их, как обрезали фильм в музее. Я иду прочь, шаг за шагом удаляясь от прошлого. Все, что связано со мной, вымарано из жизни Кэти, из официального портрета знаменитой певицы. Ни одной фотографии нас вместе или наших совместных выступлений, которых было так много за долгие годы. Ничего. Раковая опухоль удалена безвозвратно. Воспоминания о Солнечной девочке выполоты, Линды Андерссон больше не существует. Я уничтожена. От этой мысли у меня кружится голова. Я словно нахожусь в свободном падении среди пустого пространства, и понимаю, что есть только один выбор, только один путь продолжать существовать. Я должна стать кем-то другим. Якоб сказал, что я могу стать, кем захочу, но он ошибался. Это Надия должна показать мне, какой она хочет стать. И чем лучше я узнаю ее, тем меньше она напоминает мне Линду. В тот же вечер я в очередной раз стою перед домом Алекса и Микаэлы. С каждым днем тьма опускается все раньше, особенно в такие облачные вечера, как сегодня. Во всех окнах горит свет. Алекс наливает бокал вина моей сестре, сидящей на диване. Дети уже заснули. Он садится рядом с ней, закидывает ноги на журнальный столик, она кладет голову ему на плечо. Якоб не в курсе, что я вернулась из Берлина несколько недель назад. И он не знает, что ты часто ездишь сюда. Знай он об этом, прочел бы мне длинную лекцию о том, какая это плохая идея и как все это опасно. Рассказал бы, что произойдет, если меня узнают, и приказал бы мне немедленно прекратить это безумие. Но я и без него все это знаю и прекрасно отдаю себе отчет, что рискую. Однако ничего не могу с собой поделать. Я обязана приглядывать за Алексом, пока не придумаю, как его разоблачить. Микаэла выпрямляется, отворачивается от него с обиженным выражением лица. Он берет ее за руку, а когда она пытается освободиться, сжимает крепче. Я и раньше видела, как они ссорятся, но не до такой степени. Я должна была бы постучать в стекло, а потом вбежать в дом и забрать отсюда свою сестру, но не могу этого сделать. Стою, как ледяное изваяние, и молча наблюдаю за происходящим. Возможно, меня останавливает мысль о Якобе — ведь Линда мертва и похоронена, она не может воскреснуть, как бы мне этого ни хотелось.