Алекс разжимает пальцы, Микаэла выбегает из комнаты. Через некоторое время она возвращается, ион прикладывает все усилия, чтобы помириться. Она позволяет ему снова усадить себя на диван. Он гладит ее по щеке, она упирается ладонями ему в грудь, но он не дает себя оттолкнуть и снова обнимает ее. Даже когда он целует ее, я не могу заставить себя отвести взгляд. Во мне просыпается ревность из-за воспоминаний о его сердечной улыбке и ритмичном биении сердца, когда я лежала рядом, положив голову ему на грудь. Но все это фальшивка. Единственное, что я испытываю к Алексу сегодня, — ненависть и презрение. И еще глубокую тревогу за сестру. Они что-то возбужденно обсуждают, и через какое-то время Микаэла снова вскакивает, убегает в сторону спальни и с грохотом захлопывает за собой дверь. Алекс опускается на диван, закрыв лицо руками. Я стою, продолжая наблюдать за ним, когда он ложится на диван, накрывается пледом и сидит, уставившись в телевизор. Час спустя я паркую машину в центре Нюнэсхамна, где по-прежнему немало людей на улицах. Насколько мне известно, в городе один-единственный ночной клуб, и я направляюсь туда. На фасаде я читаю надпись — «Escape Nightclub» — и надеюсь, что невзрачное двухэтажное здание действительно может предложить то, что обещает вы веска. Часок бегства от реальности — как раз то, что мне нужно. Войдя, я направляюсь прямо в бар, расположенный на втором этаже. Уровень шума нарастает с каждым шагом, мне приходится прокладывать себе дорогу сквозь толпу. Заказав пиво, которое на самом деле не хочу, я сижу и смотрю на заполненный танцпол, чтобы понять, не зря ли сюда пришла. Мне хотелось бы пройтись по залу, делая вид, что я тут не чужая, что я самая обычная женщина, у которой есть друзья и работа, к которой она вернется в понедельник. Притвориться, что есть люди, которые спросят, куда я делась, если вдруг исчезну Что я не тоскливый сталкер, болтающийся под окнами дома сестры и своего бывшего, не в силах ничего предпринять, когда муж угрожает ей. А потом, получив свою дозу фейковой нормальности, я намерена отправиться домой к полной тишине и лечь спать. Из динамиков грохочут басы, воздух вибрирует от звука, неоновые лучи проносятся по залу, в пульсирующем свете стробоскопа все кажутся дергающимися тряпичными куклами. Мой взгляд падает в другой конец зала на стоящего там мужчину. Он смотрит прямо на меня. Мы уже пару раз сталкивались — в супермаркете, в порту. И оба раза он смотрел на меня таким вот гипнотизирующим взглядом. Отпив глоток пива, я облизываю губы — он улыбается, глядя на меня. Кажется, догадывается, что это и в шутку, и всерьез. Я стосковалась по близости и тактильному контакту. По сексу. Его взгляд говорит мне, что он хотел бы со мной сделать, а я улыбаюсь в ответ, показывая, что именно этого и ищу. Я направляюсь наружу, он выходит за мной на улицу. Мы заходим за угол — позади дома музыка звучит как глухое бум-бум. Отступив к стене, я притягиваю его к себе, и его губы наконец-то встречаются с моими. От него пахнет пивом, я словно пьяная, хотя выпила всего глоток. Я целую его снова и снова, его руки нащупывают мою грудь. Взяв его за другую руку, я завожу ее себе между ног. На морозе вокруг нас скоро образуется пар, когда мужчина спускает с меня джинсы, бормоча, что обычно так не делает. Я думаю, что это и не в моем духе — заниматься сексом с незнакомцем в таком месте, где нас в любую минуту могут увидеть. Но я как будто покинула свое тело, смотрю на нас сверху, одновременно ощущая все, что он делает. И наслаждаюсь тем, что контролирую ситуацию. Инициатива исходит от меня, я беру себе то, что хочу. После акта мы поправляем одежду, он широко улыбается мне. — Наверное, мне следовало сперва представиться, — говорит он. — Меня зовут Роберт. Как тебе кажется, нам должно быть стыдно? — Нет, — отвечаю я и ухожу. — А как тебя зовут? — кричит он мне вслед. Надия, — отвечаю я. Стоит раннее утро, я лечу среди деревьев, окруженная молчащим лесом. Продолжаю бежать по петляющим тропкам к побережью, вдоль скал, вниз к воде. Море лежит неподвижно, и я ощущаю холод, когда сажусь на плоский камень и перевожу дух. Обожаю бегать по утрам, когда завесы тумана по-прежнему лежат на полях, висят над водой, словно неземные существа. Иногда это помогает мне не думать, а иногда — лучше сосредоточиться в бурном потоке мыслей. Как раз сейчас я много думаю о событиях вчерашнего дня. О Кэти и об Алексе, и не в последнюю очередь о Роберте. Если бы не синяк у меня на правой ляжке, я бы наверняка подумала, что мне все это просто приснилось. Внезапно я замечаю: меня привлекает мысль о новой встрече с ним. Даже не думай! Знаю, я не забыла, почему нахожусь здесь. Даже если бы мне хотелось большего, чем наскоро перепихнуться позади ночного клуба, я все равно сомневаюсь, что из этого что-то могло бы выйти. Годы, проведенные в тюрьме, совершенно испортили меня. Стало быть, нет никакого смысла спим встречаться, не так ли? Некоторое время я сижу, обхватив колени руками, потом снова перелезаю через скалы, возвращаюсь в лес и бегу обратно к дому. Склад, который Якоб снял для меня, находится в ангаре возле Вестберги, рядом с трассой Е4 по пути в Стокгольм. Заехав на территорию, я прикладываю к считывателю карточку и ввожу код. Электронный замок открывается, ворота распахиваются, я заезжаю внутрь и вижу, как они закрываются за мной. Мне приходится напоминать себе, что я тут по собственной воле и в любую минуту могу снова открыть ворота и уехать. При помощи того же кода я преодолеваю дверь в здание и нахожу свой отсек, который открываю ключом. Поднимаю металлическую штору до самого верха, убедившись, что она не закроется у меня за спиной. После того, как меня объявили мертвой, Микаэле пришлось вынести все из маминой квартиры, прежде чем выставить ее на продажу. И до того она много лет делала за папу все практические дела. Никого из них не волновали вещи Кэти или мои собственные, так что маминому агенту наконец-то позволили забрать все, что он захочет. Все, что выставлено в музее Кэти, взято оттуда. Сценические наряды и пластинки, фотографии и записи из личного архива. Остальное, в том числе принадлежавшие мне вещи, было роздано бедным или отправлено на свалку. К счастью, я вовремя сообразила и попросила Якоба забрать то, что успела упаковать после похорон мамы. Часть фильмов я сложила в контейнер и поставила в подвал, так что рассказала ему, где все это найти. Если бы я этого не сделала, у меня бы сейчас ничего не осталось. Контейнер стоит возле боковой стены вместе с двумя большими коробками. Для начала я вытаскиваю одну из них на середину помещения и открываю. В первой лежат мои ноты: Шопен, Моцарт, Дебюсси. Многие произведения я помню наизусть. В изоляторе я раз за разом играла свои любимые отрывки, пробегая пальцами по невидимым клавишам, а музыка звучала во мне. Но в Бископберге перестала этим заниматься. Ты это делала ради себя или ради нее? Эту мысль я оставляю без внимания и начинаю перелистывать вырезки из газет с фотографиями нас с Кэти на сцене. Солнечная девочка сияет. Документальный репортаж, сделанный у нас дома, интервью с Кэти о том, каково это — сочетать карьеру с материнскими обязанностями. Мне тоже пришлось отвечать на вопросы, и нас сфотографировали вместе. На развороте я вижу сцену из пьесы, где тоже играла одну из ролей. В другой коробке лежат памятные предметы моих первых лет жизни: мишки, старые игрушки, детские фотографии. Одна выпадает из стопки и плавно опускается на пол. Я поднимаю ее и вижу нас с Микаэл ой: я качаю ее на качелях на нашей даче. Солнечный летний день, две беззаботные девочки с комариными укусами на ногах. Простое и бесхитростное время, когда мы могли лежать на одеяле, смотреть на облака и ощущать всю полноту жизни. Поднявшись, я обвожу все взглядом. Это последние остатки Линды Андерссон. А что здесь делаю я? У меня не было четкой цели, когда я отправилась вчера в музей Кэти, я даже не понимаю, зачем мучила себя всем этим. Вопросов все время больше, чем ответов. Алекс убил Симона. Я знаю, что он это сделал. Но почему? Что такого произошло в ту ночь, что заставило его зайти так далеко? Все не сходится, и я понятия не имею, каким путем двигаться, чтобы доказать невиновность Линды Андерссон. Я уже собираюсь положить фотографии обратно в коробку, когда на глаза попадается игрушечная собака с черно-белой шерстью и красным поводком. Сейчас в ней нет батареек, но в моем детстве она могла лаять и ходить, если нажать на кнопку. Я обожала эту игрушку, когда была маленькой, и часто брала ее с собой на прогулку. Подняв собаку на руки, я вспоминаю, как мы с Микаэлой ссорились из-за нее. Сестра сердилась, что я не даю ей поиграть, но она обращалась с собакой слишком грубо, буквально тащила за собой, не давая ей ходить самой, И отказывалась слушать меня, быть осторожной, кричала и вопила, так что в конце концов мне попадало, и я вынуждена была отдать ей игрушку. Микаэла всегда стремилась завладеть тем, что принадлежало мне. Когда мы стали старше, она часто повторяла, что ей хотелось бы прожить жизнь за пределами сцены и сочувствовала, что мне приходится столько всего выносить. И, хотя в детстве она отказывалась петь и участвовать в наших номерах, все равно завидовала, когда мне доставалось внимание. Ее приступы ярости ничем нельзя было снять. Во время премьер и гала-представлений меня мучила совесть, что я стою с мамой на красных коврах, в то время как Микаэла сидит дома. В подростковые годы мы почти не общались, а если Микаэла и навещала нас с мамой, то всегда была сердитая и язвительная. Она и сама говорила, что хотела бы стать Солнечной девочкой. Прожить ту жизнь, которой жила я. И в каком-то смысле это с ней сейчас происходит. Она — единственная дочь Кэти, может свободно распоряжаться наследством нашей знаменитой матери. К тому же она вышла замуж за мужчину, в которого я была влюблена. Мне казалось, что я потеряла Микаэлу, когда мне вынесли приговор, а второй раз — во время того ее приезда в Бископсберг. Осознать, что на самом деле я потеряла сестру давным-давно, оказалось тяжелее всего. Когда я закрываю коробку, в глазах у меня жжет. Забрав с собой контейнер с фильмами, я выхожу из склада. Выйдя из Бископсберга, я стала искать в интернете информацию об Алексе и его жизни с Микаэлой. Выяснилось, что это совсем не сложно. Народ все рассказывает о себе в социальных сетях, и Микаэла не исключение. У меня же мысль о том, чтобы постоянно сообщать миру о каждом своем шаге, вызывает только стресс. То, что я делаю, не важно и не интересно посторонним. Но моя прежняя личность наверняка думала бы иначе. Линда Андерссон вела бы себя точно так же, как Микаэла. Если у тебя есть успешная и внешне прекрасная жизнь, почему бы не выставить ее напоказ? Если никто не видит твоего счастья, существует ли оно вообще? Алекс совсем не пользуется социальными сетями, а Микаэла вот уже несколько лет ведет блог, в котором пишет до сих пор. Просматривая ее старые посты, я узнала, что они переехали в прекрасный белый деревянный дом на Лидингё четыре года назад — через год после рождения первой дочери, Эльвиры. Я попыталась вспомнить, чем занималась тогда, но время в исправительном учреждении — серая масса дней, которые все на одно лицо. До переезда они жили в районе Седермальм, рядом с площадью Нюторгет, в собственной квартире площадью в девяносто пять квадратных метров, и Микаэла очень переживала, что ей пришлось уехать из центра. Но им нужна была жилая площадь побольше, и она ни разу не пожалела о том, что перебралась в дом. Потом родился второй ребенок, Тео. Они обустроили чудесную детскую, одновременно переделав комнату Эльвиры из комнаты младенца в комнату девочки. В блоге она также делится своими профессиональными успехами, показывает интерьеры, дизайн которых создавала, мебель, которую разрабатывала вместе с выдающимися дизайнерами. У нее прекрасный вкус. Пару раз она пишет о папе и о том, как трудно быть взрослым по отношению к собственному родителю. Моментов просветления у него не бывало давно, и при посещении ей очень больно, что она не может до него достучаться. Обо мне она нигде не упоминает. Бесчисленные часы я листала поток фотографий Микаэлы в социальных сетях, который может убедить кого угодно в том, как прекрасно проходит ее повседневная жизнь с Алексом и семьей. На детях трендовая одежда, дом красив и ухожен, они прекрасная пара. Не так много новых постов появилось с лета, когда они отправились в долгожданный отпуск на винную ферму, снятую в Провансе. Помимо этого, они провели две недели на западном побережье, а потом еще пару дней в домишке в горах на самом севере страны. В этом маленьком домике мне тоже приходилось жить. Когда мы были детьми, то обычно отмечали там Рождество. Это было все равно что оказаться в каком-то другом мире. Белый чистый снег повсюду, поднимавшийся высокими горами по обе стороны от расчищенных дорожек. В них мы с Микаэлой строили пещеры и снежные крепости и играли до посинения, а потом пили горячий шоколад. Помню вершины гор и долины под черным бархатным куполом, тяжелую торжественную тишину величественного ландшафта. Но все это происходило давно. Память приукрашивает реальность, как ее приукрашивают и фотографии Микаэлы. Великолепная жизнь, представленная в соцсетях, — всего лишь фальшивый фасад. Их ссоры дома по вечерам демонстрируют другую ее сторону. Лестница скрипит под ногами, когда я поднимаюсь на спальный чердак. Лежа на спине, рассматриваю последнее фото. Это портрет дочери Микаэлы и Алекса — внизу написано, что ей скоро исполнится пять лет. Эльвира — копия Микаэлы в этом возрасте. Длинные темные волосы и зеленые глаза. Сколько раз я мечтала, чтобы у меня был этот магический цвет глаз вместо водянисто-голубого! Может быть, тогда папа любил бы меня так же сильно, как Микаэлу — или что в ней еще такое было, за счет чего они были так близки? Разумеется, это объясняется тем, что у нас такие непохожие характеры. Жизнь, которой живет сейчас Микаэла, должны была быть моей. Я завела бы собственных детей, видела бы, как он растут, качаются на качелях в Фэрингсё. А я лежала бы на газоне, глядя на проплывающие мимо облака. Я повела бы их за гостевой домик, а потом через лес к мосткам и рассказала бы им про щук в тростнике. Но я не могу этого сделать: детей у меня нет. У меня нет ничего. Двое племянников даже не подозревают о моем существовании. Внезапно я понимаю, что простить — совсем не так просто, как я думала. Да, я опасаюсь за жизнь сестры, но разочарование никуда не делось. Как она может быть такой наивной? Почему поверила в невиновность Алекса больше, чем в мою? Она даже не была знакома с ним, когда умер Симон. Под фотографией яркой пригласительной карточки, дизайн которой сделан самой Микаэлой, я вижу подпись, что в субботу в два часа они будут отмечать день рождения Эльвиры. Микаэла пишет, что придет множество детей, и, как они с Алексом надеются, родители тоже останутся пропустить бокальчик-другой. Далее следуют чокающийся смайлик и воздушный шарик. P.S. Всем желающим предлагаются закуски. Сообщите нам, если у вас аллергия. В субботу я паркую машину рядом с цветочным магазином по пути в Стокгольм. В парнике стоят кактусы, орхидеи и пеларгонии. В воздухе повис запах влажной земли. Оглядевшись, я прохожу к кассе. Вдоль стены выстроились холодильники с цветами. Мне навстречу выходит женщина в переднике. — Чем могу помочь? — весело спрашивает она. — Мне нужен букет, — отвечаю я. — Собираюсь на праздник к тридцатипятилетней женщине. — Есть особые пожелания? — спрашивает продавщица, открывая один из холодильников.