— Хочу, чтобы он был желтого цвета, — говорю я. — Фрезии или герберы. И розы конечно же. Женщина выбирает цветы, берет несколько веточек зелени и уносит на рабочую поверхность. Быстрыми умелыми движениями создает из этого букет. — Что-нибудь в таком духе? — спрашивает она, показывая его мне. — Очень красиво, — отвечаю я. — Супер! Пока я подписываю карточку, она обвязывает стебли зеленой ленточкой, потом вкладывает карточку между цветов и оборачивает букет в целлофан. Оплатив и приняв его у нее из рук, я продолжаю путь в сторону Лидингё. Оставив машину на улице, я приближаюсь к дому четы Лагербергов с задней стороны, как обычно делаю. Сажусь на скамейку в парке, наблюдая оттуда за их садом. Приготовления к празднику идут полным ходом. С погодой им повезло, солнышко пригревает, хотя в воздухе уже ощущается осень. Алекс и моя сестра ходят туда-сюда быстрым шагом, следя, чтобы все было на своих местах. Микаэла приносит гирлянду из вымпелов, чтобы протянуть ее между деревьями. Забирается на стремянку, бурчит Алексу, чтобы тот страховал. Он делает, как она просит, но вид у него раздраженный. — Какая необходимость возиться сейчас с гирляндой? — доносятся до меня его слова. — Ни Эльвира, ни другие дети ее даже не заметят. Моя сестра не отвечает. — Тебе всегда нужно выложиться без остатка, все или ничего, — ворчит он. — Эльвире исполняется пять лет только один раз в жизни, не так ли? — шипит в ответ Микаэла. — И не смей мне намекать, что я похожа на мать. Меня поражает то, как резко она произносит эти слова. Подумать только, для нее по-прежнему важно отмежеваться от мамы. Как горько. Алекс делает все, о чем она его просит, но старается держаться в стороне. Микаэла продолжает бегать по саду, заботясь о том, чтобы каждая деталь была идеальна — и результат действительно впечатляет. На веранде стоят длинные столы, покрытые льняными скатертями. Шарики, салфетки и карточки с именами, все выдержано в одной цветовой гамме. Гирлянды в саду того же оттенка — нежно-розовая мечта любой пятилетней девочки. Не всем повезло иметь маму успешного дизайнера. Микаэла и мужчина из кейтеринговой компании ставят на стол пироги и сок для детей, закуски и вино для родителей, и становится все очевиднее, что сестра куда больше похожа на маму, чем готова признать. Даже детский праздник превращается в роскошное действо. Но Микаэла, кажется, не получает от всего этого удовольствия — она в стрессе, сердится и как будто изо всех сил старается соответствовать каким-то мнимым ожиданиям. Она никогда бы в этом не призналась, но очевидно: она пытается копировать мамину невероятную способность создавать праздничное настроение. К тому моменту, когда начинают прибывать гости, она успела переодеться и улыбается до ушей. Это кажется фальшивым, как и ее фотографии в соцсетях, и мне становится почти жаль ее. Некоторое время спустя я вхожу в их сад и приближаюсь к дому с букетом в руках. Двери веранды стоят нараспашку, родители общаются за бокалом вина, а дети бегают туда-сюда или стоят в очереди к батуту, где один заботливый папа замеряет время, чтобы все было по справедливости. Бассейн конечно же закрыт — ужасно было бы, если бы в него кто-нибудь упал. Никто не узнает меня, но прийти сюда было полным безумием. Сердце бешено колотится. А если Микаэла заговорит со мной и узнает меня по голосу? Об этом тебе следовало подумать до того, как идти сюда. — Какие прекрасные цветы! Можешь оставить их там, внутри, — произносит у меня за спиной какая-то женщина. Обернувшись, я вижу, что она указывает на дом. Она добавляет, что Микаэла где-то там, а на столе стоят вино и закуски для гостей. Поблагодарив ее, я иду дальше. Эльвира и двое других детей пробегают мимо, шарики у них в руках подпрыгивают в воздухе. В моей памяти всплывает воспоминание о другом детском празднике с танцующими шариками, но оно ускользает прежде, чем я успеваю его осознать. Я уже возле деревянного настила и открытой двери веранды, когда до меня доносится неестественный смех. Вздрогнув, я оборачиваюсь. Не слишком поспешно, чтобы не привлечь к себе внимания. Это Алекс, который хохочет, стоя с другими мужчинами в саду. Его веселость деланая, все очень прозрачно. Через веранду я попадаю в гостиную. Она объединена с кухней, окна которой выходят на улицу. Стоя снаружи, легко видеть весь нижний этаж. К счастью, Микаэлы нигде не видно. Я кладу букет на стол для подарков, но, вместо того чтобы убраться восвояси, жадно оглядываюсь по сторонам. Разница между тем, чтобы находиться внутри, и тем, чтобы подглядывать снаружи, куда разительнее, чем я ожидала. Переступив некую грань, я сама удивлена, какое наслаждение это доставляет. У меня возникает чувство, что я имею право тут находиться. Проведя пальцем по крышке комода, стоящего в коридоре, я рассматриваю семейную фотографию в рамке на стене. Справа от прихожей начинается коридор с кабинетом и ванной. Каждый уголок в этом доме тщательно спланирован и продуман. Правильно это или нет, но сейчас я завидую Микаэле. На этот раз я хотела бы получить то, что принадлежит моей сестре. Я запираюсь в ванной. Две зубные щетки в пластиковой подставке на большой раковине. Душевая кабина с дорогим бальзамом и ароматическими маслами для тела, на полочке изысканные полотенца. На шкафчике ее кремы и косметика, его пена для бритья и лезвия. В самом низу я нахожу ее противозачаточные таблетки, достаю упаковку и вижу, что она не пропустила ни единого дня. Выйдя из ванной, я продолжаю путь по лестнице на второй этаж. Там две очаровательных детских комнаты и игровая. Сейчас в них царит полный хаос, и так же было в ее комнате, когда мы были маленькие. Я убирала и расставляла все по местам, а Микаэла только разбрасывала. В подростковые годы она сбрасывала с себя одежду, где стояла, и там все оставалось лежать, пока не уберет кто-нибудь другой. Судя по тому, как выглядит дом, она хорошо поработала над своим поведением. На втором этаже есть еще одна гостиная — в ней телевизор такого же размера, что и в первой. Рядом огромная ванная, где есть и душ, и джакузи, и сауна. Я снова спускаюсь вниз как раз в ту минуту, когда Микаэла заходит в дом из сада с двумя пустыми бокалами в руках. Встав так, чтобы она меня не заметила, я наблюдаю, как она останавливается у стола для подарков и берет в руки букет, положенный мною. Подносит цветы к носу, вдыхая запах розы и эвкалипта. Нахмурив брови, читает записку. Пучок солнечного света. Так говорила мама о желтых цветах — интересно, помнит ли это Микаэла? Она ставит их в вазу на кухонном островке и некоторое время задумчиво смотрит на них. Потом возвращается к роли хозяйки. Микаэла просит мужчину из кейтеринговой компании пополнить блюда с канапе и рулетами, выстав ляет на стол новые бутылки вина. Она улыбается гостье, которая хвалит дом и обстановку. Несколько женщин стоят в кружок, обсуждая район и детский садик. Моя сестра рассказывает, что мечтает вернуться на работу, когда настанет черед Алекса сидеть в отпуске по уходу за ребенком. Она особенно прекрасна, когда смеется. Меня никто не замечает. Я невидимка. — Мне никогда еще не доводилось бывать на таком замечательном детском празднике, — говорит осветленная блондинка, присоединяясь к остальным. — Какой ужас — начинаешь завидовать пятилетнему ребенку! Женщины смеются, и Микаэла вместе с ними, но вид у нее затравленный. Вероятно, она восприняла эти слова как шпильку — и вполне возможно, что именно так они и были задуманы. Блондинка продолжает нахваливать Микаэлу за то, что все так великолепно, и теперь я узнаю ее. Имени не помню, но она была из тех, кто охотно называл себя моей подругой. Истинная причина того, что она тянулась ко мне, конечно, заключалась в известности моей мамы. — Наверное, мне следует представиться, — произносит блондинка. — Меня зовут Йенни, я «бонусная» мама Вильмы. Прежде чем Микаэла успевает ответить, она добавляет: — Я училась в одном классе с Линдой. Женщины тут же напрягаются, как хищники, почувствовавшие запах крови. Йенни кладет ладонь на руку Микаэлы и склоняется к ней. — Как там было, в тюрьме? — спрашивает она. — Я читала в газете, что ты навещала ее. Там было ужасно? Она сидела, закованная в цепи, или как все это бывает? — Ты слишком много смотришь телевизор, — отвечает Микаэла, убирая руку. — Должно быть, тебе тяжело пришлось, Микаэла, — продолжает Йенни и поворачивается к другим. — Мы все были так шокированы, когда ее осудили за убийство. Никто из тех, кто знал ее лично, не мог в это поверить. Микаэла приосанивается. — Наверное, всем уже пора перестать удивляться, — произносит она строгим тоном. — Она совершила то, что совершила. Но если бы Линда получила ту помощь, в которой нуждалась, ничего бы этого не произошло. Боковым зрением я улавливаю движение, поворачиваю голову и вижу в дверях Алекса. Глаза у него почернели, губы сжаты. Он в ярости. Микаэла встречается с ним взглядом, между ними происходит беззвучный обмен репликами, которые я не могу истолковать. Он возвращается в сад, а она с самым беззаботным видом меняет тему разговора. Возможно, она в состоянии обмануть других, но не меня. Я вижу, что она выведена из равновесия. Повернувшись, я иду по коридору и заглядываю в их спальню. Кровать большая и роскошная, застеленная сшитым на заказ графитово-серым покрывалом с воланом по низу, сверху красиво уложены подходящие по цвету подушки. На столике рядом с постелью стоит свадебная фотография в серебряной рамке. Микаэла прекрасна, как сказочная принцесса — в платье без рукавов с вышивкой на лифе и гладкой юбкой, которая красиво облегает ее ноги. Рядом Алекс, гордый и красивый. Глядя в глаза друг другу, они клянутся в вечной верности. Словно кому-то из них известно, что это такое. Словно она вообще существует. Обида извивается во мне, как разозленная ядовитая змея, а голос внутри постоянно спрашивает, что я здесь делаю и неужели нахожу удовольствие в том, чтобы истязать себя подобным образом. Я здесь и рискую всем ради сестры, но когда она в последний раз что-то делала для меня? Ни тогда, когда болела мама, ни тогда, когда меня задержала полиция. И даже тогда, когда я сказала, что у меня есть доказательства против мужчины, задурившего ей голову, — после того, как я отсидела столько лет, будучи невинно осужденной. Возможно, она сама прекрасно осознает, что он совершил, и предпочитает это игнорировать. В противном случае придется признать, что она слепа и глуха. Я больше не испытываю тревоги, мне без разницы, живет она в постоянной опасности или нет. Насколько я могу видеть, ее жизни в данный момент ничто не угрожает. А я-то на полном серьезе думала, что приду ее спасать. Выйдя из спальни, я иду по коридору и, когда вступаю в прихожую, вижу сестру. Ее взгляд проскальзывает по мне, словно я незнакомка, потом возврата-ется и снова обращается на меня. Остановившись, я смотрю ей в глаза, разрываясь между желаниями — признаться и кинуться бежать. Когда она хмурит брови, словно пытаясь вспомнить, где меня видела, я иду дальше и выхожу через дверь в сад. Микаэла за мной не идет. Очередной забег в утренних сумерках, я бегу все быстрее и быстрее и, хотя в горле пересохло, выдавливаю из себя еще больше, до полного изнеможения. После душа стою перед зеркалом, раз за разом произнося свое имя женщине, которая смотрит на меня оттуда. Словно бы, повторив его достаточное количество раз, я смогу тем самым вызвать к жизни свое новое «я». Выйдя в кухню, я вспоминаю Микаэлу и желтые цветы. Мне так хотелось увидеть ее реакцию, когда она все поймет, обнять ее и увидеть слезы в ее глазах. Хочу, чтобы она знала: я жива. Но все получилось совсем не так, как я предполагала, и я не поняла выражения ее лица, когда Йенни заговорила обо мне. Ответ Микаэлы разозлил меня. Единственное, чего я от нее требую, — принять, что Линда Андерссон ни в чем не виновата, по каким-то причинам это вдруг становится важнее всего остального. Почему она так цепляется за всю эту ложь обо мне? Чтобы не видеть, как все обстоит на самом деле? В четверть девятого я наливаю кофе и, взяв с собой чашку, иду к окну посмотреть на море. Думаю о Роберте. Я выяснила, что у него две дочери подросткового возраста, и живет он в коттедже на другой стороне городка. Уверена, что он тоже обо мне вспоминал. Я играю с мыслью пригласить его на свидание. Мы могли бы прогуляться вдоль порта, держась за руки, болтая обо всем на свете. Проблема только в том, что ничего такого, о чем так естественно говорят между собой два человека, я не могу сказать. О работе, семье и планах на будущее. И о том, что мне скоро пора возвращаться в Берлин. Не могу рассказать о своем происхождении, поскольку у меня его нет. Совет мамы — быть загадочной, чтобы удержать интерес — здесь нелеп и не к месту, я выглядела бы странной. Единственный способ рассказать о том, чем я занималась в последние годы, — изложить правду, не рассказывая все. Это лучший способ солгать. Все остальные лгут, все остальные представляют вымышленные образы себя — почему бы и мне не попробовать сделать то же самое? Они берут от жизни все, выбирая то, что им по вкусу, и творят, что хотят. Почему и я не могу? После стольких лет в изоляции за тюремной стеной я имею право на компенсацию. Право на роман, право на секс. Имею право делать, что хочу. Я должна почувствовать, что живу и мне нравятся мужчины, которые не видят угрозу в женщине, берущей инициативу в свои руки. Роберт как раз такой. Так ты говорила и о Симоне. И об Алексе. Ты уверена, что можешь полагаться на свой здравый смысл? Чтобы отвлечься от этих мыслей, я беру с комода в прихожей ключи от машины и выхожу из дома. Несколько часов спустя я сворачиваю на гравиевую дорожку, ведущую к нашей даче на Фэрингсё. Она петляет под сводом веток. Между листьями просачивается теплый мягкий свет, воздух прозрачнее, чем где бы то ни было, и все запахи отчетливее. Здесь мы обычно жили с мая по сентябрь. Упаковывали чемоданы и перебирались сюда, и каждое утро один из маминых ассистентов отвозил меня в школу, а во второй половине дня забирал. Потом наступали летние каникулы, и мы проводили еще несколько недель в турне. Сколько раз я проезжала по этой дороге в мечтах! Припарковав машину, я прохожу последний участок пути пешком. Солнце стоит высоко над полями, воздух холодный и свежий. Листья в кронах деревьев начали желтеть. Когда я в последний раз была здесь с мамой, тоже стояла отличная погода. Мы попили кофе на веранде, поскольку ее кресло-каталка не проходил в двери. Когда это было? Стояла такая слякоть, что мы не смогли спуститься к мосткам. Несколько недель спустя мамы не стало. При въезде на участок в землю воткнута палка с табличкой «ПРОДАЕТСЯ» — я не удивлена, что дача выставлена на продажу. Половина принадлежит Микаэле, вторую половину унаследовал после меня папа. Судя по всему, продать ее не так легко, как квартиру в районе Эстермалъм. Я иду мимо таблички к высокому дубу, красующемуся посреди участка. Веревка от качелей висит на прежнем месте, все как всегда — и вместе с тем по-другому. Фасад нуждается в покраске, трава в саду почти достает мне до колен, а камни, которыми выложены грядки, давно потонули в сорняках. Одна из опорных колонн, поддерживающих балкон, вот-вот упадет, крыша веранды под ней разваливается. Усевшись на лестнице, я обвожу взглядом сад. На какой-то краткий миг я вижу все таким, каким оно было когда-то, что придает магическое очарование всему этому месту. Вечеринки, которые устраивала Кэти, музыка и смех, разноцветные фонарики на деревьях и веранде. И теперь мне становится ясно, какое воспоминание прилетело ко мне во время праздника Эльвиры. Как-то раз здесь, в саду, устроили летний праздник для меня и Микаэлы. Мы родились не летом, но мама вбила себе в голову, что надо устроить праздник. Как обычно, она все устроила с размахом, роскошно и восхитительно, как это у нее всегда получалось. На веранде, превращенной в сцену, играл оркестр. Столы ломились от блюд с печеньем и тортами, украшенными розовой глазурью, а симпатичный пони возил всех желающих в тележке вниз по гравиевой дорожке и обратно к дому. Целое море шариков по всему саду сорвалось и улетело прочь, мы с подружками с радостными воплями гонялись за ними.