– Разумеется, я знаю, кто ты такой! Как погибли твои сослуживцы? О, мля, допросы начались, лучше бы я в городе оставался. Было немного боязно, вообще-то я ведь не убрал за собой трупы сослуживцев, а бросил там, где они приняли смерть. Если фрицы их нашли, ну, мало ли, то мне будет сейчас трудно объяснить наличие у парней ножевых ран. Одна надежда, что их тупо завалило от постоянной бомбежки, дело-то было возле позиций защитников города, а там часто бомбят. – Да точно не знаю. Мы пробирались к позициям русских, когда начался обстрел, орудия, наверное, работали, уж слишком сильные взрывы были. Прячась кто где, мы потерялись, позже, у русских, я спрашивал, не нашли ли они кого-то еще, отвечали, что все погибли. А уж где и как, извините, мне не рассказали. – Ты сам вышел к красным? – Нет, после обстрела кто-то проходил мимо и нашел меня. Доставили на КП батальона, что держал оборону в том месте, допросили. – Допросили? – чуть сдвинув брови, спросил жандарм. – Мальчишку? – Конечно, вы же сейчас делаете то же самое, – пожал я плечами. – Чем я отличаюсь от взрослых? Возрастом? Мы на войне, здесь возраст значения не имеет. – Это другое дело, для нас ты являешься военнослужащим вермахта, но для русских ты – беженец. – Вы же не считаете их совсем идиотами, которые пустят к себе неизвестного человека со стороны противника? На мне нет клейма, что я беженец, это предстояло еще доказать, – хмыкнул я. – Неважно. Что ты можешь сказать по поводу обвинения тебя в предательстве? Ух ты, вот это вопросец, даже с толку сбил, но нас хорошо готовили к поведению на допросах, так что сейчас и проверю, как это работает. Ведь по сути, что немецкий следак, что русский, одна фигня. У него задача – вывести меня на чистую воду, а мне и в болоте пока хорошо, несогласный я. – Меня не обвиняли в предательстве, я ж ребенок, большевики лишь хотели узнать, откуда я и как смог пройти через развалины в центре города. – Идиот! В предательстве тебя обвиняют твои сослуживцы, заявившие, что ты перешел на сторону врага! – Чего? – натурально так охренел я. – Какие сослуживцы, вы о чем? – Мля, эти два дебила из моей команды воскресли, что ли? От моих ножевых ударов встать не получится. – Старший группы «Б» донес до нас такие сведения. – А-а-а! Ясненько. – Я в глаза не видел никого из этой группы, понятия не имею, о чем и о ком вы говорите. Нас разделили по приезде в Сталинград, действовать мы должны на разных участках фронта. У каждой группы свои задачи и пути их выполнения. – Они и не утверждали, что видели тебя у красных. Но находясь у противника, слышали информацию, что в городе на русских работает мальчишка, пришедший со стороны врага, нас то есть. Как ты думаешь, много здесь таких, как ты? – Чушь собачья, вот что я думаю, господин лейтенант. Понятия не имею, сколько тут в городе мальчишек, но то, что они тут есть, факт, причем вы наверняка об этом знаете лучше меня. По подвалам гражданских сидит тьма-тьмущая. А по факту моей службы… с вашей стороны вообще неблагодарно делать такие заявления. Я выполнял задания немецкого командования. Кто их отдавал мне, обер-лейтенант, гауптман или майор, не важно, офицеры вермахта ставили задачи, и я их выполнял честно и добросовестно. Кто принес сведения о подготовке русских в сквере у железной дороги? Кто разведал и доложил о противнике в кварталах высотных домов? Кто, наконец, сразу после ранения и контузии, принес срочное донесение от передового батальона? – Все перечисленное я проделал так, что и задание фрицев выполнил, и нашим помог, но чтобы придраться ко мне – надо постараться. – И везде, где ты побывал, наши войска откатились или понесли серьезные потери! – повысил голос жандарм. Ну да, уже и связали все факты воедино, молодцы падлюки, умеют работать. Придется защищаться наглостью, может, прокатит? – А может, мне нужно было воевать вместо взрослых мужиков, вместо прославленных офицеров вермахта? Мне не поступало приказа лечь за пулемет, меня для другого готовили. Я умею делать то, что не смогут солдаты вермахта. Простите великодушно, не знал. Где и в чем моя вина? Хоть что-то из моих данных не подтвердилось? Я, двенадцатилетний мальчик, выложил свои наблюдения командиру полка и предупредил его не повторять атаку по железной дороге, он сделал все наоборот, не поверив мне. И что, где сейчас этот майор? – уже закричал я. Пусть, суки, у себя ищут виноватых, мне шить нечего, но расстрелять, конечно, могут и меня. – А после ранения я куда побежал, к русским? Или продолжил выполнять задание? – Заткнись, – мгновенно отреагировал лейтенант и, кажется, хотел ударить, даже привстал со стула. – Заткнись и слушай. Я сделал вид, что успокоился. – Все это очень странно. Действительно, ты был все время на виду, это как раз играет за тебя, а вот вторая группа докладывает по радио неизвестно откуда. – Интересно, кто бы дал им, неизвестным подросткам, радиостанцию, даже смешно! – фыркнул я. – Я был у русских, смог убедить их оставить меня при себе. Покидал расположение только в моменты атак вермахта, предъявить мне большевики ничего не смогут. Но получить в свое распоряжение рацию? Это смешно, господин офицер, никто не подпустит их близко к радиоузлу. И как они вообще смогли убедить русских, что не причастны к армии вермахта, придя к ним всей группой? У моей группы как раз стояла задача проникать поодиночке, это мы и собирались сделать, да только не смогли. К сожалению, я остался один. Уничтожить, как приказано, командный пункт большевиков мне не под силу, это я заявлял еще куратору. Тот согласился с моими доводами и отменил эту задачу. Как бы я смог пронести взрывчатку и не быть пойманным? Немецкие солдаты так же, как и русские, проверяют всех, кто к ним выходит, разве у меня хоть раз что-нибудь нашли? Вы думаете, легко ползать по-фронтовому, разрушенному городу даже без ножа? Так что это чушь и провокация, вот что такое этот донос на меня. Точнее, я считаю это попыткой дискредитации, попались сами, так еще и других за собой тянут, свиньи! Более чем уверен, что на рации они работали под контролем большевиков. Как теперь выполнять задания вермахта, если русские, возможно, уже ждут меня, чтобы повесить? Сволочи! – Ты думаешь, что у тебя еще будут задания, наглец? – заулыбался жандарм. А я уже понял: точно будут, причем именно сейчас мне и хотят поставить новую задачу. – Конечно, или вы считаете меня предателем? Тогда к чему этот разговор, допрос, расстреляйте уже, раз я враг. – Расстрелять всегда успеем, сначала мы узнаем все, что ты скрываешь, а потом решим. Ты же знаешь, должен был узнать, пока обучался, что у нас много способов заставить людей говорить! – Ну, тогда пытайте, чего ждать? – скорчил недовольную гримасу я. – Под пытками и дурак вам выложит все, что вы захотите, а не правду. – Солдат! – жандарм крикнул, и из коридора вошел рядовой с такой же бляхой на груди, как и у лейтенанта. – Увести! Нет, никаких пыток не было. Меня отвели в маленькую комнату и оставили одного. Буквально через полчаса вошел тот же рядовой и потребовал идти за ним. Пошел. Спина ужасно чесалась, мало того что там недавняя рана, так еще и насекомые пристали. А нам было запрещено использовать немецкий вонючий порошок от вшей, чтобы не вызывать ненужных вопросов у врага, то есть русских. От меня и так воняет и лекарством, и вообще немчурой, но меня-то уже вроде как признали своим, поэтому никто и не спросит о запахах. А вот для немцев все должно выглядеть натурально. Отдых в «тюрьме» продлился еще сутки, по окончании которых меня вызвали на очередной разговор. Удивления не было, я сам мог удивить кого угодно, ну, и уболтать тоже. Немцы, может, и не поверили мне, но и наказывать не стали. Наоборот, меня тщательно осмотрел врач, вынес вердикт, что я вполне здоров, мне же не в атаку с винтовкой бегать, и могу выполнять задания командования. Вот так я и оказался вновь предоставлен самому себе, ну почти, и в сгущающейся темноте сентябрьского вечера пробирался в центр города. Мне, как никому другому сейчас, легко тут находиться. Мало того что знаю из будущего, кто и где тут находится, воюет, так еще и пользуюсь тем, что имею доступ к обеим армиям. Да, я винтик, совсем незначительный, но у меня есть глаза, уши и голова. Я вижу, где находятся немцы, вижу наших, ну и, пользуясь этим, передвигаюсь по городу. На удивление, в районе вокзала была передышка, никто не стрелял, не взрывал, да и вообще, для войны было удивительно тихо. Зато ближе к Волге стояла канонада, как днем. Новый приказ звучал интересно, но вызывал смех с моей стороны. Мне приказано «срисовать» все КП в районе набережной, двух больших оврагов и доложить. То ли немцы специально меня туда заслали, то ли на самом деле недодумали, но для меня это было хорошо. Задача была одна – скорее встретиться с кем-то из командиров Красной армии и доложить о целях врага. Плюс надо что-то делать с оставшейся группой таких, как я. Немцы косвенно указали, что вторая группа находится где-то в районе оврагов и Мамаева кургана, а значит, всеми способами мешает нашим захватить высоту. Для себя я ставил амбициозные задачи в плане помощи нашим войскам в уничтожении опорных пунктов вермахта. Их не так и много, но они очень нужны немцам и пипец как мешают нашим. Да, каждый из этих пунктов – крепость, но нет таких крепостей, которые не смогли бы взять… Ну, вы поняли. Возле комплекса зданий НКВД пришлось ползти особенно медленно и осторожно. Бывшие улицы теперь пустынны и простреливаются на раз-два, наблюдателей с обеих сторон хватает. Впереди справа высится здание бывшего госбанка, в котором я уже побывал однажды, наблюдение там поставлено очень хорошо. Днем меня бы уже убили, просто так, на всякий случай, но ночью еще поди разгляди меня в таком хаосе. Забирая сильно влево, оказываюсь под прикрытием стен высоких домов, да, впечатляет, особенно на фоне основных домов Сталинграда, которые еще в августе были превращены в пепел. Полз медленно и очень тихо, поэтому шорох, а затем и голоса услыхал раньше, чем меня заметили. Прислушивался минут двадцать, обдумывая, как появиться перед бойцами нашей родной армии. Шмальнут ведь, не раздумывая, со страху, и баста. – Сколько же еще нам тут сидеть, с голой жо-пой, а, Жора? – Говоривших было двое, по голосам понял. Вопросы насущные, бойцы измотаны, истощены, оружия мало, боеприпасов кот наплакал, а задачки-то ставят нехилые. Это вон немцы сидят сейчас смирно в захваченных домах, да отстреливают наших везде, где видят. А наших регулярно в контратаки посылают, гибнет народ, а как иначе? У одного хорошего писателя, причем именно этого времени, он сам сейчас где-то тут, в районе кургана сидит, был эпизод в книге. Комполка отправил их батальон атаковать баки на кургане, в очередной раз. Сделал он это, угрожая оружием командиру батальона. Тот, не имея возможности отказаться, иначе трибунал, повел остатки своего батальона на баки и, конечно, задачу не выполнил, положил почти всех солдат. А фишка была в том, что самому командиру полка поставили задачу овладеть баками, ему не давали приказа бросать в бой последних людей. Кто-то не поймет моих слов, но это вообще-то разные вещи. Итог печален – людей нет, комполка сам под суд попал, а баки не отбиты. А представляете, сколько таких эпизодов за войну было? То-то и оно. Сложно все, ой как сложно. Сколько раз пытался поставить себя на место такого вот командира роты или батальона, которому ставят идиотскую задачу. Так и не смог сам себе ответить: повел бы я людей или пристрелил на хрен такого комполка. Да, говорят, что те, кто ведет, и есть настоящие командиры. Но мне хочется в такой ситуации поспорить, всегда. Что за храбрость, повести солдат на убой? Показать, какой ты настоящий командир? Бред. По мне, командир это тот, кто умеет бойцов беречь, ну и задания выполнять, конечно. Противоречия? А они всегда будут. Беда не в том, чтобы отказаться от выполнения приказа, а ставить такой преступный приказ. Эх… Пока размышлял, разговор двух солдат продолжался. Судачили мужички, как всегда, обо всем сразу и ни о чем толком. – Слыхал тут, двое новеньких, что третьего дня прибыли, балакали о пополнении за рекой. Говорят, людей-то нет совсем. Помнишь, нас сюда ротами переправляли, раз, и батальон на берегу. А теперь едва роту собирают и сразу сюда. Надолго ли этой роты хватит? Беда, Федя, совсем немец людишек в стране повыбивал… – Я думаю, Жора, не все так просто. Ты забыл, нас ведь сюда тоже издалека привезли, я аж с Калининского фронта приехал. А ведь и на севере наши бьются, немец-то везде, не только у нас тут, в Сталинграде сидит, его везде полно. Помнишь, чего комбат вчера говорил? От нашей роты, которая всего две недели тут, осталось двадцать шесть бойцов, а если везде так? – Я и говорю, совсем беда… – Дяденьки солдаты… – Ну, а как я еще мог появиться перед этими уставшими воинами, чтобы не вызвать к себе злобу? Правильно, нужно казаться тем, кем я, в сущности, и являюсь, то есть мальчишкой. – Дайте что-нибудь поесть, а то сил уже нет. Сидел я под стеной дома, возле входа в подъезд, а разговор солдат доносился из самого подъезда. Выходить к ним я пока не спешил, напугаю, сразу прибьют. Послышался легкий шорох, лязгнуло что-то из оружия, а я все не вылезал. – Кто здесь? А ну, покажись! – потребовали из подъезда. Голос, на удивление, настороженный и приглушенный. – Я Захар, не стреляйте, дяденьки солдаты, – я медленно выполз из-за угла на четвереньках и увидел направленную на меня винтовку и, блин, ствол ручника. Руки я держал на виду, но, думаю, если бы бойцы захотели, шлепнули бы меня без раздумий. – Ты гля, Жора, мальчуган! Ты откуда здесь, один? – Боец с винтовкой был невысок, может, на голову меня повыше, не больше. Копоть и грязь на лице не могли скрыть сильного загара, наверное, где-то на югах жил, видно, что загар у него вечный. – Никого у меня больше нет, дяденьки, один я остался. Дайте корку хлеба, сил нет, – жалобно проговорил я. – Залезай сюда, осторожнее давай, тут мешки лежат, вот так. – Мне помогли перебраться через бруствер из мешков, и я подвергся осмотру со всех сторон. – Спасибо, – принимая сухарь, сую его в рот. Горечь табака вышибает слезы из глаз. – Федька, ты опять сухари вместе с табаком держишь? Смотри, парнишку скрутило как! – отругал товарища наблюдательный дядя Жора. – Выплюнь, малец, я тебе своих сейчас дам. С этими словами мне сунули в руки кучку сухарей. Вот же наши, советские люди, доверчивы и добры, даже на войне. Был бы я врагом, сейчас оба лежали бы уже и остывали, ведь я по ним вижу, даже дернуться не успели бы, эх, простая русская душа… И как мне теперь попросить их отвести меня к командиру? Они же меня как сынишку приняли, дядьки-то взрослые, лет по сорок обоим. Сколько из той жизни помню, повидал я людей разных национальностей, но только вот такие, воспитанные в Союзе, то есть наши, советские люди, могут быть такими человечными. Ведь они злые сейчас, как черти, а вот приняли, накормили и забыли на хрен про всю службу и войну. – Откуда ты здесь? – вновь задал вопрос один из солдат. Глаза попривыкли, и я смог разглядеть их получше. Грязные, уставшие, все же война – дело молодых, прав был Цой. Тот, что звался Жорой, чернявый и рослый, второй был ниже ростом, но тоже не тощий. Вообще, в этих ватниках и огромных шинелях все тут выглядят больше, чем есть на самом деле. Помню, всегда поражался размерам солдат на архивных фото, а когда в армии увидел полную экипировку, вопросы отпали сами собой. – От немцев я, поймали в подвале за железкой, прятался там. Вчера наши стреляли из пушек, немцы забегали, уж слишком близко попадали, вот я и утек. – Били? – Да не, просто я немножко раненный, вот и смогли меня поймать. Ночью во сне стонал, наверное, ну и попался. – Куда раненный, кто тебя? – заволновались мужики. Господи, вот это отношение к детям! Да они бы сейчас меня на тот берег на себе перетащили бы, если б попросил, были же люди… – Да в спину что-то стукнуло, я упал, больно было. Не знаю, что случилось, очнулся, а вокруг немцы, но не убили, даже перевязали. – Ты смотри, не все у них суки, Федя, не добили пацана. Ты сейчас куда топал-то? – Так к вам. Я много о фрицах знаю, могу показать, как лучше к ним подобраться. – Жора, я к командиру схожу, пусть поговорит с мальцом, вдруг и правда чего-то знает! – Федор тут же побежал куда-то в глубь дома, а оставшийся Жора пристально смотрел на меня, жующего сухари. – У них вот там, – я неопределенно указал в сторону западной части города, – танки стоят, но они на ремонте, целых немного. Это за железкой, недалеко, а вот возле самой дороги есть такие, без башни которые, те целые. – Самоходки? – Я кивнул. – Много? – Штук шесть видел, немцы их прячут, но я разглядел. Дальше еще есть, сколько не знаю точно, но не меньше, наверное. А в ямах больших, куда бомбы падали, у них солдаты сидят с толстыми трубами. Трубы вверх торчат, чего это такое, не знаю. – Да, прикинулся мальцом, минометы трубами обозвал. Что поделаешь? – Кто тут у нас? – раздался незнакомый голос, и в помещении появился еще один военный. Бинокль на груди, каска на голове, автомат в руках, кажется таким же бойцом, как и остальные, но голос командирский. Лицо чисто выбрито, аж блестит, на вид командиру лет тридцать, воротника не вижу, фуфайка застегнута под самое горло. Бывалый, заметно, взгляд цепкий, карие глаза смотрят, как два ствола. – Здравствуйте, я Захар, – представился я, вставая. – Сиди. От немцев пришел? Где ты пробирался, точно можешь сказать? – Конечно, только там у них эти сидят, с биноклями, как у вас, – предупредил я.