– Честно или то, что нужно ответить? – взглянул я устало в глаза командующего. – Конечно, честно, – рубанул Еременко. – Устал я, не глядите на возраст. Немцы гоняют, наши гоняют, а вот поесть толком так и не дали нигде, даже после ранения. Руку мне обработали и перевязали еще у Родимцева, а вот спина зудит, аж жуть. Стою перед командующим, а самому хочется к косяку прижаться и вдоволь почесать спину. – Война идет, сынок, что поделать?! Сам все знаешь, полстраны немец забрал, плохи дела, если детей просить приходится. Да, многие были против твоего участия, даже настаивали на том, что ты – враг. Но раз уж так у тебя получается и есть возможность, то грех не попробовать. Думаешь, мне радость доставляет мальчишку просить сделать то, что должны делать бойцы? Эх, парень, да если б я сам мог, или вон, Василий Иванович, думаешь, просили бы тебя? А мы именно просим, надеюсь, разницу понимаешь. Я кивнул, глядя прямо в глаза командующему. – Есть тебе сейчас принесут, поспать успеешь, мешать никто не станет, времени у тебя аж до завтрашнего вечера, сутки почти. Как? – Хорошо бы, – устало кивнул я и добавил: – Помыться бы еще, товарищ командующий. – Ладно, парень, – как бы ни уговаривал, но все же Еременко начал повышать голос, – некогда мне тут о еде и бане думать, фронт трещит по швам. Ты у немцев был, знаешь, какие там силы. Заметь, я не приказываю, понимаю, как это сложно и чем ты рискуешь. Обдумай пока, сможешь или нет. – Товарищ командующий, объясните толком, что хотите сделать, постараюсь придумать, как провернуть, и чтоб за задницу не взяли. Немцы не станут смотреть на возраст, поиздеваются и на столб, не раз такое видел. Командиров прямо передернуло, а некоторые и глаза отвели в сторону. Все-таки у наших совесть есть, наверное, живо представили меня болтающимся в петле. Около часа ушло у военных на объяснения и пояснения того, что нужно донести до врага. Будучи опытным, я уже чувствовал, что здесь очередной обман, деза, точнее, больше думал о том, как я это преподнесу немцам. Ведь мне практически пытались вдолбить детали армейского масштаба, абсолютно не думая, как и в прошлый раз, о достоверности. Ну откуда, откуда, скажите на милость, я, по сути еще мальчишка, мог узнать столько о силах и дислокации противника? Как я могу такое пересказать в немецком штабе? Да они меня просто шлепнут, причем правильно сделают, за такую хрень. Кто из немцев поверит в откровенный бред, они, знаете ли, люди умные и опытные. Нет, однозначно сделаю так, как сочту нужным. К немцам я вернусь, конечно, но вот устраивать такую аферу не стану. Даже обдумывать не стал, а на следующий день, когда вызвали к командующему войсками фронта, ответил так, как считал нужным. Да, знаю, невыполнение приказа и все прочее, но всегда есть «но». Еременко не кричал, просто сильно нахмурился и долго молчал, а вот какой-то хлыщ из штаба армии ругался почем зря. – Ты кто такой?! Предатель и дезертир, как ты смеешь ослушаться приказа? – Пены у рта не было, но кричал довольно громко, а уж как при этом жестикулировал! Во всей красе передо мной любимый типаж либеральных девяностых. Там такими вот товарищами всю нашу армию «рисовали», и люди верили. Здесь мне на самом деле такие почти не встречались. То, что они есть, конечно, правда, но ведь не все же командиры упыри! – Вы правильно заметили в самом начале, я – никто. Я ребенок, предложивший вам небольшую помощь. Вы решили, что я ваш подчиненный, более того, враг и предатель. Думаете, раз я разговариваю с вами, как взрослый, значит, мне можно указывать и делать со мной что хочешь? А почему, ответьте мне, – я набрал воздуха и продолжил: – Мне и еще тысячам таких же мальчишек и девчонок нашей многострадальной Родины. Почему вы – военные, не защитили нас, как были обязаны? Где вы были 22 июня со всей вашей армией, танками, самолетами? Где сейчас вся эта армия, где герои летчики, сталинские соколы, танкисты наши где? Вы хоть немного понимаете, как воевать-то нужно, как немца бить? – ввернул фразу из известного фильма, Евгений Миронов там просто восхитительно сыграл. – Не надо так на меня смотреть, я потерял все, что было возможно, у меня ничего и никого нет. Хотите наказать? Расстреливайте, поднимется рука на мальчишку? Чем вы тогда от фашистов будете отличаться? – шумно выдохнув, я замолчал. Понимаю я их, но и они должны соображать, что пытаются сделать. Я ж не солдат, как мне можно отдать приказ? Да, я подготовленный боец-диверсант, так и используйте меня именно так, раз сам предложил. Но просто так бежать на казнь? Нет, я не согласный. Было ли в моих словах зерно разума или, наоборот, вредность и страх заставляли меня вести себя именно так, не знаю. Но итогом разговора было то, что Еременко выпроводил этого ухаря из комнаты, а сам задал, наконец, правильный вопрос: – Так я не понял, ты можешь помочь или нет? Можно что-то сделать, чтобы помочь городу и армии? – Еременко хоть и сдерживался, но тоже начинал выходить из себя, видно было, что не привык он так общаться с людьми. Приказывать подчиненным это одно, а вот так, уговаривать какого-то мальчишку? Странно, что вообще ведется этот разговор, он мог бы просто его никогда не начинать, даже не встречаться со мной. Но раз уж так случилось, то я тоже не собирался тупо идти на заклание. – Вы хотите убедить противника в ложной атаке. Я, как мне кажется, объяснил вам, что вы неправильно оцениваете врага. Никто, повторюсь, никто не станет меня слушать, особенно если я начну нести вот этот бред. Откуда у вас возьмутся силы для удара с юга, если у нас по городу разрозненные части едва держатся? Не поверят, более того, даже слушать не станут. Вы не забывайте главного, для немцев я – русский. Да, обученный ими и вроде как состоящий на службе, но – русский. Нам никто не доверяет, после наших разведданных почти всегда следует проверка. Поймите, когда немцы посылают нас в разведку, это исключение, которое носит второстепенный характер. Они сделали из нас диверсантов. Если бы я подорвал штаб Родимцева, вот тут да, проверять бы не стали, более того, похвалили бы. Но я вновь и вновь возвращаюсь «пустым», «коллеги» уже сдали меня, и я был на допросе в жандармерии, повезло, что не в гестапо, оттуда бы уже не вышел. Вы сами не смогли предотвратить утечку обо мне, раз эти козлы, мои «коллеги», смогли узнать об этом даже в учебном батальоне. Понимаете, что мне предстоит вынести? Вы понимаете, что на допросе из меня выжмут всё? Не бывает таких героев, которые могут выдержать пытки, сказки это. Любого, любого человека можно заставить говорить. А если прямо сейчас, попав случайно в плен, какой-нибудь боец рассказывает немцам на допросе о мальчишке? Понимаете, какой риск? – Хватит жалобить меня, ты сам пришел. Да, ты не боец Красной армии, но уж если предложил помощь, должен соответствовать. Это раз. Второе. Мы собирались провести реальную атаку на этом участке, чтобы вызвать у фрицев доверие к тебе, понимаешь? Там бойцы погибнут только для того, чтобы тебе поверили твои бывшие хозяева! – Язвит, злится. «А я-то при чем, товарищ командующий, я ж не замышляю план окружения всей шестой армии. Не держу Сталинградский фронт на голодном пайке. Да, впоследствии вас всех назовут героями, стойко сражающимися за Сталинград и Родину вообще, но раз уж наши военачальники умеют воевать только так, то какой спрос с меня?» – Конечно, все это я лишь прогнал в своей голове, а не высказал Еременко, но очень хотелось. Понимаю и Ставку, готовящуюся к очень серьезной операции, но не могу понять, зачем именно такой ценой этого достигать? Экономите самолеты и танки, но хоть артой-то можно чуть щедрее работать? Просто не давать немцам безнаказанно уничтожать наших парней и девчонок в городе? Ну возьмете вы потом в плен не триста тысяч, а сто, но двести-то уничтожьте! Ведь не сможет немец сюда подкрепления прислать, все их части, армии, корпуса и прочие группы армий задействованы на других фронтах. Там не менее жарко, чем тут, сейчас. Вон подо Ржевом что творится? А в Воронеже? Там десятками тысяч в землю вгоняют, и что, для чего? А все для того, чтобы вы, товарищ Еременко, здесь смогли немцу накостылять. Эх, сколько бы я мог сказать, да что толку-то? – Они погибнут для того, чтобы вы смогли осуществить задуманное, а не из-за меня. Точно так же, как и я сам должен сдохнуть, для того чтобы все получилось. Что ж, своих слов я назад не беру, приказывайте! Но, если все же разрешите, внесу свой вклад. Прикажите подорвать что-нибудь возле штаба какого-либо батальона на берегу и одновременно, без особого шифрования, сообщите по подразделениям, у кого связь есть, что был совершен налет на штаб батальона, укажите номер. Меня прямо не упоминайте, но можно намекнуть на то, что в расположениях войск работают диверсанты. Скорее всего, взлетевший на воздух штаб их работа. Когда я вернусь к немцам, а это произойдет не так уж скоро, в городе бои, немцы уже должны знать о происшедшем. А теперь основное: все, что вы тут придумали, выдайте в письменном виде. Вот такая подача информации, возможно, и убедит противника. Какой-нибудь потертый планшет нужен, с документами настоящего командира какой-либо части, не липовые. Я принесу им пакет с вашими планами, плюс отчитаюсь об уничтожении штаба. Если фрицы слушают вас, а они, я уверен, слушают, то, возможно, и поверят. Главное, чтобы в бумагах и в приказах по частям не было откровенной брехни, немцы не дураки, сразу поймут. Можно вообще нанести реальные позиции на карты, немцы все равно о них знают, скройте только те, что переместили в последние дни. Немцы ведь берут «языков», знают очень много, поэтому и я боюсь именно того, что кто-либо из пленных может прямо указать на меня. Самое малое, что вам принесет вранье, новый удар по позициям. А могут ведь и сыграть в обратную сторону. Накачают меня дезой и направят назад, в город, доводить до командиров Красной армии. Так что, сами понимаете, риск да, но без правдивой части информации веры не будет. Черт с ним, может, и прокатит, а если нет, ну, значит все, пожил, хватит. Мне выдали старый потрепанный планшет, в котором были разного рода бумажки. Тут и нарисованные от руки карты, схемы, записки и доклады, были и настоящие карты, типографские, красивые. Все имело вид, будто только что из боя, кажется, даже порохом пахло. Мне предписывалось доставить немцам эту планшетку как трофей из штаба, якобы выкраденный мной лично. Возмущался я, если не поняли, не самому факту воровства документов, это как раз естественное для меня задание, а тому, что было указано в картах и записках. Командование пытается убедить немцев в нашем наступлении там, где его не будет, более того, они устроят ложную атаку с целью привлечь внимание немцев и поверить данным. Наши хотят оттянуть силы немцев с севера, с целью облегчить ситуацию на кургане и в Заводском районе. Вот в этом я и сомневался. Какая атака без танков, без какой-либо серьезной поддержки, одной пехотой. Даже если немцы поверят, они легко отобьют все наскоки, не напрягаясь особо, просто потому, что их банально там больше. Какой масштаб должна иметь отвлекающая атака, чтобы в нее поверил противник? Полком? Не смешно, у Родимцева и других командиров в городе батальоны по сотне человек, откуда возьмется полк, да еще и посланный на убой? Я так и сказал Еременко и предложил, если полк действительно есть, отбить занятые высотки вблизи Волги, вот это было бы нужно. Оставшись без «глаз» на переправе, немцы не смогут ее обстреливать, хотя бы так точно, как сейчас, а это польза нашим защитникам. Плюс, потеряв опорные точки, враг вынужден будет контратаковать, и там можно будет подловить его на сосредоточении или подходе. Но меня не слушали… или не хотели что-то объяснять. Но самое хреновое, как я считал, было в том, что я знал истинные цели дезинформации, и если немцы решат меня допросить, справедливо не поверив этим бумажкам, то дело не выгорит и рискует обернуться катастрофой. Заслушав все мои доводы, командиры все же решили рискнуть, я повиновался, что поделать, ведь пришел сюда сам. Никто домой меня не отправит: максимум, что мне светит, это колония или детский дом, но свободы я не увижу. Ну я и решился, а что, столько мальчишек сейчас добровольцами служат в армии, многие погибнут, не дожив до Победы, а я что, хуже? Ну, короткая получилась новая жизнь, а что поделать, сам мечтал именно на войну попасть, так что расхлебывай, Захар, и не плачь. Что толку жалеть, никого и ничего у меня в этой жизни все равно нет, терять-то нечего. Да, конечно, можно было плюнуть в лицо немецкому офицеру еще там, в Белоруссии, грохнули бы тогда вместе с другими и баста. Как всякие молодогвардейцы, партизаны и прочие герои, выступить ярко, чтоб люди запомнили. Меня помнили бы как героя, посмевшего дать отпор гитлеровцам, но я человек другой натуры. Никогда не любил излишнего внимания, по мне пусть лучше обо мне не знают вообще, зато, промолчав и оставшись живым, сколько врагов умрет благодаря мне? Я уже (не впрямую, так косвенно) отправил на тот свет не один десяток. А сколько выжило наших, тех, кто должен был умереть в городе? И я еще не закончил, так что да, если меня берут за жопу, лебезить, конечно, не стану, но и нарываться тоже. Есть возможность выкрутиться, воспользуюсь, нет, умру достойно, хоть и не хочется. Это, я думаю, и станет моей целью, которую никак до сих пор для себя не оформил. Попав сюда, я, к сожалению, не имел возможности и времени даже подумать о будущем, уж так получилось, что за меня все решили, я лишь плыл по течению. Но теперь, имея такие знания, обученный новым для себя навыкам и вспоминая старые, я сам творю свою судьбу. Пусть короткую, но зато полезную для страны и людей. Ведь как ни крути, но если спасу от гибели еще хотя бы десяток наших воинов или гражданских, то уже можно считать, что выполнил свой долг. А ведь есть еще и слова. Точнее – СЛОВА! Я много чего понаписал, передав представителям особого отдела в прошлый раз, представив данные как полученные в стане врага, как бы ни высокомерно это звучало. Вот и увидим, будут сдвиги или нет. Например, Хруща больше не видел, как ни смотрел, может, совпадение, а вдруг нет? Конечно, если тут все разъела круговая порука, тогда хана, а вот если люди все-таки имеют совесть… Вселял надежду тот факт, что я все еще живой. Ведь как бывает, получил кто-то новые сведения, а в них компромат на кого-то из друзей, что тогда? Правильно, надо просто убрать источник информации, то есть меня. Ну, а раз я еще жив, то смею надеяться на лучшее, может, все не так плохо в нашем коммунистическом «королевстве»? – Ну, опять в город? – вывел меня из раздумий голос слева. После разговора с комфронта, если это так можно назвать, в смысле переговоров, меня отправили на улицу ждать сопровождающих. Повернув голову в сторону говорившего, увидел ту же команду разведчиков, от которой я смылся в прошлый раз в городе. Надо же, ребята все еще живы, видимо, реально классные спецы. – Здравствуйте, товарищи. Да, опять, – кивнул я. Сразу отметил, что пулеметчик бережет руку, ранение все же оказалось серьезнее, чем думал? Командир вроде в порядке, а снайпер имеет на лице свежие царапины. – Спорим, командир, что он опять сбежит? – засмеялся Малыш, тот огромный пулеметчик. Улыбка его красила, при таком внушительном и грозном виде она обезоруживала. Смотришь и не верится, что он матерый волчара, готовый врага рвать руками. – Я ему сбегу, пожалуй. Нас чуть под трибунал не отдали из-за тебя, не подводи больше, ладно? – командир группы разведчиков смотрел на меня серьезно, и мне было приятно, смотрит, как на равного. Подставлять я их не хотел, хорошие ребята. – Смотря что вам на этот раз приказали, – улыбнулся я, – если вновь какую-нибудь чушь, наподобие той, что гарантировала мне смерть, то, извините, товарищ командир, нам не по пути. У меня важное задание, от того, насколько скрытно я смогу пробраться в город и затем к немцам, зависит не только моя жизнь, но и многих наших бойцов. – О как, вот это птица, командир! – вновь подал голос Малыш. – Не, я как-то все ножками да на пузе, летать не умею, а то бы улетел уже, – серьезно бросил я, не глядя на Малыша. – Когда выдвигаемся? – Как стемнеет, за нами лодка придет, но переправляться будем не здесь, ниже. – Как скажете. Нас на машине, «полуторке», отвезли на несколько километров ниже по течению реки. Здесь было не в пример тише и темнее, чем на переправах, а оттого спокойнее. На этот раз меня собрались закинуть не возле КП тринадцатой дивизии, а в южной части города. Это еще один шаг из новой легенды, надеюсь, сработает. Переправляться начали не сразу, как стемнело, а около двенадцати часов ночи. Спать хотелось, несмотря на то что поспал в прошлую ночь хорошо. Попросив у командующего время на сон и возможность помыться, чуть не совершил глупость. Какое мне мытье, я должен быть грязным, как свинья, вот бы лоханулся, в последний раз… Потому ходил сейчас, почесываясь, как шелудивый пес, зато это натурально выглядело. Стрельба в этой части города была редкой, да и немцев оказалось не в пример меньше. Быстро заняв эту часть города, южную часть, противник перебросил силы на участки в центре, усиливая штурмовиков севернее, в центре и в районе заводов. В данном месте, в кварталах южнее элеватора, находился довольно потрепанный пехотный полк вермахта, но и он был вполне силен. Необходимо учитывать, что у немцев и в пехотном полку есть артиллерия и танки, хотя тут сейчас скорее самоходы, танки ушли на север. – Слушай, а зачем ты это делаешь? Рискуешь так, ведь если немцы тебя раскусят… – тихо, шепотом спросил вдруг Малыш, лежавший рядом. Переправившись, мы заняли позиции и ждали момента для броска дальше. «Люстры» висели и здесь, поэтому пройти было непросто. Впереди, на приличном расстоянии виднелось здание элеватора, рядом с которым иногда что-то вспыхивало. Трассеры что ли? – Не понял? – я взглянул на огромного разведчика, носившего смешное для него прозвище Малыш. Практически в полной темноте я сумел разглядеть его глаза и понял, что парень реально переживает за меня. Эх, знал бы ты, Малыш, кто я и откуда… – Ведь немцы далеко не дураки! – пояснил он. – Совсем не дураки, – кивнул я, соглашаясь. – Так уж получилось, товарищ Малыш. – Он улыбнулся. – Раз оказался у немцев, надо искупать теперь. – Ты ж не красноармеец, чтобы искупать, какая на тебе вина? Ты ж малец еще, тебе в школу надо, а ты тут… – Когда отца убило бомбой, а маму фрицы расстреляли, я решил, что рано или поздно, но я начну рвать врагов, вот и выполняю, зарок такой. О том, что душа за Родину болит, говорить не стану, не поверите. Да, сам пока кроме малолетних диверсантов никого не убивал, но даже секунды думать не буду, когда наступит такой момент. Вы же в курсе, чему я обучен, убивать немцы учили очень хорошо. – Суки, ты вообще не должен знать, что такое смерть. Тебе жить надо, учиться. Что ты в жизни видел, кроме войны? Ладно мы, красноармейцы, нас специально готовили к войне, мы все втроем еще на финской воевали, но таких, как ты, тут быть не должно. Меня, кстати, Борисом зовут. Я в ответ тоже назвался, хотя они и так знают. Парень выглядел очень взволнованным, а мне стало стыдно. Я врал, врал и вру всем, с кем встречаюсь, как же это тяжело, кто бы знал! А ведь Малыш попал в самую точку, спросив, зачем я на это иду. Ведь правда, кто мешал мне просто прикинуться беженцем и все, был бы сейчас где-нибудь далеко от фронта и войны, учился бы в школе и в ус не дул. Но я решил, что я Рэмбо. На хрена я полез, что изменю? Слышал же в штабе, они не собираются кидать сюда войска без конца, требуют держаться тем, что есть, и я ведь знаю почему. Нет. Опять я начинаю истерить, ведь вроде давно все решил, а мысли нет-нет да и появляются, весь я из противоречий. Все же я знаю, зачем я здесь. Я здесь, чтобы парней осталось хоть немного больше после Сталинграда, да, их могут убить и позже, вероятно даже и убьют, но, раз уж меня сюда привезли, я буду стараться помочь именно здесь. Кто знает, вдруг тот, кто не погибнет тут, впоследствии сделает что-то важное в следующем бою? Под Курском, Киевом или вообще Берлином, но это действие может быть таким важным, что другие померкнут. Короткими перебежками, от кучи к куче, от стены к стене, мы углубились в районы, когда-то застроенные частными домами и редкими кирпичными зданиями. Здесь был практически пустырь из куч мусора, лишь впереди, в районе Царицы что-то еще уцелело, а вообще, жуть берет от увиденного. Кстати, в этой части города мало трупов, попадаются, но реже, чем в центре. Вроде как немцы здесь быстро смяли нашу оборону, мало тут было сил, может поэтому и трупов мало? – Смотри, вчера ходили, немцы были вон за той водокачкой. («Опять водокачка», – подумал я.) Штаб там у них или еще что-то, не знаю, но суета стояла знатная. – Хорошо, – кивнул я, продолжая смотреть в нужную сторону. – Осторожнее на обратном пути, товарищи разведчики, – искренне сказал я. – Это тебе удачи, братка, – Малыш осторожно похлопал меня по спине своими ручищами с лопату размером. – Береги себя! Снайпер, все время пути молчавший, пожал руку, так же пожелал удачи и вместе с Малышом пополз назад. Командир разведчиков задержался. – У Малыша брат недавно погиб, похоронку прислали, пятнадцать ему было. – Он тоже в армии был? – удивился я. – Нет, накрыло бомбой в Калинине. Переживает, а ты похож на него, он еще в первый раз заметил, хоть ты и помладше будешь. – Когда представляю, сколько народа гибнет, хочется завыть, – выдохнул я. Мне правда хотелось выть, причем давно, с двадцать второго июня прошлого года, если точно. Радость от получения нового тела и новой жизни сменилась на злость буквально за несколько часов. Никогда не забуду ощущения от нового тела, а также женщину, которую приготовился изнасиловать долговязый упырь в серой форме. Не забуду женщин и детей, которых убивали походя, не заостряя на этом внимания. Мальчишек и девчонок… «Стоп, хватит соплей, будет время, можно и вспомнить, но не сейчас». – Береги себя, мы будем рядом, велено ждать, вдруг у тебя получится что-то передать срочное. Найдешь нас легко, свистни пару раз коротко возле того места, где пережидали, понял? – Если получится вырваться, конечно, сделаю, – пожал я плечами. – А вообще, почему не ударят по немцам, если знают расположение? – Больших орудий мало, обещали на днях пополнение, тогда будет чуть легче. Да и что толку вслепую стрелять, это ж не снайперская винтовка. Отстреляемся мимо, так еще и раскроем местонахождение, враз накроют, и опять останемся без артиллерии. Не все так просто, парень, как кажется. – Кстати, как бы трудно это ни было, но передай куда сможешь, что немецкие артиллеристы очень редко стреляют с одного места. Если им ничего не угрожает, могут и постоять, маскировкой они озабочены серьезно. А так, два-три выстрела всей батареей и сворачиваются. Далеко не уходят, но от возможного накрытия уклоняются и вновь тщательно маскируются. Я как-то мимо позиции пробегал, сразу даже не понял, что там пушки стоят, пусть наши думают. Ладно, я пошел, и это, командир, дай нож на секунду, – вспомнив, что хотел сделать, попросил я. Разведчик протянул финку рукоятью ко мне. Взял левой рукой, правой зажал лезвие и, подняв на уровень лба, острым кончиком процарапал себе кожу над бровью, задев и висок. – Ты чего, сдурел?! – чуть не закричал лейтенант, с силой отнимая у меня нож. – Нормально все, – я поморщился, было действительно больно, – попробую новый вариант, думаю, получится.