А уж я тем более. – Как там? – я указал на здание банка. – Стреляют, – лаконично ответил боец, – люди туда все идут и идут, нормально там, думаю, удержим. Я как-то даже успокоился и закрыл глаза. Хотелось просто полежать и ничего не делать, даже не шевелиться. Убитый недавно сержант говорил, что меня нужно срочно доставить в штаб… – Где у вас командиры? – спросил я того же бойца, а указав на сержанта, добавил про штаб. – Сейчас раненых понесут, вон, вижу, уже тащат, с ними иди, сможешь встать-то? Я кивнул, попытавшись встать. Рухнул обратно на землю, даже не выпрямившись. Ноги были ватными и не держали, такая слабость накатила. Живот болит, от удара пули куда-то в пах отдает. Нехило меня приложило, до сих пор не могу осознать, что чудом жив остался. Четверо бойцов, разной степени потрепанности, тащили раненых на берег, к переправам. Меня, поддерживая под руку, вели туда же. Ранен я не был, но удар пули оказался все же сильным для моего тела и нутро болело. Возле лодок, на берегу, было пока тихо, немцы хаотично обстреливали саму Волгу, меня перехватили и потащили куда-то к штольням. – Молодец, сынок! – встретил меня неизвестный мне полковник. В блиндаже было сильно накурено и шла бойкая беседа. Люди суетились, сновали туда-сюда без конца, рядовые и командиры в различных званиях. Я поглядывал вокруг себя, до сих пор морщась от неприятных ощущений после попадания пули. Меня хвалили, даже кто-то заявил о представлении к награде, но я воспринимал все как в тумане. – Комдив тринадцатой просил доставить мальчугана к нему. Акимцев! – из всей словесной каши вокруг я вычленил только слова обо мне. – Да, товарищ майор? – к столу радиоузла подбежал молодой лейтенант, высокий как столб, ему приходилось здорово наклонять голову, чтобы ни за что не задеть. – Возьми двух бойцов и сопроводишь парня к Родимцеву. Чтоб волос с головы не упал, понял? Отвечаешь за него головой! О как. Меня как генерала какого-то опекают, значит, чего-то задумали еще, а мне пока плохо и думать не хочется. До штаба тринадцатой дивизии меня, можно сказать, несли на руках. Не из-за какой-то важности, а тупо из-за слабости моей. Опять темнота помещения, тусклый свет от пары горелок не в счет. Опять дым папирос, висящий… нет, не в воздухе, а вместо воздуха. Дышать нечем, запах дыма, пота, командиры-то почаще моются, но один черт, это ж не мирная жизнь, антисанитария сплошная. Хорошо, что я за год давно привык ко всему, а так было бы неприятно. Надо отдать должное комдиву, да и всем остальным присутствующим. Увидев меня, да и выслушав доклад бойцов, что привели мою тушку сюда, меня велено было отправить в соседнюю землянку, санитарную. Родимцев распорядился осмотреть меня, накормить и дать выспаться. Присутствующий здесь же, в штабе дивизии, представитель особого отдела хотел было получить от меня доклад и в свою очередь доложить руководству, но его попросили подождать. Было приятно осознавать себя кем-то ценным. А еще приятнее было вновь увидеть ту, что запомнилась с первого дня. Катерина. Черт возьми, ну как же так, почему у меня башку сносит от одной мысли, что она рядом? Разместили в санитарной землянке, чистой, кстати, и, скорее всего, командирской, ибо тут не было совсем никого. Командиров тут только обрабатывали, и они почти сразу убывали, либо в окопы, либо на берег. Лежать тут было некому, а меня вот разместили. Четверо нар, по двое на сторону, отделены друг от друга занавесками, вот диво-то! У дальней стены что-то вроде буфета или небольшого шкафа с врачебными причиндалами. Военврач тут же приказал Катерине меня раздеть для осмотра, а она, да и я сам, мгновенно оцепенела. Я вернулся в грешный мир быстрее и сам разделся до пояса, решив, что ниже доктора интересовать вроде ничего не должно. Угадал. Военврач, мужчина, кстати, заставил лечь и не шевелиться, пока он будет меня обследовать. Было холодно, я мгновенно покрылся гусиной кожей, а врач попросил Катю подбросить дровишек в печурку. Та уже вышла из ступора и выполняла распоряжения быстро и четко, тоже боец, как ни крути. Минут через пятнадцать стало теплее, и врач принялся за меня, до этого не трогал, даже одеялом укрывал. – Ничего себе, мне сказали, что у тебя что-то с животом, но что именно, никто не знал, рассказывай. Можешь говорить-то? – врач уселся рядом на табурет, снял очки с толстыми стеклами и начал их протирать. Мужчина был среднего возраста, лет пятьдесят на вид, густые черные волосы лишь немного присыпаны сединой, как пеплом. Лицо у врача было начисто выбрито и сияло в свете керосинки синевой. Приятный такой дядька, ухаживает за собой, когда и успевает-то? – А что там такое? – удивился я реакции врача. Что он смог разглядеть на моем брюхе? – Обширная гематома, почти черного цвета, уж больно большая, как это случилось? – Я не знаю точно, боец, что привел меня в чувство, сказал, что я пулю поймал в автоматный магазин, висящий на животе, в подсумке. Пуля винтовочная, как не пробила, не представляю. – Ясно. Счастливчик, значит. Значит так, говори точно, где болит, – доктор положил руку мне на живот, а во вторую взял большой фонарик. Я приподнял машинально голову и взглянул, насколько мог, на свой живот. – Ни хрена себе синяк от пули. Не видел бы своими глазами развороченный автоматный магазин, подумал бы, что в меня танк попал! – офигел я от увиденного. В тусклом свете фонаря (правда, светил он куда как ярче керосинки) я увидел синяк. Блин, это даже обрисовать сложно. От нижних ребер и до самых штанов весь живот был просто черным. Как в моем времени шутили – синяк во все тело. – Думаю, снаряд ты уже не увидел бы, – серьезно заметил врач. – Меня беспокоит цвет и размеры, а также твои болевые ощущения. Отправлю-ка я тебя на левый берег, нужно проверить, как бы не было повреждений внутренних органов. – Мама дорогая, – вспомнив хороший мультик из будущего, точнее персонажа, которого озвучивал великолепный Евгений Миронов, я закатил глаза. – Может, тут отлежусь, а? Товарищ военврач… – Ты еще поспорь со мной! Я генералов усмиряю, думаешь, тебе волю дам? Аника-воин! – врач хмыкнул и улыбнулся. – Савелий Александрович, может, его помыть? – вдруг вставила свои пять копеек Катя. Ох, не ожидал я от нее такой подлянки! – Да, Катюша, давай. Я позову сейчас Ирину, она поможет его раздеть. Натопила ты хорошо, не замерзнет, только обтирайте аккуратно, не известно, что у него там в брюхе. Ясно? – Все поняла, а Ирина занята сейчас, бинтов много стирать, на реке она. – Справишься? – как-то ехидно спросил доктор, а сам на меня глядит. – Конечно, Савелий Александрович. Врач вышел, протерев руки чистым полотенцем, предварительно плеснув на них чем-то из графина, судя по резкому запаху, явно не водой. – Захар, я тебе тогда не успела спасибо сказать, – начала Катя, но я ее перебил: – Во-первых, Катерина, вы вовсе не забыли, а сказали. А во-вторых… – Давай на ты, – девушка взглянула мне прямо в глаза. – Хорошо. Во-вторых, трусы не сниму, – твердо заявил я. Ну, блин, стесняюсь я, чего поделаешь! Она сейчас меня мыть станет, думаете, «дружок» будет тихо спать, не поддаваясь на провокации? Смешно вам? А мне вот ни капельки. Девушка очень красивая, она мне и так очень нравится, до такой степени, что прям зубы сводит, а тут еще такое! Да, размер пока маленький, но работать-то уже работает… Смущаюсь именно из-за размера. – Там, на минах, когда ты со мной говорил, я разглядела твои глаза, – вдруг произнесла Катя, – у тебя глаза взрослого, хоть ты и ребенок еще. Да и говоришь ты как взрослый. Шрам еще этот… – Пугает шрам-то? – спросил я, немного поворачивая голову в сторону, пряча отметку на лице. – Немного, – задумавшись, ответила девушка, – он тебя из мальчишки взрослым делает. Если не приглядываться. – Катя, вы простите, но вы и сами не шибко взрослая, – заметил я. – Ну, тебя-то я постарше буду, мне уж целых шестнадцать, а тебе сколько? – Двенадцать… Какое сегодня число? – Двадцатое вроде, – девушка даже не задумывалась. – Через несколько дней будет двенадцать, – подытожил я. – Вот видишь, я старше, ты ж еще ребенок. – Не надо так, Катерина, я уже как-то заметил одному генералу тут, недалеко, повторю для вас. Ребенок во мне умер двадцать второго июня, вместе с родителями. А уж когда на фронт попал, даже остатки детства кончились. Я людей убивал, какой же я ребенок? – серьезно так заявил я. – Страшно это, – отвернулась Катя. – А каких людей ты убивал? – ни фига себе спросила. – Как это каких? – даже хмыкнул я. – Вон, в городе, в каждом разрушенном доме такие сидят, в серых шинелях, с автоматами и винтовками. – Так это ж фашисты, они не люди! – Вот тебе и весь сказ. – От того, что правители послали их на войну, людьми они быть не перестали, – пожал я плечами. – По крайней мере, выглядят, как люди. – Вот именно, выглядят, а не являются людьми, – Катерина встала и притащила таз с водой, кстати, довольно чистой на вид. Дальше мы молчали. Мне было больно шевелиться, а Катя занялась тем, что ей приказали. Взяв в руки тряпку, кусок фланели, она быстро его намочила и, отжав, приступила к омовению моей тушки. И что бы вы подумали? Да, блин, так и вышло! Легкое беспокойство в трусах и так было, а уж тут разыгралось во всей красе. Понимаю, что там еще все только начинает развиваться, но реакцию-то никуда не денешь. Девушка была в ватнике, фигура не определяется, да и какая еще там фигура-то, но блин, прикосновения такие сладкие… – Да уж вижу, и правда взрослый уже, – хихикнула Катя, а я засмущался и, наверное, покраснел, лицо как ожгло. – Мне старшая медсестра рассказывала, что у вас, мужиков, всегда так, когда вас моешь, а бывает даже и при перевязке. Она говорит об этом казусе так легко и обыденно, как будто привыкла к такому. Или правда привыкла? Вот же дурень, она ж медсестра, ей плевать на твои реакции, она думает о другом, это ты тут, Казанова в детском теле, недобитый. – Простите, – тихо сказал я. – Да что ты все на вы ко мне? Договорились же вроде. – Прости. – Да ладно, чего уж там, я не обращаю внимания, меня еще в первый день на фронте предупредили. – А давно ты здесь? – заинтересовался я. – Так я местная. Когда все к переправам побежали, в августе еще, когда немцы бомбили сильно, я тут осталась, – девушка опустила глаза, замолчав. – Прости, – не найдя, что сказать, повторил я. – Привыкла уже. Папа погиб еще в начале войны, похоронку получили прошлой осенью, а мама, тетка с маленькими сыновьями уже здесь. Немец тогда бомбой прямо в баржу попал, никто не спасся, а я вот тут. Мы потерялись с ними на берегу, я на баржу не успела, не пустили, та уже полная была. – Ты все видела, да? – Сильная девчонка, не каждый сможет так себя держать. – Да, баржа сразу утонула, солдаты на лодках плавали, никого живых не нашли. Тогда еще днем переправлялись, вот так и случилось. А у тебя где родители? – Да тоже нет никого, – прикрыл я глаза, вспоминая, – на второй день войны все погибли, а меня немцы забрали.