– Как это? – Катя уставилась на меня, как на тень отца Гамлета. – Я бы рассказал, – чуть подумал, а что, мне уже один черт путь к немцам заказан, так чего теперь скрывать? – Расскажу как-нибудь, ладно, сейчас не хочется. – Ну, ладно, захочешь, расскажешь, просто удивилась, что к немцам тебя забрали, а ты тут. – Я у них почти год был, сначала в лагере, потом в диверсионной школе, – все же начал я свой рассказ, – вот, выучили на свою голову. – Ты что, немцам служил? – вскинулась девушка, а я вдруг подумал, что сейчас я все испортил. – Нет, ты не поняла, – замотал я головой, – нас, таких, как я, много было, привезли после обучения на фронт, я сюда попал, отправили на задание, ну я и убег сразу к нашим. – Точно не служил этим собакам? – в голосе девушки пылала такая злоба, что окажись здесь фрицы, она бы их голыми руками рвать начала. – Конечно нет, – уверенно ответил я, – я русский, я могу только Родине служить. – Молодец. Да и наши ребята говорили, что ты смелый для мальчишки, к немцам в тыл ходил. – Они меня за своего считали, вот и пользовался, носил нашим сведения, а потом меня как-то раскусили и отправили на убой, а я убег. – Так ведь чуть не убили! – Это фигня, случайность. Там в ребят наших стреляли, ну и меня зацепили. Я в банке попался, но выручили разведчики, атаку вовремя начали и отбили. – Ладно, давай я тебе живот йодом намажу, сетку сделаю, быстрее синяк пройдет. – Давай, – кивнул я. Девушка нарисовала мне йодную сеточку во все тело, усмехнулась и оставила одного. Я попытался уснуть, думая не о том, что будет завтра, а только о Катерине. Ко всему привыкает человек, даже ребенок. Грохот снаружи ни капли не помешал мне уснуть, а автоматная стрельба даже убаюкивала. Проснулся я только от очень близкого разрыва, даже с нар упал. Вставая, чувствовал себя намного лучше, не мутило, живот побаливал, но вполне терпимо. Бывает пресс болит, когда долго не занимаешься, наутро больно вставать, вот тут примерно то же самое и было. В землянку влетела женщина санитар и велела одеваться, если сам смогу. Ответил, что смогу, конечно. Не успел выйти наружу, появился боец. Щуплый, с грязным лицом и в шинели на два размера больше. Смешной такой, глаза, наверное, как у меня, детские какие-то. – Ты как? Велено тебя в штаб привести. – Пошли, – кивнул я. – А чего там наверху бахнуло так сильно? – Немцы сегодня самолеты прислали, много, бомбили город, ну и к нам заглянули, суки. Народу побило жуть как много. Многих в развалинах задавило, откапывают сейчас, только вот некогда уже. – Атакуют? – сразу понял я, в чем дело. – Да, танками идут, за ними пехота. – А откуда идут? – удивился я. Ну не было тут у фрицев танков, севернее они все. – От высоток, сказали, я сам не видел. – Ясно, банк у наших отбивали, наверное. – Я не знаю, – повторил парнишка и добавил тут же: – Говорят, элеватор захватили все же. – Понятно. Хреново дело. Давай, веди скорее. И мы побрели длинными ходами в направлении штаба дивизии. Родимцев вроде должен его перенести куда-то, сейчас и узнаю, куда именно. – Готовься к переправе, ночью отправим тебя в тыл, – встретили меня в штабе отцы командиры. – А чего я такого сделал-то? – насупился я. – Там подлечат, пойдешь в школу, хватит тебе тут лазать, учиться нужно, рано тебе умирать, парень. Из тебя еще командир выйдет, причем хороший. – А я уже учился, – с вызовом в голосе сказал я, – даже экзамены сдал. – Не храбрись тут, все уже решено. – Товарищ командир. – Разговаривал со мной начальник штаба дивизии, сам Родимцев отсутствовал, жаль, я хотел с ним поговорить насчет направления немецких ударов. Правда, с моим вмешательством все могло пойти по-другому, но все-таки. Кое-какие изменения уже начались, взять хоть того же Рыкова, он уже погибнуть давно должен, а вроде как пока жив был, надо бы узнать, конечно, может, я и ошибаюсь. – Что еще? – нахмурился начштаба, было видно, что ему не нравилось то, что я тут выступаю. – Не гоните, я тут больше пользы принесу… – Это приказ с того берега, не обсуждается! – Мама дорогая, какой приказ, товарищ командир, я не боец, как мне могут приказать? – разошелся я. – А приказ не тебе, а мне, и я его намерен исполнить, точка! – Ну и хрен с вами, такими умными, – буркнул я себе под нос, но начштаба услыхал. Мужик он строгий, по лицу видно, не любит, когда перечат, да еще и дети всякие. – Эх, был бы ты постарше, я б тебя выпорол и в лодку забросил. – Да где вам, – улыбнулся я, – я молодой, увернусь, не поймаете. Все присутствующие засмеялись, а в землянку вдруг вошел Родимцев. – Что тут такого смешного? – окликнул он начштаба. – Да вот, этот ваш диверсант возмущается, что его на берег отсылаем, грозится, ругается. – Так, Захар, тебе объяснили приказ? Тогда какие возражения? – Разрешите переговорить с вами, Александр Ильич? – О чем? – удивился комдив. – О немцах, конечно. – Говори. – Карту можно? Нарисую последние данные, что успел узнать, раньше все как-то некогда было. – Так уж все изменилось поди, ты ж давно ушел. Сколько всего произошло? – Ну, буду рисовать, поправите, если у вас другая информация. Выдал я по полной программе. Сообщил об атаке на Г-образный и дом железнодорожников, на проходы в овраге Долгий и самоходах с юга. Расписал все, что только помнил о конце сентября в Сталинграде, ну и от себя добавил. – Обратите особое внимание на объекты, которые, возможно, придется оставить. Не жалейте взрывчатки, заминируйте их заранее. Заняли немцы дом, ну не получилось удержать, банально некем, рванули и баста. Зачем отдавать выгодный пункт наблюдения или обороны просто так? – Парень, я уже попривык, конечно, к твоим рассуждениям, но не думай, что ты такой умный, – произнес спокойно Родимцев, когда я закончил. – Ты же сам все видел здесь, иной раз этаж несколько раз за день переходит из рук в руки. Война идет быстрая, спланировать на день вперед, это дать противнику возможность тебя обыграть. Да и не знаешь ты многого, оттого и советы пытаешься давать. Смотришь только с одной стороны, даже не с немецкой, а со стороны простого бойца. Вот отправим тебя в тыл, там тебя подлатают, выучат, станешь командиром и поймешь, каково это, смотреть разом со всех сторон. А ведь он прав. Как бы меня ни готовили, чего бы я ни знал благодаря знаниям из будущего, но смотрю на все однобоко. Но я оправдываю себя заботой о бойцах и командирах, которых хочу спасти. К сожалению, реальность любой войны такова, что люди ДОЛЖНЫ гибнуть, иначе не бывает. Как бы страшно это ни звучало. Деваться было некуда. Немцы меня ждут только для того, чтобы повесить повыше, в назидание другим, а нашим вроде как уже и не нужен. Было немного обидно считать себя отработанным материалом, но, видя, как со мной прощаются все знакомые и незнакомые бойцы и командиры, сердце радостно трепетало. Перед самым отходом катера на берег прибыли мои знакомые разведчики. Подчинялись они штабу фронта, поэтому ехали на левый берег, и так совпало, что со мной вместе. Командир группы был невесел, его немного потрепало, бинты на руке и ноге, но хмурился он, предвкушая получение выговора, а может, и чего похлеще. Задача у них была совсем другая, а они полезли на штурм вместе с пехотой, за это по головке не погладят. Никого не интересует, что дело они сделали успешно, главное, нарушили приказ. В отличие от командира, Малыш очень радовался тому, что я уезжаю с фронта, так и сказал, не место мне тут. Парень тоже был ранен, причем в голову, но не отчаивался, все храбрился, называя ранение пустяком. Лишь один снайпер был как всегда молчалив и хладнокровен, как же он соответствует своей армейской специальности, просто идеальный снайпер. Он единственный из группы был цел и невредим, царапины не в счет, там, в банке и до рукопашной дошло, так что царапины и ушибы были у всех, да их на войне никто и не считает, это нормально. Попробовал узнать у Родимцева о комиссаре Рыкове, ведь все с него у меня началось, поверил мне и других убедил, хороший мужик. Родимцев не знал о нем, жаль, я с последней нашей встречи (кажется, это было так давно, а на деле прошло несколько дней) ничего о нем и их батальоне не слышал, жив ли он? Катерина тоже пришла, я был очень рад ее снова увидеть и, обнимая на прощание, взял с нее слово беречь себя и писать мне, хотя и не знал – куда. Девушка смотрела на меня очень внимательно, а я шепнул, чтобы она увольнялась из армии, она не призывник, доброволец, может и уйти. Она возмущенно фыркнула, но я обнял ее и сказал, что не переживу, если с ней что-то случится. Ну, влюбился я, наверное, что тут скажешь? Она улыбнулась и засмущалась одновременно, а в ответ лишь кивнула. Я понимал, что скорее всего больше не увижу ее, от этого становилось очень горько, но вновь я был бессилен что-либо изменить. Вообще, кажется, я начинаю верить в то, о чем часто говорили в будущем. Изменить прошлое нельзя, одному человеку тем более это не под силу. Правы, выходит, были те люди, кто такое заявлял. Что бы я тут ни делал, а чего-то серьезного все равно совершить не удалось. Спасти людей не вышло, да и смешно было мечтать о таком, переломить ход войны тем более не смог. Да будь я хоть трижды самым умным и сильным, как заставить махину истории двигаться в другую сторону? Ну, убил я кого-то, и что? Не я, так его убил бы кто-то другой, а даже если бы тот человек и выжил, может, он был столь незначительной личностью, что история никак не заметит его присутствия. Эх, одна мысль только гложет, для чего меня вообще сюда закинули? Испытать? Дать шанс прожить новую жизнь? Одни вопросы, и ответов на них никогда не найти. Может, все проще, душа умершего скитается в каком-нибудь информационном поле, бывали в будущем и такие теории, и попадает в новое тело случайным образом. Может попасть в будущее, а может в прошлое. Моя вот сюда залетела, а душа того паренька как же тогда? Ведь он тут не умер, я появился в его теле просто во время сна, как тогда? Ой, что-то совсем в ересь залез, надо вылезать, тем более фрицы, вон, обстрел начали, а наш катер едва до середины Волги доплюхал. И тут бахнуло… Никакой вспышки, столба огня или дыма не было. Просто удар в нос катера – и обломки летят во все стороны. Кораблик моментально начал крениться влево и зарываться носом в воду, а мы все, дружно стоявшие на корме, летим кто куда. Меня сопровождал один энкавэдэшник с двумя бойцами, были тут на кораблике еще и мореманы из экипажа, кто из них куда исчез, не представляю, все смешалось в этой темноте и воде. Вода была обжигающе холодной, а еще дико болела голова. Проведя рукой по ней, я почувствовал что-то липкое и посмотрел на ладонь. В слабом свете осветительных ракет я разглядел лишь что-то темное на пальцах и ладони, понимание пришло сразу, кровь, конечно. Я не помню, чтобы ударялся обо что-либо, но по всей видимости, это было именно так. Паника нарастала, еще сильнее забилось сердце, когда появилась боль в теле. Крутясь в воде, я вдруг почувствовал, что держаться на плаву мне очень сложно, и это не из-за одежды. Сильно болела нога, правая. Посмотреть, что с ней такое, я не мог, все же в воде нахожусь, да и темно вокруг, будь я хоть сто раз гимнастом, даже если умудрился бы задрать ногу так, чтобы она оказалась перед моим лицом над водой, все равно бы ничего не разглядел. – Братишка, Захарка! – вдруг донеслось до меня, и я вздрогнул. Голос Малыша, но какой-то слабый, уставший. Меня прямо передернуло от предположений. – Малыш, ты где? Малыш! – заорал я, и в голову от крика как будто молнией ударило. Чуть не захлебнувшись, я отплевывался и пытался смотреть по сторонам одновременно. Никого вокруг, никого. Черт возьми, ведь я же не один был, где же люди, хоть кто-нибудь? – Братишка… Помоги… «Господи, да где же ты, Малыш?» – лихорадочно крутясь, я вглядывался в темноту волн. Сил было мало, нога, висевшая как плеть, тянула вниз, одной ноги мне мало, руки тоже устали и ныли от боли. – Да где же ты, чертов здоровяк, кричи! – заорал я, вновь заглатывая новую порцию холодной волжской воды. Волна била в лицо, реку здорово так лихорадило, да еще и ветер приличный.