– Знаешь, все это, конечно, попахивает сказкой… – начал было особист, но третий из командиров, вновь тот самый, старший лейтенант, вдруг подал голос. – Товарищ батальонный комиссар… Егор Степанович, я слышал о таком, от пленных, после Барвенково. Правда, не о детях. Там были разговоры о наших солдатах, что попали в плен. Им немцы устраивали какие-то гладиаторские бои, как в Древнем Риме, здесь что-то похожее. Смущает только возраст, неужели и с детьми поступали так же? Ребята рассказывали, что немцы в лагерях таким способом отбирают самых сильных и выносливых, но тут… – он чуть замешкался, – дети… – Вы же понимаете, товарищ старший лейтенант, что все это требует проверки, и она будет. Парень, если ты шел к нам в надежде рассказать сказку, думая, что ее невозможно проверить, то ты ошибся. Свидетелей первых дней войны, людей, кто прошел лагеря и смог вернуться, много, сведения у нас есть. Сколько займет времени такая проверка, понятия не имею, но выясним все, что можем. – Бить будете? – хмуро спросил я. – Ты чего, ошалел, что ли? Это тебе немцы такое рассказали? – вскинулся особист. Если честно, то я как раз мысленно себя готовил именно к тому, что будут жестко колоть. – Во-первых, даже если бы тебя взяли во время боя, видели бы, что ты убивал наших солдат, просто пристрелили бы. А во-вторых, я что, сука какая, детей бить? Даже если ты ничего говорить не станешь, просто увезут на зону, малолетних преступников, к сожалению, у нас хватает. – Спасибо, – вполне серьезно проговорил я. – Немцы во время обучения постоянно твердили, что стоит нам попасть к Советам, нас будут пытать, кожу заживо сдирать и так далее… Понятно, что пугали, но мало ли? – Что за обучение, ты был не один? И где был-то? – После того случая с пленным я был сильно избит, щеку разрезал мне этот предатель глубоко… – А сам-то не предатель? – хмыкнул молодой лейтенант. – А кого и что я предал? Немцев? Так только этого и ждал, вообще-то. Присягу я никому не давал, ввиду возраста, надеюсь, понимаете? Родину я не выбирал, где родился, за ту и буду умирать, – при этом взгляд мой стал таким, что этот лейтенантик мгновенно отвернулся. – Расскажи об обучении, – прервал меня особист. Конкретный дядька, хочет все по полочкам, по порядку. Нравится мне такой подход, сам люблю, когда все по порядку. – Пару недель провел в госпитале, при лагере. Хотя какой нафиг госпиталь… Просто отдельный домишко, рядом с основными бараками. Там жил и лечил таких, как я, врач Павел Константинович. – Кто он такой, ты не узнал у него? – Обычный сельский фельдшер, как он мне рассказывал. Жил где-то под Брестом, лечил людей, старый человек. Немцы пришли, арестовали, так как врач в лагерь все же необходим, приказали жить и работать с пленными детьми. Работал он только за еду, ничего немцы ему не платили, да и не стали бы никогда это делать. Дядька хороший был, добрый, детей очень любил, переживал за нас, но сделать чего-то больше не мог. Лекарств немцы ему не давали, так, тряпок дадут на перевязки, ну йод еще, больше и не видел ничего. Не знаю, что с ним сталось, меня увезли. Несколько раз в пути пересаживали с эшелона в эшелон, пока не выгрузили на какой-то неприметной станции. Вокруг был лес, только нитка железной дороги да несколько домишек вокруг, больше ничего. Долго вели пешком. – Одного? – Да нет, нас там целый вагон был, забыл уточнить. – Опять одни дети? – Да, некоторых видел в лагере, кого-то впервые. Правда, в этот раз старше двенадцати лет не было никого. А вот младшие присутствовали. – Младшие это сколько? – Позже узнал, самому младшему мальчишке только-только семь исполнилось. В таком возрасте очень легко повлиять на психику и склонить на свою сторону. – Бл…ство! – не сдержался старший лейтенант. Мужик он в возрасте, явно у самого дети были. Выругавшись, старлей встал и вышел из землянки. – Есть хочешь? – вдруг спросил особист. – А можно? – уточнил я. – Ну, а чего тебя голодом теперь морить? Думаю, не удивишь тебя голодом-то? – Могу три дня не есть вообще, немцы… – я поморщился, вспоминая прошедший год, – заставили научиться и такому. Но, конечно, чувствовать себя при этом буду плохо. – Сейчас принесут. Алехин, пойдем на воздух, подышим, – особист пропустил вперед лейтенанта и, остановившись, произнес: – У старшего лейтенанта семья в Могилеве осталась, тоже мальчишки были, восьми и десяти годков… Командиры вышли, я остался сидеть и ждать кормежку. Вообще, если забыть первого командира, к которому я попал, отношение даже радовало. Я ведь помню, как у нас в будущем любили лить помои на представителей особых отделов, да и на командиров вообще. На деле же я видел перед собой обычных людей. Да, военных, но они явно такими были не всегда. У них когда-то были свои семьи, работа, другая жизнь. Немцы хорошо обучали психологии, за год нахождения в спецгруппе нам дали много знаний. Как «прочитать» человека по манере говорить, одеваться, двигаться, найти слабые стороны, это часть того, что я усвоил. Старлей, как я и думал, скорее всего потерял семью. В Могилеве было жарко, в плен они попали или погибли, не важно, страшно другое – мысли о том, что больше он их не увидит. Я видел, как он кусает губы во время моего рассказа, нервничает, курит одну за другой папиросы и даже сидит, постоянно ерзая. Ни к черту у него нервишки, многое пережил, это видно. Особист этот, скорее всего, милиционер в прошлом. Видно по манере вести допрос, по тому, как реагирует на острые моменты, это привычка. Человек явно имеет опыт, выдержку и, в отличие от старлея, крепкие нервы. А третий командир, тот молодой лейтенант, скорее всего какой-нибудь бывший студент, бросивший обучение и окончивший недавно курсы. Горяч, в выражениях не стесняется, думает мало, точнее, не думает, перед тем как что-то сказать. На эмоциях весь, интересно, в какой должности он служит? Старлей, скорее всего, командир роты, вряд ли взвода, я слыхал от немцев, что тут у наших и батальонами лейтенанты командуют, убыль страшная, офицеров не хватает, да и где сейчас эти батальоны полного комплекта взять? У немцев ведь так же, думаете, списочный состав, как по уставу? Я вас умоляю. Роты по шестьдесят человек, редко, когда больше, командуют и ротами, и батальонами такие же лейтенанты, как и в Красной армии. За два-три дня боев от полка остается максимум половина состава, война-то какая идет! Другое дело, что у немцев пока в технике перевес ощутимый, вот и жарят наших, да и то уже без особой эффективности. Да еще немецкие офицеры любят требовать положенное. Проведет рота или батальон атаку, и тут же командир рапортует выше, требуя отвести его подразделение на укомплектование, дескать, выполнение заданий таким составом не гарантируем, и ведь немецкое командование идет им навстречу и выводит потрепанные части в тыл или пополняет на месте. Чаще всего дают возможность уйти на вторую линию и там доукомплектовывают. Немцам нужен результат, от этого и стараются держать порядок во всем. Пока отсутствовали все члены допросной комиссии (экий я термин придумал), я перебирал в голове варианты продолжения разговора и, конечно, думал над своей судьбой. Естественно, я не надеялся на идеальный исход своей затеи, а был он очень заманчив. Ведь зачем я сюда пришел? А просто все: я воспользовался первой же возможностью сбежать, и у меня получилось. Хуже или лучше мне от этого станет, пока не известно, но я осуществил мечту, сбежал от врага. Почему через год? Так тоже все очень просто. После того, как оказался в спецлагере для обучения диверсантов, возможности не было. Первые полгода мы были на правах пленных, содержание абсолютно идентично лагерному, за исключением подготовки. Нас с первого дня начали гонять как бешеных собак. Бег по пересеченке, с утяжелением, с полосой препятствий. Зимой лыжи и все тот же бег. Весной, когда вода в озере возле лагеря прогрелась градусов до пятнадцати, нас заставили плавать и нырять, развивая способности задерживать дыхание. Подготовка была очень серьезной. Судя по тому, что выводили из обучения и куда-то увозили в разное время, такие как я попадали в разные войска и на разные участки фронта. Подготовка не сводилась только к диверсиям. Вообще, я думал, что мы войдем в состав «Бранденбурга», но оказалось все немного сложнее. Мы – дети, а там служат взрослые. Из нас готовили особое подразделение одиночек и мелких групп, и сделали его. Здесь, в Сталинграде, нас было шестеро. Две группы по три человека, причем все, кроме меня, оказались «перевоспитанными». На свое первое и, надо думать, последнее задание на службе рейху я вышел в составе группы из трех бойцов, где я был старшим. Сразу после перехода невидимой линии фронта я убил обоих сослуживцев, это были звереныши в детском обличье. У каждого из них за спиной убитые солдаты из числа пленных, мне же удалось сохранить честь и совесть. Конечно, скорее это заслуга провидения и везения, а не моя личная. Если бы вновь что-то повторилось из разряда испытаний кровью, я бы не выдержал и сейчас был бы уже мертвым. Никого из «своих» я никогда не убью, как бы ни запугивали. Лучше подставлю голову под топор, но убивать русских не стану. Поправлюсь, не только русских, а вообще наших, советских людей, среди которых много различных национальностей. В то же время, если человек окажется предателем, будет неважно, какой он национальности, русский, еврей, хохол или казах, убью и не поморщусь. Принесли поесть. Тушенка оказалась разогретой, хлеба дали аж полбуханки. Хотелось еще чаю, но дали только горячий кипяток, но и это было плюсом. Удивительное дело, я постоянно хочу есть, организм, что ли, растет? Сунув руку за спину, вытащил нож, спрятанный между лопатками, этому не фрицы научили, сам придумал, точнее, из будущего привнес. Едва закончив с тушенкой и отхлебывая горячую воду, был застигнут вернувшимися командирами. – Ну что, перекусил, диверсант? – вошедший первым особист застыл, едва произнеся эти слова. Его взгляд был прикован к ножу. Узкое длинное лезвие тускло сверкало в свете керосиновой лампы и привлекало внимание. – Ага, спасибо большое, – ответил я, ставя железную кружку на снарядный ящик. – Андрейченко! – крикнул особист, чуть повернув голову ко входу, но не сводя с меня глаз. Полог откинулся и на пороге возник часовой, который недавно принес мне еду. – Я! – вытянулся часовой. – Это ты задержанному нож дал? – спросил жестко, продолжая смотреть на меня, только уже не на нож, а в глаза. – Никак нет, товарищ батальонный комиссар! Я ему и ложку не дал, думал, своя есть. – Боец растерялся, наверное, сейчас получит по первое число. Хотя, а за что? Он меня не задерживал, не досматривал, так что вины нет. – Свободен! – бросил особист и посмотрел на своих товарищей. Лейтенанты тоже не сходили с мест, стоя как статуи. – Это что за фокусы? – обратился, наконец, ко мне особист. – Какие фокусы? – деланно удивился я. – Вы о ноже, что ли? Так это мой, просто солдаты на передке обыскивать не умеют. Опыта нет, видимо. Таким способом не пользуются простые солдаты вермахта, только диверсанты, ну и разведка. Вот солдаты и не ожидали. – Где прятал? – Особист подходил ближе, осторожничает, но старается не показывать этого. Чтобы устранить неловкость, кружкой, что до сих пор была в руке, пододвинул нож ближе к особисту. – Возьмите, и я не опасен для вас, надеюсь, вы уже поняли это, – я показал, полуобернувшись, указывая на место, где прятал нож. – Товарищ батальонный комиссар… – Ловко. Отставить, старший лейтенант. Если бы он хотел, уже бы напал, ведь так? – Немного не так, – покачал я головой, – уже бы убил. Настоящий диверсант или разведчик, которому кровь из носу нужно выбраться из плена, убил бы не задумываясь. Судя по тому, что я видел, у входа всего один боец, он уже закончил бы свою жизнь. Дальше я переоделся в чью-либо форму из вашей и ушел бы. Сложно, но выполнимо. И да, нож можно спрятать в еще нескольких местах, как-нибудь покажу. – Так уж и убил бы? – усмехнулся кто-то из присутствующих. Реакция командиров мне понравилась. Не было никаких криков, попыток ударить или, того хуже, застрелить наглеца. Офицеры просто подошли и уселись на свои прежние места, особист предварительно убрал мой нож на полочку, что была сделана в стене землянки. – Покажешь, как бы действовал, будь ты на задании? Точнее, лучше расскажи. – Особист то ли специально, то ли случайно, но сказал то, что я хотел услышать. Он мне верит. Верит в то, что я пришел сам и не хочу служить немцам. Поверил ли, что это мое первое задание и что я ни в чем не замешан, не ясно, но и это радует. – Товарищ лейтенант, застегните кобуру, по крайней мере, при допросе пленного. Вы стали бы первой жертвой, остальных я положил бы из вашего ТТ, – повернув голову влево, где сидел молодой лейтенант, проговорил я. – Даже в тюрьме надзирателю нельзя входить в камеру при оружии, правильно, товарищ батальонный комиссар? – Твою мать! – выругался лейтеха, а особист показал ему кулак. – Расскажешь об обучении у фрицев? – особист не стал подтверждать истину, высказанную мной, а требовал дальнейшего рассказа. – Конечно, скрывать мне нечего, я вообще-то для этого и пришел. Точнее, была мысль, конечно, помочь своим как смогу, но понимаю, что вряд ли такое возможно в моем положении. – Что ты надеялся сделать? – Я направлен сюда для внедрения. Должен вычислить все угрожающие позиции, артиллерию, противотанкистов, штаб. Затем, используя неразбериху во время ближайшей атаки войск вермахта, перейти назад и доложить. В идеале, после уничтожения той части войск, в которую попаду, я смог бы проделать такое еще не один раз, оставаясь непричастным. Или, что сложнее, просто заминировать и уничтожить командный пункт. – Толково. Просто и толково, черт побери. Суки немцы, использовать наших же детей против нас, вот же гады! – возмущался старлей. – И ведь реально могло бы получиться. – Сколько таких групп действует здесь, в Сталинграде? – перешел к важному особист. – Как минимум две, – ответил я, – это те, о которых я знаю. Одна не опасна. – Это та, в которой был ты? – Так точно. – Ты ж говорил, что в группе трое, сдался-то один ты? – вставил старший лейтенант. – Двое остальных не опасны, они ликвидированы. – Это те, кого ты убил, идя к нам? А может, это они хотели сдаться и мешали твоему плану на внедрение? – Так точно, они самые. Ребята – идейные противники советского строя, все из Литвы, понимаю, что мое слово пока ничего не стоит, но надеюсь, что в будущем вы мне поверите. Я могу назвать вам их имена и фамилии, проверьте, если, конечно, поверите в мои слова. – Ты понимаешь, что мы должны переправить тебя дальше по инстанциям? – кажется, даже разочарованно спросил особист. – Так точно, но это стало бы ошибкой. Имея возможность хорошо всыпать врагу на данном участке фронта, а может, и немного улучшить ситуацию, не использовать ее… – Веры тебе нет, правильно заметил. Кроме твоих слов, которые могут быть простой установкой немецкого командования, предъявить тебе нечего. Немцы, народ умный и хитрый, могли придумать и такой ход, каким образом ты пришел. Могли даже специально дать тебе возможность кого-то убить у нас на глазах, за ними не заржавеет. Сложно это все и неправдоподобно. Это как посмотреть, это я о помощи… Еще дома, там, в прошлом-будущем, я серьезно и подолгу изучал бои в Сталинграде. У меня тут дед где-то воюет, вот и было интересно. Фотографий аэрофотосъемки, карт, различных донесений было просмотрено столько, что здешние командиры охренели бы от счастья, дай им такие знания. – А вы проверьте. Никто же вам не мешает использовать мои знания. Ведь меня можно переправить и позже, зачем упускать возможность. По данным немецкой разведки, здесь держит оборону усиленный батальон НКВД. Артиллерии нет, но бронебойщиков, мешающих танкам вермахта, – хватает. Плюс позиции на многих улочках заминированы, немцам просто так не пройти, а хочется. Да, отдать на убой кого-то из пленных, переодетых в немецкую форму, можно, но вот вряд ли вермахт станет рисковать целыми подразделениями, ведь так? У вас есть возможность очень сильно укусить врага, это не единичные потери, тут… – я многозначительно повел головой. – Ни хрена себе разведка у фрицев… – почесал голову старлей.