– Работают, – пожал я плечами. – У вас ведь наверняка есть случаи пропажи людей, попадания в плен и тому подобное? – Такое случается, – кивнул особист, – война. – Конечно, война, – кивнул я в знак согласия. – Да и немцы постоянно жалуются на вашу разведку. – И как мы можем тебя… э… Использовать? Все же мне точно повезло с пленением. Всю жизнь считал, что в будущем скорее правы насчет войск НКВД, особистов и прочих политруков, а выходит-то… Да, все я понимаю, первые встречные, случайность и прочее, да только не хочется как-то думать, что бывает и хуже, а мне просто повезло. Веду я себя не столь нагло или дерзко, сколько спокойно. Просто говорить правду всегда легко, придумывать-то и опасаться, что тебя поймают на лжи, не нужно. Конечно, еще существует градация даже в рядах НКВД. Дело в том, что этот особист, которого я так называю, не следователь, то есть не представитель особого отдела. Этот батальон НКВД был задействован на охране железной дороги, если я правильно помню. Он просто находится в подчинении НКВД, а по смыслу обычная пехота или стройбат. – У вас есть карта или кроки района центра города, вокзала, домов специалистов? – Ну, а чего, надо же помочь в одном из самых тяжелых мест. Позже и позиции на Мамаевом кургане солью, знаю их неплохо, а с вокзала начал, потому как сам, что называется, вживую все видел, оттуда и пришел. – Это в стороне от нас, там другой батальон стоит. Почему именно вокзал и высотки? Напротив нас кто стоит, много? – За железкой моторизованный полк, танков немного, в основном самоходы. Много разрозненной артиллерии, укрыта в бывшем частном секторе. Орудия ставят между домами, масксети закрывают от обзора с неба, и установить их в таких местах можно довольно много. Проезды под железкой завалены, немцы их пытаются разобрать, проезд пока закрыт, будут лезть поверху и вдоль железки, им вокзал нужен. – Вот, держи, – мне без обиняков предъявили карту. Да, у немцев на порядок лучше. Тут что-то от руки нарисованное, даже усмехнулся, увидев. Скорее всего, мне дали что-то устаревшее, не имеющее ценности, вряд ли реальные позиции. Да только я и так знаю, кто и где стоит, карта мне нужна, чтобы нашим показать и донести информацию из своей памяти. Про вокзал, понятно, стратегически выгодное расположение, весь центр под контролем можно держать, плюс выходы к Волге. Там наши заняли некоторые объекты… – Здесь имеется край вокзала, этого уже достаточно, можете помочь соседям и себя обезопасить, – и я принялся наносить все, что помню, а помнил много. Минут через десять командиры уже захлебывались от восторга, хоть и старались не подавать вида. Переглядывались, скалили зубы, улыбались и хрустели костяшками пальцев. Я-то понимаю, что сами по себе эти вояки ничего не сделают, тот батальон НКВД, что тут стоит, не имеет собственной артиллерии или танков, придется просить у соседей или связываться с теми, что за речкой. Они тут держатся из последних сил, а их мало. Главное, я даю информацию о противнике очень точно, указывая вплоть до ручных пулеметов и их позиций. Артиллерия, самоходы, минометы и станкачи, какие подразделения отведены на отдых и пополнение, какие пришли на смену и их состав. Имена командиров, к сожалению, помню хуже, просто сливались у меня в голове все эти Гансы, Отто, Карлы и прочие Курты в одно целое. А радость наших командиров была понятной, какому командиру на войне не хотелось бы знать о том, кто против него воюет? А тут с такими подробностями. Наконец, я закончил и выдохнул, делая заключительную пометку. На ней я сконцентрировал отдельное внимание. Получая задание вчера ночью, видел, как готовятся немецкие штурмовики, их задача – выбить из соседних домов наши части, которых там кот наплакал. Без артиллерии удержать что-либо будет невозможно, вышибут и похоронят. – Что значат цифры, дата? Так это же сегодня! Что здесь должно произойти? – вскинулся особист. – Немцам известно, что эти два дома, – я указал на карту, – обороняют не больше двух взводов, без средств усиления. Атаки там происходят регулярно, так? – Да, заняв эти два дома, немцы свободно обойдут танками наши позиции, и все, амба, весь район захлопнут. – Решать за вас, а тем более высшее командование, я не имею никакого права, могу лишь дать совет… – Если не прозевать начало атаки и ты не врешь о численности врага, ударив вот отсюда, – старлей показал особисту, как ударить, – можно отсечь немцев, и подмоги у них не будет. А тех, кто окажется в мешке, раздолбать пушками. У Васютина три орудия, немцы о них знают, но, видимо, не берут в расчет. Слушай, диверсант малолетний, а если вместе с атакой того подразделения, о котором ты тут поешь, ударят их соседи? Там у оврага танки смогут пройти! – Рота Т-3 вчера была переброшена севернее, примерно на два квартала, ее там не будет. Самоходов на ходу (каламбурчик) – несколько штук всего, но их хватит, если у вас нечем их встретить. Если есть мины, можно было бы засеять опасные участки, их не так много. А вообще, возьмите на вооружение тактику немецких спецотрядов, – посмотрев на реакцию, счел ее нормальной и продолжил: – Задымляется участок фронта, но не узкое место, а по максимально возможной площади. Противник, не зная, где именно начнется атака, будет вынужден распылять силы, и сопротивление всегда будет меньше. – Интерес в глазах, причем хороший интерес. – Если орудия стоят вот тут, – я продолжил, показывая на карте, – у вас все получится. Слева фланговый пулеметный, из всех стволов, а справа орудия. Я это и хотел предложить, товарищи командиры. Но, конечно, без пополнения вам не выстоять. На каждый батальон Красной армии немцы двинут два-три, причем даже один немецкий батальон гораздо более укомплектован, чем наш. Ну и нельзя списывать огромное количество минометов и орудий. Сам слышал, что, если где-то русские укрепились, их следует долбить артиллерией как можно дольше, а только потом пускать пехоту. – Да уж, у нас тут дивизия есть, в ней численность чуть больше роты, да и у остальных нелегче, – произнес один из командиров. Я это тоже знал, если не путаю, триста девяносто девятая дивизия, не является таковой даже близко. Да и в остальных немногим больше. Батальоны Сталинграда численностью более сотни штыков, активных, а не поваров и коневодов, считаются редкостью. Военные задумались. По лицам было видно, мозги у них кипят. А главное, они, я думаю, охреневают от того факта, КТО им принес сведения и подсказывает, как лучше действовать. Естественно, все, что я тут наговорил, скорее всего пройдет мимо. Ну не станут взрослые мужики в достаточно высоких званиях слушать какого-то мальчишку, тех более перешедшего от врага. Но, решив сразу, напором, выдать такой объем, я надеялся, что хотя бы часть идей примут к сведению. Ведь ужасно хочется помочь, но мой возраст… Наверняка сейчас будут решать с разведкой, если донесут по команде дальше, меня у них точно заберут, пользы ноль, вот и думают отцы-командиры над ситуацией. Это как с ежиком: крути его как хочешь, а все одно – колючки. – Ты, диверсант, посидишь пока у нас. Наверх я доложил, вместе с запросом на твоих родителей, – увидев, как открыл рот, особист продолжил: – В штабе армии пока не заинтересовались тобой, а нам конкретно здесь и сейчас твои сведения точно помогут. Если гадаешь, почему вообще тебя тут слушаем, отвечу, секрета нет. Все твои выкладки и советы, как бы смешно это ни звучало, отлично ложатся на данные разведки. Просто буква в букву. Плюс до конца операции, если она вообще начнется, ты все равно будешь здесь, риск у нас минимальный. – Хорошо работают ребята, – покачал я уважительно головой. – Ну так, не только в Германии учат хорошо. А вообще, мы, один черт, покажем Гитлеру, где раки зимуют! – молодой лейтеха решил показать мне, что он тут не для мебели, а тоже важная персона. Что ж, я и не против. Меня сейчас больше волнует другое. Если меня отправят дальше по этапу, так сказать, помочь я уже не смогу ничем. Поэтому, пока я здесь, буду «петь соловьем», вдруг поможет… – Андрейченко, если я не вернусь до вечера, накормишь его, и это, ложку дай, понял? – особист отдал распоряжения часовому возле входа. И с тем командиры ушли. Сидеть и ничего не делать было хреново. Как убедить наших, что меня нужно вообще отпустить? Да-да, смешно звучит. Смешно, но так нужно, очень нужно. Вернувшись в часть, я мог бы узнать гораздо больше. Точнее, не вызывая подозрений у немцев, я смог бы и дальше сливать информацию нашим. Нереально? Да уж, за год жизни в Германии я понял одну вещь: немцы однозначно не дураки. Но ситуация такова, что я на самом деле могу попробовать. Если я вернусь не позднее завтрашнего вечера, думаю, подозрений вообще никаких не будет. Конечно, рассчитывать на такое со стопроцентной вероятностью не стоит, но все же… Задание у меня простое: перейти к русским под видом местного жителя и, узнав, где и кто дислоцируется, свалить назад. То есть я должен делать для немцев то, что хочу делать для своих. А свои мне – Красная армия. – Вот что, парень, – прервал мои мысли неожиданно вернувшийся батальонный комиссар, – мне приказано переправить тебя на левый берег. – Раз приказано, то что вы можете поделать, но мне жаль, – погрустнел я. – Твои слова мы приняли к сведению, батальон кипит от работы, не бойся, пытать тебя не станут. Если мы отобьем атаку противника, да еще и накостыляем ему, хоть немного, это будет в твою пользу. Тут такая работа закипела, и командование обещало поддержать, так что думай о хорошем. – Да не боюсь я пыток, – грустно сказал я, – боялся бы, вообще бы не пришел. Дело в другом. Я правда хочу принести пользу, причем я могу именно это делать. Товарищ комиссар, разрешите? – Особист кивнул. – Рискните один раз, для вас хуже не будет, я сделаю так, что вы ничего не потеряете даже в случае неудачи. Вы отпускаете меня, а вечером бьете немца у большого оврага, что у вас был на карте западнее ваших позиций. Да-да, именно, – я увидел, как комиссар качал головой, собираясь что-то сказать, – я заманю их сюда, а вы устроите им котел. Заминировать выход из оврага, а с двух сторон ударить, когда втянутся. Почему я так уверен? Вы забыли, зачем я здесь? Я сумею убедить немцев, что позиции вашего батальона можно обойти именно в этом месте, но есть одно условие… – я замолк, а особист продолжал внимательно смотреть мне в глаза. – Вы должны уничтожить их полностью, только так я снова смогу оказаться у вас, иначе меня раскроют, и все, погубим хорошую возможность. – Месть за родных? Почему так стараешься, рискуешь? – чуть прищурил глаз особист. – Скорее, как бы ни пафосно это звучало, месть за страну. За убитых женщин и детей, за сожженные села и деревни, мальчишек и девчонок, над которыми издеваются прямо сейчас. Да, я не был на фронте, только приехал, но вы и представить не можете, ЧТО там с нами делают! – Эх, парень, могу, я ведь от границы до сюда дошел. Я милиционером в Гродно служил, много чего видел, – грустно заметил комиссар. – Это сейчас я батальонный комиссар, а начинал добровольцем в первый же день. Как бомбежка первая закончилась, посмотрел на трупы на улицах и пришел в часть возле границы. Не успели даже оформить, как нужно, и отступление. До октября почти пятились, болтаясь как дерьмо в проруби. Он мне душу, что ли, изливает? – Товарищ комиссар, а что на том берегу, допросы понятно, а что дальше? – Извини, не могу сказать. Перебежчики и раньше бывали, да и часто. Но вот таких, как ты, пока не видел. Тебя можно использовать, иметь глаза и уши в расположении немецких войск. Мало того что ты подготовлен как хороший осназовец, так еще и личные данные у тебя, что нельзя не воспользоваться. – Какие данные? – чуть удивился я. – Возраст, парень, возраст. Тебе проще всего внедриться к врагу, только… – Вы думаете, что поэтому меня сюда и прислали? Правильно, именно поэтому. Но кто мешает меня использовать в другую сторону? – Убедишь кого следует, может, и получится что-то. – А вас, значит, я не убедил? – Как раз наоборот. Только, доложив по команде, услышал в ответ не совсем приятное. Дескать, меня пацан переиграл, во как! – В откровенности ему не откажешь, даже странно, что так легко обо всем говорит. – Ну, если там люди вменяемые, то почему бы и нет, это я о том, смогу ли убедить. – Там выше звания, старше должности, люди суровые и недоверчивые. Это мы здесь, на передке, ждем чуда и можем поверить во многое, а нельзя, братец, нельзя. Слишком много предателей было, да и еще будет. Я с тобой откровенно, но не заблуждайся. Все равно, сделали бы на тебя запрос с того берега или нет, назад к фрицам я бы тебя не отпустил. До полной проверки уж точно. – Я понял вас. Постараюсь сделать все возможное, чтобы быть полезным. Если для этого нужно пройти через пытки и допросы, я готов… Не знал тогда товарищ батальонный комиссар, как я был близок к истине. Уже через несколько часов я предстал пред светлы очи очередного допрашивающего. С порога понял, что легко не будет. Нет, бить не били, но и смотреть, как те три командира, на меня тоже не глядели. А те мужики в городе смотрели сначала как на ребенка, а позже как на равного, может, поэтому и начали слушать. Главное, дали возможность сказать, а я уж постарался сделать все остальное. Тут же, в особом отделе армии, церемониться не стали. Слушали ответы, задавая короткие и четкие вопросы, пресекали все попытки что-то объяснить. Они не хотели слышать лишнего, только ответы на конкретные вопросы. Никого не интересовали мои мысли, знания и догадки, люди отбывают свой номер и делают свою работу. Печально. Новым следователем для меня стал худой и маленький мужичок, в чистой и даже отглаженной форме, со знаками различия батальонного комиссара. Новый был полной противоположностью комиссару на передовой, как по внешнему виду, так и содержимому. Резкий, с неприятным взглядом и такой же резкой и желчной речью, что меня начало крутить уже в первые минуты. Страшно не было, было немного обидно. Вопросы сыпались разные, но почти все сходились на одном: – Сколько времени ты на фронте, сколько наших людей погубил своей службой на врага. Смешные и идиотские вопросы, но кто я, чтобы спорить? Новый особист был нетрезв, и после очередного вопроса, на который я не смог дать быстрый ответ, мне поставили в упрек мою скрытность. Долго же пришлось мне объяснять свое желание помочь, но все впустую, похоже. Как итог, меня заперли в тесной каморке, в хате без окон. Хорошо хотя бы в одиночестве, будет возможность подумать. Скорее всего, меня просто расстреляют в ближайшее время, ну что ж, буду считать, что сделал все, что смог. Бояться смерти я перестал еще у немцев, глупо бояться, когда жизнь тебе не принадлежит. Бояться можно на передовой, в разведке или стоя в обороне, там многое зависит от тебя и твоих действий, от помощи соседей или командования свыше. А тут, в такой ситуации, когда ты никто и звать тебя никак… Нет, не боюсь, обидно немного. Жаль, конечно, трудов, я так старался, тренировался, выживал в плену, потом в учебке немецкой, а все для чего? Для того, чтобы стране помочь, дедам. Нет, не научить их воевать, не думайте так обо мне. Какое тут обучение, если эти самые предки все же смогут чуть позже уничтожить самую сильную армию в мире? Нет, я хотел лишь помочь. Ведь понять меня просто, достаточно представить себя на моем месте. Если я сижу в почти безвыходной ситуации, отчетливо вижу, что просвета нет, почему не использовать то, что мне поможет? Ведь это же очевидно! Если бы наши хотели просто отстоять город Сталина, то кидали бы сюда батальон за батальоном, рано или поздно у немцев силы кончатся. Но я-то ведь знаю, зачем все эти жертвы, зачем держать каждый дом и каждый метр земли, зачем экономить снаряды и танки. Выиграть время для операции «Уран», вот в чем затея. Если бойцы в городе об этом будут знать, они не станут так самоотверженно защищаться, а как пятились до сегодняшнего дня, так и будут. Тут ничего не поделать, так уж выходит. Тут приказами и убеждениями людей заставили встать намертво, и они стоят. Так почему бы им не помочь? Знаю, что сил в городе мало, но если использовать чуть эффективнее те, что имеются, то вдруг получится? Вовремя уходить из-под ударов и заманивать немцев в огневые мешки, самим проводить вылазки на потрепанные отряды врага, да мало ли еще как. Тут ведь вот еще какой секрет, если так можно сказать. У Паулюса отнюдь не самая боеготовая армия. Самые сильные и хорошо обеспеченные войска сейчас на севере. Думаете, зря, что ли, осуществляются кажущиеся бессмысленными наступления в районе Ржева, Калинина, Вязьмы и прочих? Жуков и Конев держат там фронт специально, не давая снимать резервы на юг. Там Москва, там Ленинград. У Паулюса уже во многих частях больше всякой европейской швали вроде румын и итальянцев, чем своих немцев. Ведь в том числе и благодаря тому, что на флангах используются эти недосолдаты, наши и возьмут в кольцо всю шестую армию. Да, может, взяли бы в любом случае, но какой ценой?! Два дня я почти не спал и не ел, давали только воду. Наконец, на третий день мысли в который раз прервались с открытием двери. На пороге стояли давешний следак и два офицера, ну, командира в больших званиях. Причем очень в больших, никак не ожидал появления таких персонажей. – Этот? – спросил один из командиров, в звании… ого, вроде как целого генерал-полковника. Черт, лицо знакомое, думай, думай, вспоминай заученное… – Этот, товарищ командующий! – отчеканил следак. О как, командующий! Уж не товарищ ли Еременко, собственной персоной? А у него за плечами трется кто-то еще… Мать моя, женщина, да это ж «Кукурузник»! Теперь точно – амба. – Так что, уверяешь, будто ты свой в доску и хочешь помочь? – жестко, не глядя в глаза, спросил командующий. – Конечно. Я уже объяснял гражданину следователю, что именно за этим и убежал от врага. Убежал, как только смог, до этого, уж простите, меня держали в Германии, я прибыл на фронт три дня назад. – Отец твой погиб в Кобрине… – начал командующий. – Я это и так знаю, он погиб у меня на глазах. Бомба упала в сотне метров от меня, склады взлетели на воздух, меня отбросило на несколько метров и оглушило. – Наши люди провели огромную работу, нашли свидетелей этого события, такого же пацана, как ты, кстати. – Уж не Колька ли выжил? – И правда, не выдумал, значит. Коля со своей матерью сумели эвакуироваться из Кобрина двадцать третьего июня, сейчас они в Саратове. Нашли их быстро, в то же время из города эвакуировался горком партии, так и выяснили. Ну, да это тебя не касается. – Точно, партийная верхушка выезжала, помню это. – Почему вы с матерью не поехали? Мать Коли рассказала, что вы отказались? – Мама сильно переживала из-за отца. Ей стало плохо, еле отошла. Но мы ушли той же ночью. – Да, то, что матери стало плохо, так же подтвердили ваши соседи. Кстати, мать Николая так же потеряла мужа, но смогла уйти из города, да и сына вытащила. – Уж так получилось, теперь-то что думать? Мама очень переживала, она просто упала без чувств, когда узнала об отце. Когда пришла в себя, все рвалась к развалинам складов, говорила, что нужно бежать, откапывать…