– Ясно. Значит, обучался у фрицев, но хочешь помочь Родине? – Конечно! – твердо заявил я. – А если раскроют? Тебя могут использовать втемную. Могут заставить под пытками признаться даже в том, чего и не знаешь! – командующий задавал хорошие вопросы. – Будьте уверены, гражданин генерал-полковник, – это мне следак пару дней назад приказал обращаться именно так, – я знаю, как себя вести с немцами. Хоть рекомендуемый срок и вышел, но я знаю, как мне вернуться. Разрешите вопрос? – Ну, попробуй, спроси, диверсант! – ехидно ухмыльнулся генерал. – Вот наглец какой! – фыркнул Хрущев, да-да, это точно он, хрен его спутаешь с кем-либо другим. Но фыркнул беззлобно, так, показать себя. – Что там в городе? Как тот батальон, откуда меня прислали сюда? – Меня и правда больше интересовало положение отряда батальонного комиссара, чем свое собственное. – Что, волнуешься, не погибли ли там те, кому ты лапши навешал на уши? – Вот те и раз, что же случилось? – Люди там хорошие, – повесил я голову, – честные и сильные. – Именно благодаря этим честным людям, которых там бьют во всю ивановскую, я с тобой сейчас и говорю. Три дня не пускают немцев к вокзалу, он нам очень нужен, бьются как могут, держатся. За тебя просили, говорят, что выстояли в первую атаку именно благодаря тебе. Немцы действовали так, как ты описал, прямо до метра, как будто ты наперед знал, как это будет. И как такое возможно? – показал свое удивление командующий. Ха, он бы еще предположил, что я из будущего, вот был бы номер, да? – В качестве общего развития немцы давали в школе знания по тактике и маневру, исходя из сил противника. Разведка у них работает хорошо, так что действовали шаблонно, как по учебнику. У них вообще есть такой момент… – я чуть задумался, формулируя ответ: – Немецкие офицеры стараются действовать так, как велит устав и выученные знания. То есть отступление от планов, излишняя инициатива не приветствуется. Точнее, офицеры просто не хотят рисковать, а используют отработанные схемы. Они неплохи, в общем-то, но, зная, как они действуют, вы сможете выработать тактику противодействия. Может, потому русские всегда и били прусских. Как бы четко ты все ни планировал, противник тоже не сидит без дела. Наши командиры, как мне кажется, изобретательнее, потому и будут бить всегда и всех. – Во заливается, как соловей! – ехидно, словно выплюнул, произнес Хрущев. – Не увидел бы сам, что это щенок малолетний, никогда бы не поверил в такое! – Это как раз проблема в нашей армии, что часто людям не верят, а это тяжело. Лишает людей желания проявлять инициативу и думать. Я сказал только что об изобретательности наших командиров, да и нижних чинов, но часто им не дают действовать так, как они придумали, – не сдержался я. – Чего? – тут же вскипел Хрущ. – Думаешь, тебе поверили, и теперь сам черт не брат? Да моя бы воля, я б тебя к стенке… – Конечно, что вам стоит, вы ж не в городе, не отбиваете атаки противника голой жопой, как наши парни там! Меня и таких, как я, к стенке, всех перестрелять, одному-то сподручнее воевать станет? – На, сука, ешь, не подавись только! Я закрыл глаза, ожидая, что мне сейчас зарядят в лицо. Но ничего не произошло. Слышалось какое-то движение, бормотание, и я вновь открыл глаза. Хруща не было. Командующий фронтом стоял, медленно качая головой, следак злился, но не лез. Да знаю я, знаю, что в армии хрен ты чего скажешь, выполнять и точка, слушать и выполнять! Но я-то не просто в армии. Я в том времени, о котором многое знаю, так как оно у меня, можно сказать, в прошлом, а местные еще только живут здесь, оно для них – настоящее. Почему бы мне не высказывать свое мнение, показать, что я знаю больше многих генералов, вместе со всей политбандой, если это действительно так. Даже если примут только часть информации из будущего, уже будет большой плюс, так что да, не намерен я молчать. – Развит и дерзок ты не по годам. Ты хоть представляешь, с кем говоришь? – все же спокойно продолжил Еременко. – Конечно. Нам показывали в школе фотографии многих деятелей и военачальников РККА и партии. Вы, если не ошибаюсь, генерал-полковник Еременко. Желающий меня расстрелять – член Военного совета Хрущев. О нем, да и о некоторых других деятелях, немцы много чего говорили. – Что именно? – вскинул бровь Еременко. – Ой, там столько всего было, если нужно прямо сейчас, дайте карандаш и пару листов бумаги, я все, что знаю, что слышал от немецких офицеров, напишу. Таким образом, я подвел разговор именно к тому, чего хотел, а именно – сдать все это дерьмо наподобие Хруща. Понятно, что это я не Сталину пишу, может, эти бумаги никуда отсюда не выйдут, но душу я облегчу. У меня появился шанс легализовать свои знания из будущего, ссылаясь на обучение в Германии. А кто проверит, мог я получить такие знания там или нет? Писал я три часа. Сделал доклад в виде выписки-характеристики, как будто у немцев я такие и видел. Видели бы вы, с каким рвением побежал следак докладывать о них, когда я закончил. Я еще и приписал, что эти сведения нужно донести до товарища Сталина! Чуть по морде не получил, когда следак увидел. Ночью за мной пришли. Выводил из камеры следак, был молчалив и сдерживал злость. На улице меня встретили трое военных, в полном обмундировании, разведка, видно сразу. – Привет, диверсант! – кивнул, видимо, старший отряда. – И вам здравствовать, – ответил я. – Захар. – Представляться не стану, не взыщи, называй командиром. – Хорошо, – кивнул я. – Пошли, нам нужно тебя в город переправить. Готов? – Хоть бы поесть дали, кроме воды, за трое суток во рту ничего не было. – Иди давай, есть он хочет! – фыркнул в спину следак. Когда отошли немного в сторону, у разведки была своя машина, а находились мы сейчас в нескольких километрах от Волги, парни достали нехитрые припасы и предложили мне. – Спасибо, ребята, – кивнул я, открывая банку тушенки ложкой. – Хрен ли у него выучка! – тихо хмыкнул один из бойцов. Здоровый такой, под метр девяносто парень и с веснушчатым, каким-то детским лицом; о нем складывалось двоякое впечатление. Есть такие люди, хоть и мало их. Рост, мышцы, подсознательно ждешь от таких надменности, показного превосходства над тобой, маленьким и дохлым. Но веселое, или как у этого бойца, детское лицо, уничтожает всю теорию. – Да, Малыш, ты так не сможешь! – усмехнулся их старший. Этого сейчас я разглядел чуть лучше. Лет под тридцать, спортсмен, скорее всего боксер, нос и уши об этом говорили. Ну или просто драться любил. – Не, я только ем! – усмехнулся Малыш, блин, кто бы удивился такому прозвищу, и все остальные заржали. – Хорошо учат враги? – серьезно вдруг спросил старший группы. – Неплохо, – кивнул я, прожевывая кусок мяса. – Интересно было бы посмотреть, вдруг чего нужного бы увидели, – вступил в разговор третий боец. Этот был невысоким, жилистым и каким-то незаметным, что ли. Взгляд интересный, сосредоточенный, острый. Не вижу у них оружия, в машине оно, но скорее всего снайпер, он прямо идеально подходит. – Да вам, я думаю, самим есть что показать, не простые пехотинцы ведь? – взглянул я так же остро в глаза снайперу. – А кто же мы? – деланно удивился старший группы. – Не, ребята, спецов видно, не спорьте, вы не пехота, – покачал я головой. А командир группы, кажется, даже расстроился. – Что, так сильно заметно? – все же спросил он. – Вы даже ходите не как все солдаты. Опытный глаз вычислит вас из взвода на раз-два. Но это ж не ваша вина, да и не вина вовсе. Вас готовят не для того, чтобы кто-то разглядывал. Вы, – я посмотрел на старшего, – командир группы, хороший рукопашник. Малыш, – я усмехнулся, – пулеметчик. – Вот, командир, я же говорил, что обидное прозвище, даже ребенок смеется, – сделал вид обиженного Малыш. – Я не смеюсь, но прозвище да, подходящее И все засмеялись. – А я кто? – вперил в меня свой орлиный взгляд третий боец. – Снайпер и, скорее всего, подрывник, – пожал я плечами. – По составу разложил, – кивнул своим мыслям старший группы, – командир вряд ли снайпер, сильный – пулеметчик и так далее, верно? – спросил командир. – Почти, – уклончиво ответил я. – Говорю же, видно по вам. Но обычный солдат, думаю, не определит. – Ты, значит, не обычный, – покусал губы командир, – ты ж вообще пацан еще, тебе в игрушки играть, а ты на фронте! – Я и играю, – посмотрел я на старшего так, что даже заметил, как он передернулся. – Да и не солдат я. – Да это, командир, даже не волчонок, настоящий волк. Не убьют, волчарой станет не хуже тебя! – выпалил Малыш. – Извините, товарищи бойцы, просто нас действительно готовили хорошо. Немцы занимаются этим тщательно, не спешат. Если бы не проблемы на Волге, скорее всего, нас бы еще не выпустили. – А что, они считают, что у них проблемы? – Да, по приказу фюрера генерал Паулюс должен был взять Сталинград еще в июле-августе. Говорили, я слыхал, что Гитлер очень недоволен медлительностью, планы горят. Да и состав тут не полностью немецкий, наверняка знаете. – А при чем тут вы? Какая бы ни была подготовка, но вас же не дивизия, не полк даже. – Не полк, даже не рота. Вы в курсе, как обстоят дела у того подразделения, где меня поймали? – Поймали, или сам сдался? – Да какая разница, – усмехнулся я. – Конечно, сам пришел, не в том вопрос. – Да, говорят, они серьезно фрицам вломили возле Царицы, да в центре хорошо всыпали. Правда, все равно там легче не стало, слишком мало сил у ребят. – Это да, если бы те батальоны, что держатся в городе, были хотя бы полного состава… В общем, если бы я служил фрицам, как должен, то этого батальона уже не было в живых. Все просто, немцы на всех фронтах так действуют. В начале войны помните, кто резал связь, захватывал переправы и мосты, аэродромы, уничтожал небольшие подразделения? Ведь сами знаете, ударив в слабое место и проделав брешь, можно окружить уже более значительные силы, а уж тут, на Волге, лишние сто метров и все, некуда нам будет отходить. – Да где сейчас эти полные составы… а о тебе я понял, это что-то вроде «Бранденбурга», только в виде детей? – Примерно так, да… Помолчали. Бойцы дали мне спокойно доесть, даже фляжку дали с каким-то травяным настоем, я выхлебал едва ли не половину. Загрузившись в полуторку, двинулись в сторону Волги, ехали недолго, грохот снарядов долетал досюда, по ним я и определял примерное расстояние. На берегу к переправе не сунулись, а проехав чуть в сторону, где темнела река и народа почти не было, оставили машину и двинули к воде. Бойцы собирались переправляться на обычной лодке, деревянной, низкой, но длинной, рыбацкая, наверное. Усевшись на корме, смотрел на ту сторону. Зарево пожаров освещало разрушенный город, когда-то гордо возвышавшийся над величественной Волгой. Эх, какая тут рыбалка была, наверное… Переправу бомбили, и сильно. Немцы, занимая Мамаев курган, отлично видели и простреливали Волгу. Пару раз бомбы и шальные очереди из пулеметов ложились довольно близко от нас, даже брызги долетали. Страшно не было; когда везли на левый берег три дня назад, было страшнее. Там баркас шел открыто; как дошли, не знаю, но то, что в нас стреляли, факт. Здесь же лодочка скользила тихо и незаметно, хотя «люстры» висели по всей реке. Ближе к берегу стало светло от пожаров, и бойцы налегли на весла со всей силой, тут нас уже видно. Немцы люди ответственные, приказали какому-нибудь рядовому или ефрейтору наблюдать за своим сектором, он ни разу не посмотрит в другую сторону, порядок такой. Когда до суши оставалось метров десять, нас все же обстреляли. Бойцы ответного огня не открывали, старший коротко приказал всем за борт, и, подхватив манатки, и меня в том числе, бойцы скользнули в воду. Холодно, блин, хорошо, я еще пустой, тащить ничего не надо. Меня держал Малыш, прижимая к себе одной рукой, в ней же держал и пулемет. Здоров же он, но я облегчил ему работу, крикнув в ухо, что сам доплыву. Парень взглянул мне в глаза благодарно и отпустил, а я поплыл. Медленно, тяжело, одежка здорово мешала и тянула вниз, но я старался.