– Что у вас случилось? – Я потерял дочь. Мое сердце тоже было разбито. Энн смотрит куда-то вдаль, на залитый светом горизонт. – У вас есть ее фотографии? Вы говорите о ней с другими? – Да. – По крайней мере, она действительно существовала. На это ему нечего ответить. Женщина вновь смотрит себе под ноги. Сбрасывает со ступни одну из туфель и наблюдает за тем, как та падает. Затем отправляет следом и вторую. – Энн, пожалуйста… – В моей прошлой – ненастоящей – жизни с этого здания спрыгнула первая жена Джо, Фрэнни. Вот прямо отсюда. Пятнадцать лет назад. У нее была клиническая депрессия. Я знаю, что он винил себя. Когда я уходила из его дома на Лонг-Айленде, то сказала, что тоже брошусь с По-билдинг сегодня, как она. Понимаю, это глупо и прочее, но я надеялась, что он придет и спасет меня. Совершит то, чего не смог сделать для нее. Я даже сперва приняла вас за него, только он никогда не пользовался одеколоном. – Она горько улыбается, потом добавляет: – Пить хочется. Барри оглядывается сквозь застекленные двери на темный офис. Двое патрульных замерли наготове у стойки администратора. – Может быть, тогда войдем внутрь и поищем для вас стакан воды? – предлагает Барри, вновь поворачиваясь к женщине. – А вы мне не принесете? – Я не могу оставить вас одну. У нее дрожат руки, но в глазах вдруг мелькает решимость. – Это не ваша вина, – говорит она, оглядываясь на Барри. – Все закончилось бы так в любом случае. – Энн, не надо!.. – Моего сына больше нет. Одним простым и естественным движением она соскальзывает с края. Хелена 22 октября 2007 г. Стоя в шесть утра под душем и пытаясь проснуться, Хелена вдруг остро ощущает, что проживала этот самый миг, горячие струи уже стекали точно так же по ее телу. Ничего необычного – приступы дежавю преследуют ее с двадцати с чем-то лет. Да и момент совершенно рутинный – что необычного может быть в принятии душа? Интересно, в «Маунтинсайд-Кэпитал» уже рассмотрели ее заявку? Прошла неделя… Пора бы получить какой-нибудь отклик. Если бы они были заинтересованы, наверное, хотя бы пригласили встретиться. Сварив кофе, Хелена делает завтрак на скорую руку – бобы и яичницу из трех яиц, щедро сдобренную кетчупом. Сидя за столом, смотрит в окно на безоблачное небо и залитую солнцем окраину Сан-Хосе. Месяц с лишним не удавалось выкроить время даже для стирки, и пол в спальне почти весь завален грязной одеждой. С трудом все-таки удается отыскать футболку и джинсы, в которых еще не совсем стыдно показаться на людях. Телефон подает голос, как раз когда Хелена чистит зубы. Она сплевывает, наскоро ополаскивает рот и успевает схватить трубку на четвертом звонке. – Как там моя девочка? Голос отца всегда вызывает у нее улыбку: – Привет, пап. – Я боялся, что не застану тебя, а в лабораторию не хотел звонить. – Все нормально. Что-то случилось? – Просто скучаю по тебе. Как твоя заявка? Есть реакция? – Пока ничего. – У меня отличное предчувствие. Все обязательно сложится. – Ну, не знаю. Здесь все непросто. Конкуренция огромная. За деньги бьется куча умных людей. – Не таких умных, как моя девочка. Эта вера отца в нее вдруг становится невыносимой – особенно сегодня, когда призрак провала так и маячит на горизонте, особенно здесь, в маленькой грязной спаленке с голыми стенами, куда Хелена больше года никого не приводила… – Как у вас погода? – спрашивает она, чтобы сменить тему. – Ночью выпал снег. Первый раз за сезон. – Много? – Нет, пару дюймов, не больше. Но горы уже все белые. Она видит их как наяву – Передовой хребет Скалистых гор, край ее детства… – Как мама? Едва заметная пауза. – Все в порядке. – Пап… – Что? – Как мама? Он протяжно вздыхает: – Бывало и лучше. – Что-то не так? – Да нет. Она сейчас наверху, спит. – Тогда в чем дело? – Ни в чем, все в порядке. – Лучше скажи мне. – Мы играли в джин рамми[4] после ужина, как обычно. И она… она забыла все правила. Сидит за столом, смотрит на карты, и слезы текут по лицу. Мы играли в эту игру тридцать лет… Хелена слышит, как рука отца прикрывает трубку. Он тоже сидит и плачет там, за тысячу миль отсюда. – Пап, я возвращаюсь домой. – Нет, Хелена, нет. – Тебе нужна моя помощь. – О нас здесь есть кому позаботиться. Днем пойдем к врачу. Чем ты действительно можешь помочь матери – получить финансирование и сконструировать свое кресло. Хелена не говорит ему этого, но на самом деле кресло где-то там, в далеком будущем. Неопределенно далеком – как сон, как мираж. Ее глаза наполняют слезы. – Ты же знаешь, что я делаю это для нее… – Да, милая, знаю. Некоторое время оба молча плачут, пытаясь скрыть это друг от друга – безо всякого успеха. Больше всего Хелене хочется сказать отцу, что все обязательно сбудется, но она не может ему лгать. – Я позвоню вечером, когда вернусь, – наконец говорит она. – Ладно. – Скажи маме, что я ее люблю. – Обязательно. Хотя она и так знает.