Страж не сомневался, что этот мужчина делал это ранее. Он и ранее причинял боль. Снова и снова, охотясь и выслеживания, причиняя боль, питаясь и трахаясь как бешеный пёс. Он не остановится. Пока страж не придёт из леса и не заберёт его шкуру. Не сломает заострённые зубы. Не вырвет преступное сердце. Все изменилось с тех пор, как страж пришёл себя, в это новое место… в этот новый город. Они нуждались в нем, сильнее, чем он думал. Она нуждалась в нем. Теперь он понимал, почему к нему подошла пожилая женщина. Он оставил город, в котором родился — Город Ангелов — только для того, чтобы ему даровали нового ангела по прибытию сюда, который покажет ему направление его нового пути. Возможно, в этот раз не ангел — святой. Его собственный Святой Франциск, который вёл его за руку через леса, указывая на участки разрухи, места, где он мог сотворить наибольшее благо, очистив земли для нового роста. Теперь она шептала ему, говоря, что этот мужчина вырезал её сердце. Это беспокоило стража. Это безмерно его беспокоило. Она простила стража за то, что он позволил этому случиться. Она простила стража за то, что он пришёл слишком поздно. Она бормотала ему, успокаивала его, прощала его, отпустила его грехи. Она напомнила ему, что до сих пор он нужен был в другом месте. Но это беспокоило стража. Это безмерно его беспокоило. Он наблюдал, как мужчина в красных боксёрах-брифах ходит по деревянным полам. Страж неподвижно сидел там, наблюдая, как тот же мужчина хватает дорогой мобильный телефон с кухонного прилавка, набирает номер и бродит по почти темным комнатам. Страж наблюдал за лицом мужчины, пока тот смотрел из окна на город. Он наблюдал за ним, когда кто-то на другом конце линии ответил на звонок. Он смотрел, как он разговаривает. Смеётся. Он смеялся несколько раз, запрокидывая голову, то злобное свечение все ещё виднелось в его глазах, пока он смотрел на улицы города, вероятно, думая о своей следующей жертве. Он смеялся, расхаживал и говорил, а когда наконец положил телефон, он включил широкоэкранный телевизор, уселся напротив на красном кожаном диване, скрестив ноги и улыбаясь про себя как волк. Волк, который только что поел. Который все ещё смакует кормёжку. Страж не шевелился. Он наблюдал за мужчиной, который причинил боль его прекрасной святой, думая, как он это сделал. Он изменил её своей болью, не сломил её, но согнул, превратил её в Святыню Войны — прекрасную саму по себе вещь, с силой Света за ней. Но она оставила своё сердце позади. Она вырезала своё сердце и убрала его в коробку, и это безмерно ранило стража. Она сильнее большинства. Большинство не вышло бы из этого более прекрасными, чем они были до боли. Девушка в общежитии не смогла бы. А его прекрасная святая, его святая воительница — она вырезала собственное сердце. Она сделала это из-за этого мужчины в красных боксёрах, с тупой пошлой лампой и уродливыми картинами. Мужчины, который этим вечером провёл несколько часов в комнате общежития колледжа на другом конце города, под громкую, заглушающую звуки музыку до полусмерти избивая молодую женщину, студентку по специальности в теоретической математике. Страж наблюдал за ним, думая об этих вещах. Этот мужчина не создаст больше ни одного ангела войны, какими бы прекрасными они ни были. Мужчина в красных боксёрах-брифах прохаживался по всей четырёхкомнатной квартире. Страж наблюдал за движениями единственного обитателя квартиры с изучающей отчуждённостью. Он мог подождать… дни. Недели, если понадобится. Он был терпелив. Он готов был ждать сколько угодно, чтобы убедиться, что он достигнет цели. Однако сегодня в этом нет необходимости. И все же уверенность, что ему нет нужды торопиться, как всегда успокаивала стража. Как и вампир в баре, этот вполне добровольно открыл себя стражу. Или так, или страж стал более искусным в смотрении… в слушании… в открытии этих надтреснутых дверей, чтобы впустить Свет. Он надеялся на это. Жизнь сводилась к нахождению той самой вещи. Нахождению, затем сгибанию всей жизни, всей души вокруг того, чем являлась эта вещь. Становлению единым с ней. Сплавлению разума и тела, пока эта одна вещь не становилась совершенной в чистейшем биении одного-единственного человеческого сердца. Пока эта вещь не становилась не только тем, кто он есть — но и тем, кто он есть. Это — его та самая вещь. Он — страж. Он защитит свою святыню, чего бы это ни стоило. Глава 8 Верность Мой телефон зазвенел у уха так громко, что я резко села, задыхаясь, прежде чем мой разум пришёл в себя и осознал звук. Моей немедленной мыслью было то, что это Блэк. Не посмотрев на имя звонившего, я схватила телефон, нажала на кнопку ответа и поднесла его к уху. — Алло? — Привет, — не Блэк. Ник. — Док, ты все ещё у Энджел? Я провела рукой по спутанным после сна волосам, щурясь в окно на утреннее солнце. Выглядело оно так, будто всего несколько минут назад поднялось над горизонтом. — Ага, — ответила я, все ещё стараясь проснуться и хотя бы заставить глаза открыться. — Рано же, Ник. Что такое? Что-то случилось? — У нас ещё один. Мой мозг резко включился. — Тамплиер? — уточнила я. — Похоже на то, ага. Мозер так думает. — Где? — я прищурилась на часы в форме слона на стене квартиры Энджел и потёрла глаза. — Кто нашёл тело? — Парень убит в собственном доме. Он жил один, но у него была домработница, которая пришла пораньше. Она нашла тело. Очевидно, там нешуточное зрелище, — он поколебался, и в этот раз я что-то ощутила. И у меня сложилось впечатление, что он не хотел мне этого говорить. — Что? — страх пронёсся по мне острыми лентами. — Что случилось? Блэк в порядке? Ник раздражённо выдохнул. — Иисусе, Мири. Он в порядке. Насколько я знаю, во всяком случае. Он не звонил с тех пор, как мы с тобой вчера виделись, — он поколебался, затем вздохнул. — Просто подними Энджел, ладно? Вам обоим нужно сюда. Я расскажу больше, когда увижу вас. — Ник… — начала я раздражённо. Но он уже повесил трубку. Ещё несколько секунд я пялилась на экран телефона перед тем, как вскочить на ноги. * * * К тому времени, как я сумела вытащить Энджел из постели, как сварился кофе, а мы обе приняли душ, более-менее оделись и готовы были выходить, Ник уже перезвонил мне и сказал встретиться с ним на месте преступления, а не в участке. Он дал мне адрес на Рашен-Хилл, который, к моему облегчению, не был мне знаком, но он так ничего и не сказал мне, что начинало раздражать. Когда мы притормозили у обочины Хайд Стрит, буквально через дорогу от известного серпантинного сегмента Ломбард Стрит, было легко понять, какое здание нам нужно. Копы уже оцепили всю территорию, и те же два офицера в униформе, которых я помнила со вчерашнего дня, стояли перед зданием, охраняя вход от туристов, которые уже начинали стекаться в окрестности из любопытства, хотя время едва перевалило за семь утра. К счастью, тот же коп в униформе, которому накануне Ник показывал жетон, вспомнил меня. Я оказалась у входа раньше Энджел, которая отправилась парковать машину, и до тех пор до меня не доходило, что я забыла свой жетон консультанта, который обычно носила на шее. Но стриженный под ёжика коп в униформе тут же улыбнулся мне, рукой показывая входить. Кивнув и с облегчением улыбнувшись, я прошла через гравированные стеклянные двери лобби. Я немного удивилась, когда коп проследовал за мной, указывая в сторону единственного лифта в здании, как только он вошёл в лобби.