– Потому что это слишком отвратительно, чтобы быть правдой. Только Нора Эллиот могла выдумать такую гадость. – Может, оно и так… К этой щекотливой, но увлекательной теме подруги возвращались не раз, но, пытаясь обсуждать ее, так и не приходили ни к какому дельному выводу, если не считать того, что от Норы Эллиот вечно дурно пахнет и одежда у нее никогда не бывает чистой. Впрочем, было уже не время распутывать эту загадку, так как за разговором они незаметно спустились в центр города, к публичной библиотеке, где их пути расходились. Хетер предстояло направиться в сторону пристани по сужающимся улочкам и неудобным для ходьбы мощеным переулкам, пока дорога не доведет ее до квадратного гранитного дома, на втором этаже которого, над бакалейной лавкой ее матери, жили Уоррены. А Джудит – взбираться на следующий холм и поворачивать к железнодорожной станции. Окутанные мозглой пеленой измороси, они встали под фонарем и повернулись друг к другу. – Ну что ж, тогда будем прощаться. – Будем прощаться. – Ты можешь мне написать. Адрес у тебя есть. И звони к нам в магазин, если что-то будет нужно. Ну там… договориться о встрече на каникулах и так далее. – Обязательно. – Наверно, эта школа не так уж и плоха. – Надеюсь. – Ну, тогда пока. – Пока. Но ни та, ни другая не двинулись с места и все так же стояли, повернувшись лицом друг к другу. Четыре года они были подругами, и теперь настало горькое, печальное мгновение. «Приятного тебе Рождества», – проговорила Хетер. Снова повисла пауза. Внезапно Хетер наклонилась и поцеловала подругу в щеку, на которой блестели капли дождя. И, не говоря больше ни слова, отвернулась и побежала по улице. Звук ее шагов становился все глуше и глуше, пока окончательно не растворился в сумраке. Только после этого, с чувством какой-то утраты, Джудит продолжила в одиночестве свой путь – поднялась в гору по узкой мостовой и прошла мимо расположенных друг напротив друга магазинчиков, празднично освещенных и украшенных к Рождеству: коробки с мандаринами обернуты мишурой, флаконы с ароматическими солями для ванн перевязаны алыми ленточками. Даже хозяин скобяной лавки внес свой скромный вклад в праздничные приготовления – прилепил к жуткому молотку-гвоздодеру побег искусственного остролиста и карточку с начертанным от руки пояснением: «Полезный и недорогой подарок». Джудит прошла мимо последнего магазина, на самой вершине холма; это было местное отделение книготорговой фирмы «В. X. Смит», где ее мать ежемесячно покупала свежий номер модного журнала «Вог», а по субботам брала очередную книгу для чтения. Теперь дорога выровнялась, дома попадались реже, и властно заявил о себе ветер. Напитанный влагой, он налетал легкими порывами, бросая в лицо Джудит клубы сырого тумана. Принося с собой рокот бурунов, разбивающихся о пляжный берег далеко внизу, этот ветер вызывал в сочетании с темнотой совершенно особенное ощущение. Немного погодя она остановилась, облокотившись о низкое гранитное заграждение, чтобы перевести дух после трудного подъема. Впереди расплывчатая вереница домов уходила вниз, к темной, похожей на кубок гавани; ведущая туда дорога была обведена извилистым ожерельем огней уличного освещения. В море поблескивали красные и зеленые огоньки рыболовных судов, отражаясь в чернильно-темной воде. Далекий горизонт скрывался во тьме, и казалось, что неспокойный, бурливый океан уходит в бескрайнюю даль. Маяк вдалеке мигал предупредительными сигналами: одна короткая вспышка, затем две долгие. Джудит представила неутомимые буруны, налетающие на его скалистое основание. Она поежилась. Долго на холодном, влажном ветру не простоишь. Поезд отходит через пять минут. Она побежала, мешок с обувью ритмично застукал ей по боку. Подскочила к гранитной лестнице, спускающейся к станции, и слетела вниз по ступенькам с уверенной небрежностью многолетней привычки. Коротенький состав, бегающий по местной железнодорожной ветке, дожидался у перрона. Локомотив, три вагона третьего класса, один – первого и кондукторский вагон. Джудит не нужно было покупать билет – у нее школьный сезонный проездной; да и мистер Уильям, проводник, знал ее, как родную дочь. Машинист Чарли тоже знал Джудит и был настолько любезен, что всегда задерживался на остановке в Пенмарроне по утрам, если девочка, выходя в школу, запаздывала к поезду; поторапливая ее, он гудел в свой свисток, пока она вприпрыжку неслась через сад у их дома, носившего название «Ривервью-хаус». Ей будет недоставать этих путешествий в школу и обратно на маленьком поезде: трехмильный маршрут, проходящий вдоль береговой кромки, давал возможность насладиться великолепным пейзажем. Сейчас было слишком темно, и Джудит не могла любоваться им, но знала, что там, за окном, все на своих местах. Утесы и обширные вырубки, бухты и пляжи, прелестные коттеджи, виднеющиеся вдали миниатюрные дороги и крохотные поля, которые весной зажелтеют нарциссами. А потом песчаные дюны и огромное пустынное взморье, которое она привыкла считать своим. Нередко люди жалели Джудит, узнав о том, что она живет без отца, который работал на другом конце света в крупной судоходной компании «Уилсон – Маккинон». Как ужасна безотцовщина! Скучает ли она по отцу? Каково это – когда в доме нет мужчины, даже в выходные? Когда они снова будут вместе? Когда он вернется домой? Она никогда не могла дать на подобные вопросы какой-то определенный, четкий ответ – не хотела обсуждать эти вещи, да и сама толком не понимала, что чувствует на самом деле. Единственное, что она твердо знала, это то, что так будет всегда, ибо такова судьба всех английских семей из Британской Индии, в которых дети с ранних лет принимали как факт неизбежность расставаний и долгих разлук. Джудит родилась в Коломбо и жила там до десяти лет – на два года дольше, чем обыкновенно позволяли оставаться в тропиках детям из британских семей. За все эти годы Данбары лишь однажды ездили домой, в папин «большой отпуск», но Джудит тогда было всего четыре года, и воспоминания об этих каникулах в Англии с течением времени затуманились в ее памяти. Она никогда не ощущала Англию своей родиной, своим домом. Настоящим домом был для нее Коломбо, просторное бунгало с зеленым садом на Галле-роуд, отделенное от Индийского океана одноколейной железнодорожной линией, идущей к югу до города Галле. Из-за близости моря, с которого постоянно дул свежий бриз, несший с собой буруны, самая сильная жара казалась нестрашной, а в доме создавали приятную прохладу деревянные лопасти укрепленных на потолке вентиляторов. Но неминуемо настал тот день, когда они вынуждены были сказать всему этому «прощай». Оставить дом и сад, служанку Аму, дворецкого Джозефа, старика-тамила – садовника. И попрощаться с папой. «Почему мы должны уезжать?» – не переставала спрашивать Джудит, даже когда он вез их на машине в гавань, где стояло на якоре, уже разводя пары, судно «Пи энд Оу»[5]. «Потому что время пришло, – ответил отец, – всему свое время». Ей не было сказано, что мама беременна, и только по окончании трехнедельного морского путешествия, когда они снова оказались в пасмурной Англии, Джудит была посвящена в тайну: в семье скоро появится малыш. Поскольку им, собственно говоря, некуда было возвращаться, тетя Луиза, проинструктированная своим братом Брюсом, взяла дело в свои руки; она отыскала Ривервью-хаус и сняла дом вместе с обстановкой. Вскоре после того как они водворились в новом жилище, в порткеррисской больнице появилась на свет Джесс. И вот для Молли Данбар пришло время возвращаться в Коломбо. Джесс ехала с ней, а Джудит оставляли здесь. Она им страшно завидовала. Они прожили в Корнуолле четыре года. Почти треть ее жизни. И в общем это было хорошее время. Дом был удобный, места хватало всем, к нему примыкал большой, довольно запущенный, с яблоневой рощей сад, спускавшийся по склону холма множеством террас, газонов, каменных ступеней. А лучше всего была свобода, которой наслаждалась Джудит. У Молли, занятой новым ребенком, не хватало времени, чтобы присматривать за старшей дочерью, поэтому Джудит была предоставлена самой себе. Кроме того, по природе своей слишком нервная, вечно дрожащая за своих детей мать, Молли скоро поняла, что сонная деревушка Пенмаррон, рядом с которой они проживали, и ее мирные окрестности не представляют никакой угрозы для ребенка. Полная первооткрывательского духа, Джудит стала совершать пробные, нерешительные вылазки за пределы сада, пока наконец железнодорожная линия, соседнее фиалковое хозяйство и берега морского рукава не превратились в ее игровую площадку. Осмелев, она отыскала дорожку, которая вела к церкви одиннадцатого века с колокольней – прямоугольной башней в нормандском стиле – и потрепанным ветрами кладбищем с древними, замшелыми надгробиями. Как-то раз, когда она присела на корточки перед одним из них, силясь разобрать выгравированную на камне надпись, к ней незаметно подошел приходский священник, которому польстило любопытство девочки. Он пригласил Джудит внутрь церкви, поведал некоторые эпизоды из ее истории, показал особенности архитектуры, убранства и скромные храмовые богатства. Затем они поднялись на верх башни, и священник показал девочке раскинувшиеся внизу окрестности. Перед Джудит словно открылся целый мир – в виде огромной, волшебно раскрашенной карты: фермерские земли, похожие на лоскутное одеяло, – то зеленый бархат пастбищ, то коричневый рубчатый вельвет пашни; далекие холмы, на которых тут и там высились древние, сооруженные из камней в незапамятные времена памятники-пирамиды; отражающий небесную синеву морской рукав, похожий на громадное озеро, – сходство мнимое, ибо его воды поднимались и отступали вместе с морскими приливами и отливами, и с морем он соединялся глубоководным протоком, который именовался Каналом. В тот день приливное течение Канала было окрашено в цвет индиго, а гладь океана сверкала бирюзой и на пустынное побережье накатывали зеленовато-голубые волны. К северу, в сторону скалы, на которой стоял маяк, протянулась вдоль берега длинная изогнутая полоса дюн, в море виднелись рыбацкие шхуны, в небе кричали чайки. По словам священника, церквушку построили на этом холмике над взморьем для того, чтобы колокольня служила путеводным знаком, береговым ориентиром для кораблей, и нетрудно было представить, как в старину сюда приплывали галеоны с надутыми парусами и вместе с приливной волной двигались вверх по течению. Постепенно узнавая новые места и достопримечательности, Джудит знакомилась и с местными жителями. Корнуолльцы обожают детей, и, где бы она ни появлялась, ее всюду ожидал такой радушный прием, что свойственная ей застенчивость скоро исчезла без следа. В деревне не было недостатка в интересных людях. Миссис Берри, хозяйка местного магазинчика, которая готовила самодельное мороженое из заварного крема-концентрата; старик-угольщик Херби со своей тележкой; почтальонша миссис Саути, которая, дабы защититься от бандитов, загородила свою конторку каминной решеткой и редко когда давала за почтовую марку правильную сдачу. Были и другие, еще более занятные люди, жившие особняком. К примеру, мистер Уиллис. Он немалую часть жизни проработал на оловянных рудниках в Чили, но в конце концов после многих лет странствий и приключений вернулся в родной Корнуолл и поселился в деревянной хибаре, что примостилась на песчаных дюнах над берегом Канала. Узкая прибрежная полоса перед его неприхотливым жилищем была усеяна морским мусором, среди которого попадались всякие любопытные штуки: обрывки каната, сломанные ящики из-под рыбы, бутылки и полусгнившие ботинки. Однажды мистер Уиллис столкнулся там с Джудит, занятой поиском раковин, они разговорились, и он пригласил ее к себе в хибару на чашку чая. После этого она всегда старалась увидеться и поговорить с ним. Мистера Уиллиса, впрочем, ни в коем случае нельзя было назвать бездельником, у него было целых две работы. Одна состояла в том, чтобы следить за приливами и отливами и давать сигнал, когда вода поднималась настолько, что груженные углем суда могли пройти через отмель. А кроме того, он служил перевозчиком. Снаружи дома он привесил рынду с какого-то старого корабля, в которую должен был позвонить всякий желающий перебраться на другой берег Канала. Заслышав сигнал, Уиллис выходил из своей хибары, выволакивал свою непослушную гребную шлюпку вниз на берег и садился за весла. За эту услугу, сопряженную для пассажиров с неудобством и даже опасностью, когда случалось плыть во время бурного отлива, перевозчик взимал два пенса. Он жил с миссис Уиллис, но она работала дояркой у живущего в деревне фермера и подолгу не бывала дома. Ходили слухи, что она вовсе и не миссис Уиллис, а мисс какая-то, и никто с ней особенно не разговаривал. Загадка миссис Уиллис была как-то связана с тайной дяди Хетер, Фреда, у которого «не было того самого», но стоило Джудит затронуть эту тему с матерью, как та поджимала губы и заговаривала о чем-нибудь другом. Джудит никогда не рассказывала матери о своей дружбе с мистером Уиллисом. Интуиция подсказывала ей, что той вряд ли понравятся их отношения, и уж во всяком случае она запретит дочке навещать мистера Уиллиса и пить чай у него в хибарке. Какая нелепость! Разве может мистер Уиллис причинить кому-нибудь вред? Да и вообще маме частенько не хватало здравого смысла. Например, она обращалась с Джудит точно так же, как с четырехлетней Джесс. В свои четырнадцать Джудит считала себя уже достаточно взрослой, для того чтобы обсуждать все важные дела, которые имели к ней непосредственное отношение. Однако мама никогда ничего с ней не обсуждала – она просто сообщала готовые решения. – Я получила письмо от отца – нам с Джесс придется вернуться в Коломбо. Сногсшибательное, мягко выражаясь, известие. Но это еще что! – Мы решили отправить тебя в «Школу Святой Урсулы», на полный пансион. Директрису зовут мисс Катто, я была у нее на приеме и обо всем договорилась. Пасхальный триместр начинается с пятнадцатого января. Будто Джудит была посылкой, которую нужно отправить по назначению, или псом, которого сажали на цепь. – А как же каникулы?! – Во время каникул ты будешь жить у тети Луизы. Она очень любезно предложила позаботиться о тебе, пока мы будем за границей. Она собирается отвести тебе лучшую из свободных комнат в доме, и ты можешь взять туда свои вещи. Это было, пожалуй, самое страшное. Не то чтобы Джудит не любила тетю Луизу. Когда во время папиного отпуска они приехали из Коломбо в Пенмаррон, то много времени проводили вместе с ней и ничего, кроме добра, от нее не видели. Просто она, с какой стороны ни глянь, не такая, как надо. Старая – по крайней мере за пятьдесят лет, с ней как-то страшновато и неловко. И Уиндиридж – дом пожилого человека, во всем там правильность, порядок и спокойствие. Сестры Эдна и Хильда – повариха и горничная в Уиндиридже – обе в преклонных летах, угрюмы и неразговорчивы, ни капельки не похожи на милую Филлис, которая и по дому все делала в Ривервью-хаусе, и успевала поиграть с Джудит за кухонным столом в скачущего чертика или погадать на чайном листе. Может статься, нынешнее Рождество они проведут у тети Луизы. Сначала сходят в церковь, потом будет обед с жарким из гуся, а после, пока не стемнеет, прогулка по полю для гольфа до белых ворот, стоящих высоко над морем. Не ахти какое веселье, но в свои четырнадцать лет Джудит уже и не ожидала ничего необыкновенного. Казалось бы, все должно было быть так, как в книжках и на рождественских открытках, но в действительности так не бывало никогда, потому что мама вела себя совсем не по-праздничному, неизменно демонстрируя угрюмое нежелание украшать дом ветками остролиста или наряжать елку. Вот уже второй год она обходилась без традиционного рождественского чулка для подарков и твердила Джудит, что та уже слишком большая для таких забав. Если разобраться, думала Джудит, «забавы» – вообще не мамина стихия. Она не любила пикников на пляже и всеми силами старалась предотвратить празднование дней рождения. Она даже боялась водить автомобиль. Разумеется, у них была машина, малюсенький обшарпанный «остин», но мама выискивала любой предлог, лишь бы не выводить ее из гаража, – она была убеждена, что врежется в кого-нибудь, не справится с тормозами или забудет переключить скорость у подъема на холм. Что касается Рождества, то, как бы там ни обернулось нынче, Джудит была уверена, что будет все же лучше, чем тогда, два года назад, когда по настоянию мамы они гостили у ее родителей – его преподобия и миссис Эванс. Дедушка был священником крошечного прихода в Девоне, а бабушка – дряхлой старой леди, которая всю жизнь сражалась с благородной нищетой и с рассчитанными на огромные, многодетные викторианские семьи домами, которые церковная администрация предоставляла ее мужу в качестве жилья. Они с бабушкой без конца ходили в церковь, а на Рождество бабушка подарила Джудит молитвенник. «Ой, бабушка, спасибо тебе огромное, мне всегда хотелось молитвенник», – вежливо поблагодарила Джудит. Хотя и не так чтобы уж очень хотелось. Эту последнюю часть своей мысли она не произнесла вслух. К тому же Джесс, которая вечно умудрялась все испортить, заболела крупом; мама все время была с ней, и чуть ли не каждый божий день подавался компот из инжира, а вместо пудинга – бланманже. Ну нет, только не это. Что бы там ни было (как собака к своей лакомой косточке, Джудит мысленно вернулась к первоначальной причине своего уныния), все эти неприятности были ничто по сравнению со «Святой Урсулой». Джудит даже не побывала в самой школе, не видела мисс Катто, которая могла оказаться настоящим чудовищем. Может быть, мама боялась вспышки неповиновения с ее стороны и поэтому устроила все так быстро и без ее участия, чтобы поставить дочь перед уже свершившимся фактом? Но в этом не было никакого смысла: можно подумать, Джудит когда-нибудь прекословила или бунтовала. Может, теперь, когда ей уже четырнадцать, стоит попробовать? Вот Хетер Уоррен всегда умела добиться своего – крутила и вертела своим отцом как хотела. Но отцы у них разные, у Джудит сейчас, вообще-то говоря, отца и нет. Поезд замедлил ход. Он нырнул под мост (всегда можно сказать об этом наверняка по тому, как меняется звук стучащих колес) и, с шипением затормозив, остановился. Джудит подхватила свои вещи и вышла на платформу перед крошечным, с массой причудливых резных украшений, деревянным вокзалом, похожим на павильон для игры в крикет. В просвете открытой двери вырисовывался темный силуэт начальника станции мистера Джексона. – Привет, Джудит. Ты сегодня припозднилась. – У нас в школе был праздник. – Здoрово! Теперь она почти уже дома – станция находилась буквально в двух шагах от нижних ворот, ведущих в сад Ривервью-хауса. Джудит прошла через зал ожидания, в котором всегда немилосердно пахло уборной, и очутилась на неосвещенной дорожке за вокзалом. Помедлив минутку, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, она поняла, что дождь прекратился. В макушках сосен, рощица которых, как стена, защищала станцию в разгул ненастья, завывал ветер. Жутковатый звук, но Джудит не было страшно. Она перешла через дорогу, нащупала на воротах щеколду; отодвинув ее, вошла в сад и стала подниматься по крутой дорожке, взбирающейся по каменным ступенькам и уступам террас. Впереди, на вершине, темнели очертания дома, через занавешенные окна пробивался приветливый свет. Висящий над главным входом расписной фонарь был зажжен, и в его свете Джудит увидела, что на гравиевой площадке перед домом стоит какая-то машина. Ну конечно, это тетя Луиза заехала на чашку чая. Большой черный «ровер». Сейчас он выглядел вполне невинно и безобидно – солидный, респектабельный автомобиль. Но любому, кто отваживался выйти или выехать на узкие дороги западного Пенуита[6], стоило иметь в виду, что внешний вид этого автомобиля обманчив, поскольку у него мощный двигатель, а тетя Луиза, несмотря на то что была добропорядочным гражданином, столпом гольф-клуба и регулярно посещала церковь, становилась словно другим человеком, стоило ей сесть за руль; она вписывала ревущий «ровер» в крутые повороты на пятидесяти милях в час, очевидно вполне уверенная в том, что раз она держит руку над кнопкой сигнала, то не является нарушителем с точки зрения буквы закона. Поэтому, если ей случалось задеть бампером крыло другого автомобиля или переехать чью-нибудь курицу, она не допускала даже мысли о своей виновности и так яростно наскакивала на пострадавшую сторону, что перед ней обычно пасовали и спешили ретироваться без каких-либо претензий. Джудит не хотелось встречаться с тетей Луизой. Поэтому она не стала входить в дом с главного входа, а обошла его сбоку и через двор и судомойню проникла в кухню. Там она увидела Джесс, сидящую с книжкой-раскраской и цветными карандашами за выскобленным кухонным столом, и Филлис, которая в своей дневной рабочей униформе – зеленом платье и муслиновом переднике – утюжила лежавшую перед ней грудой чистую одежду. После уличного холода и сырости кухня показалась восхитительно теплой. Впрочем, она и была самым теплым местом в доме, так как в ней непрерывно горела плита с круглыми медными ручками и графитным покрытием. Вот и сейчас на медленном огне тихонько попыхивал чайник. Напротив плиты стоял кухонный шкаф, заставленный разнообразной посудой – блюдами для мясных кушаний, салатницами, супницами, – а рядом располагалось плетеное кресло, в которое, чтобы дать отдых ногам, тяжело опускалась Филлис, когда у нее выпадала свободная минутка, что случалось нечасто. Приятно пахло теплой отглаженной тканью, на протянутой под потолком веревке сушилось выстиранное белье. Филлис подняла глаза на вошедшую Джудит: – Привет. Что это ты крадешься с черного хода? Она улыбнулась, обнажив свои далеко не идеальные зубы. Филлис была плоскогрудой костлявой девушкой с бледной кожей и прямыми бесцветными волосами, но Джудит не встречала еще человека с таким золотым сердцем. – Я увидела машину тети Луизы. – Ну и что?.. Как прошел праздник в школе? – Хорошо. – Она достала из кармана пальто пакет со сластями. – Вот, Джесс, это тебе. Джесс уставилась на пакет: – Что это? Она была симпатичной пухленькой блондинкой, но такой глупышкой! Это постоянно выводило Джудит из себя. – Конфеты, глупенькая, что же еще! – Я люблю фруктовые леденцы. – Так посмотри, что там. Джудит стянула пальто и шерстяную шапку и бросила их на стул.