Король что-то крикнул Снежногривому, и конь помчался вперед. Рядом скакал Гутлаф с развевающимся знаменем. Феоден обогнал его. Отстала личная гвардия. Эомер ударил скакуна шпорами, первый эоред в звоне подков мчался, как пенная волна на берег, но Король все равно был впереди. Может быть, он был одержимым, а может, в жилах его закипела боевая ярость праотцов, он дал волю Снежногривому и сам казался древним богом, как великий Оромэ в Битве Валаров в то время, когда мир был молод. Золотой щит блестел, будто стал солнцем, и зеленая трава словно вспыхнула под копытами белоснежного королевского жеребца. Ибо наступило утро, и повеял ветер с Моря. Мрак расступился, взвыли рабы Мордора — орки и объятые ужасом харатцы. Бежали и падали под копыта боевых коней солдаты Черного Короля. Рохирримы разили врагов с громкой песней, ибо радость битвы переполняла их сердца; грозный хор всадников достиг ушей осажденных. Глава шестая БИТВА НА ПОЛЯХ ПЕЛЕННОРА Но осадой Гондора командовал не простой главарь орков и не обычный убийца. Тьма отступила раньше времени, которое назначил Черный Властелин. Счастье отвернулось от него, победа ускользала как раз тогда, когда он готов был ее схватить. Но у него были длинные руки и великая сила. Король-Призрак, вождь Кольценосцев-Назгулов, не собирался сдаваться. Он покинул Ворота и помчался в поле. Повелитель Рубежного Края Феоден доскакал до дороги, идущей от Главных Ворот Минас Тирита к Реке, и повернул к городу, до которого отсюда было меньше мили. Тут он остановил коня, оглядываясь, где противник, и его догнала свита — среди гвардейцев был Горедар. Около стен города неистово сражались воины Элфхельма — рубили, секли, ломали машины, загоняли вражеских солдат в огненные рвы. Почти вся северная половина полей Пеленнора была очищена от врагов, обоз захватчиков горел, орки бежали к Реке, как дикие звери от охотников. Рохирримы одержали первую победу, но осада продолжалась, и Ворота не были отбиты. У Ворот остались главные силы врага, а на восточном краю поля стояли резервные Мордорские полки. На юге от дороги находилось войско харатцев с конницей. Вождь харатцев увидел в свете утра знамя Феодена, оказавшегося в этот момент в стороне от главной сечи, с горсткой гвардейцев вокруг него. Харатец воспылал красным гневом, приказал развернуть свое знамя, где был изображен Черный Змей на кроваво-красном поле, и ринулся в атаку, а за ним поскакало множество его подданных, размахивая саблями. Феоден увидел их и, не дожидаясь удара, погнал Снежногривого навстречу противнику. Всадники сшиблись в смертельной схватке. Но белая ярость рыцарей севера пылала горячей, чем злость южан, и военное ремесло они знали лучше; быстрей и точней били их длинные копья. Меньше их было, но они прорубали себе дорогу в толпе южан, как просеку в лесу. В самом центре сечи оказался Феоден сын Фингла. Его копье с такой силой пронзило вражеского вождя, что разлетелось в щепки. Тогда он молниеносно выхватил меч, одним ударом разрубил древко знамени и тело знаменосца. Черный Змей упал на землю. Остаток разгромленной конницы врага в панике бежал. И в этот высокий миг победы золотой щит Короля вдруг погас. Утренний рассвет снова закрыла Тень. Лошади становились на дыбы и ржали, люди падали с седел. — Ко мне! Ко мне! — кричал Феоден. — Вперед, Дети Эорла! Не бойтесь Тьмы! Но даже Снежногривый, ошалев от ужаса, встал на задние ноги, будто борясь передними с воздухом, и вдруг с громким ржанием упал набок, прошитый черным дротиком. Король рухнул оземь вместе с конем, придавленный его тяжестью. Большая черная тень снижалась, как оторванный от неба лоскут тучи. Но это была не туча. Страшное крылатое чудище — если и птица, то больше всех известных на земле; с гладкой черной кожей без перьев, с гигантскими крыльями, натянутыми между ороговевших когтистых пальцев. От него шел мерзостный смрад. Неизвестная жуткая тварь из давно исчезнувшего мира, пережившая свою эпоху в забытом углу дальних холодных гор, в последнем гнезде на недоступных вершинах вывела последнее уродливое потомство. Черный Властелин нашел его, выкормил падалью, так что птенец перерос все летающие существа. Тогда Саурон подарил его своему верному слуге вместо коня. Сейчас крылатое чудовище спустилось на землю, сложило перепончатые крылья, издало страшный хриплый карк и уселось на Снежногривого, впиваясь в павшего коня когтями и изгибая длинную голую шею. На нем сидел всадник в черном плаще, огромный и грозный, в железной короне, под которой вместо лица были только горящие глаза убийцы. Предводитель Назгулов! Когда Тьма отступила, он скрылся, чтобы сменить коня и снова вернуться и сеять смерть, превращая надежду в отчаяние, победу в поражение. В руке у него была большая черная булава. Но не все покинули Феодена. Правда, воины из его личной гвардии либо полегли рядом с ним, либо не смогли сдержать ошалевших лошадей, которые понесли их дальше в поле, но один остался — молодой Горедар, неустрашимый в своей верности, плакал над лежащим старцем, ибо любил его, как отца. Мерри во время сражения не получил ни одной царапины, сидя за спиной Горедара, пока снова не сомкнулась Тьма. Тогда Вихрь в панике поднялся на дыбы, сбросил обоих седоков и умчался. Сейчас Мерри ползал на четвереньках, как перепуганный зверек, ослепший и парализованный страхом. «Королевский оруженосец, ты же оруженосец, — повторял он, чтобы преодолеть слабость. — Ты должен быть при Короле. Сам говорил, что будешь его почитать как родного отца». Но воля была подавлена, а тело била дрожь. Хоббит не смел открыть глаза и ничего не видел. Вдруг ему показалось, что сквозь черноту он слышит Горедара, но голос был одновременно его и не его, этот голос Мерри уже слышал раньше. — Прочь, оборотень, главарь стервятников! Оставь мертвых в покое! Другой голос, холодный и жестокий, отвечал: — Не вставай между Назгулом и его добычей. Я не убью тебя, а покараю горшей карой, чем смерть. Унесу в страну отчаяния, на дно Мрака, где твою плоть сожрут чудовища, а твой разум иссохнет под взглядом незакрывающегося Глаза. Зазвенел меч, вынимаемый из ножен. — Грози, чем хочешь, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помешать. — Помешать? Мне? Глупец! Наихрабрейший муж среди живущих не может помешать мне! И тут Мерри услышал то, чего меньше всего ожидал в страшную минуту: смех. Горедар смеялся, и его чистый голос звенел, как сталь. — Но я не воин и не муж среди живущих! Перед тобой женщина. Я — Эовина дочь Эомунда. Пропусти меня к Королю, заменившему мне отца. Иди прочь, если ты не бессмертен! Кем бы ты ни был, живым существом или исчадием Тьмы, мой меч падет на тебя, если ты тронешь его! Крылатое чудовище закричало, но Кольценосный Призрак не ответил. Он молчал, будто вдруг заколебался. Удивление и любопытство помогли хоббиту на мгновение перебороть страх. Он открыл глаза, отодвинув черную завесу трусости. В двух шагах от него сидело что-то огромное, черное и страшное, а над ним высился предводитель Назгулов, Тень Отчаяния. Лицом к нему стояла та, которую Мерри называл Горедаром. Шлем больше не скрывал лица, светлые волосы спадали на плечи, отливая бледным золотом. Серые, как вечернее море, глаза смотрели сурово и гневно, а по щекам текли слезы. В руке у нее был меч, поднятым щитом она пыталась заслониться от страшного вражьего взгляда. Это была Эовина и это был Горедар: Мерри словно в блеске молнии вспомнил юное лицо воина в Дунгарском Укрытии, который шел навстречу смерти без надежды в сердце. Удивление хоббита сменилось жалостью и присущим его племени проснувшимся в крайний момент мужеством. Он стиснул кулаки. Он не мог допустить, чтобы Эовина погибла. Во всяком случае, он не допустит, чтобы она погибла одна, без защиты. Лицо Врага было отвращено от него, но Мерри боялся открыто двигаться, чтобы эти жуткие глаза его не увидели. Он стал медленно отползать вбок. Но Черный Король, со злобным сомнением глядящий на девушку, обращал на хоббита не больше внимания, чем на червяка, ползающего под ногами. В воздухе пахнуло смрадом — это крылатый упырь замахал крыльями, взвился вверх и, пронзительно крича, бросился на Эовину, выставив вперед клюв и когти. Эовина не дрогнула. Дитя Рохана и Дочь Королей, красивая и грозная, стройная и твердая, как сталь, она ударила сильно и уверенно. Меч рассек вытянутую шею твари, отрубленная голова камнем упала на землю. Эовина отскочила от падающего тела, которое с раскрытыми крыльями рухнуло в траву. Тут небо снова прояснилось. Утренний свет облил королевну и ярко позолотил ее волосы. Но над убитым чудовищем уже вставал Черный Всадник, огромный, страшный, неотступный. С криком, в котором звучала такая ненависть, что стыли сердца, он поднял и опустил тяжкую булаву. Щит Эовины рассыпался на мелкие куски, сломанная рука бессильно повисла. Девушка опустилась на колени. Призрак нагнулся над ней, заслонил ее, как туча. Его глаза горели огнем. Он снова поднял булаву, на этот раз — чтобы убить. Но вдруг он пошатнулся, взвыл от боли, опустившаяся булава прошла мимо цели, ее конец зарылся в землю. Это Мерри, зайдя сзади, ткнул мечом сквозь черный плащ и попал в незакрытое кольчугой переплетение мышц над коленом. — Эовина! Эовина! — закричал хоббит. Эовина с трудом поднялась и, собрав остатки сил, нанесла рубящий удар мечом между плащом и короной, по склоненным над ней широким плечам. Меч заискрился и рассыпался. Корона звякнула и покатилась по земле. Эовина упала на противника лицом вперед. О диво! Плащ и кольчуга скрывали пустоту. Они лежали в траве, как бесформенные лохмотья, а над полем разнесся жуткий крик, переходящий в рыдание, затихающий, уносимый ветром, крик, ставший голосом слабым и бестелесным, пока совсем не замер, сгинул, чтобы больше никогда мир не услышал его. Хоббит Мерриадок стоял посреди усеянного трупами поля битвы, жмуря глаза, как сова от света дня, потому что слезы мешали ему смотреть. Как в тумане, он видел Эовину, неподвижно лежащую в траве, и рядом — Короля Феодена, погибшего в час своей славы. Снежногривый в агонии сдвинулся с тела хозяина, которого невольно убил. Мерри нагнулся и поднял руку Короля, чтобы поцеловать ее, но Феоден открыл глаза. Взгляд был разумный, а голос спокойный, хотя очень слабый, когда он произнес: — Прощай, честный холбыт. Мое тело разбито. Я ухожу к праотцам. Но теперь мне не будет стыдно рядом с достойнейшими. Я победил Черного Змея. После мрачного утра ясный день — и золотой закат! Мерри горько плакал и не мог найти слов. — Прости меня, Король, — выдавил он наконец, — я нарушил твой приказ и сейчас не могу предложить тебе ничего, кроме слез на прощание. Седой Король улыбнулся. — Не горюй, холбыт. Ты прощен. Чистое сердце нельзя оттолкнуть. Живи долго и счастливо, а когда в дни мира сядешь у очага с трубкой, вспомни обо мне. Ибо я уже не смогу усадить тебя рядом в Медусиле, как обещал, и слушать рассказы… о трубочном зелье. Феоден прикрыл глаза, Мерри нагнулся над ним. — Где Эомер? Мгла застилает глаза, я хотел бы увидеть его перед смертью. Он станет Королем после меня. Передай слова прощания Эовине. Она не хотела, чтобы я уходил без нее… теперь… я не увижу ту, что была мне дороже дочери. — Король, Король, — прерывающимся голосом начал Мерри. — Эовина… В это мгновение раздался шум, и совсем близко заиграли рога и трубы. Мерри поднял голову и посмотрел на поле. Он вспомнил, что вокруг война, вспомнил все остальное. Ему показалось, что с момента, когда Король принял свой последний бой, прошло много часов, а на самом деле вся трагедия разыгралась за несколько минут. Сейчас хоббит вдруг понял, что он в опасности, потому что сражение вот-вот возобновится, и здесь будет самый центр Великой Битвы. От Реки подходили свежие полки Врага. Из-под городских стен приближались Моргульские отряды, с юга подтягивалась харатская пехота, и снова собиралась конница, за ней покачивались спины мамунов с боевыми башнями на них. На севере развевался белый султан на шлеме Эомера, снова строились в боевой порядок роханские всадники, а из города через разбитые Ворота, тесня врагов, вышли все способные драться мужчины. Впереди них реяло гордое знамя Дол Эмроса с серебряным Лебедем. В голове хоббита мелькнула мысль: «Где же Гэндальф? Неужели его здесь нет? Он бы мог спасти Короля и Эовину». В этот момент галопом подскакал Эомер, а с ним несколько воинов из свиты Короля, которым удалось, наконец, успокоить лошадей. Сейчас они стояли вокруг, с ужасом глядя на тело убитого чудовища, — кони боялись подходить близко. Эомер спрыгнул с седла, боль и горечь отразились в его лице, когда он увидел Короля и молча остановился перед его неподвижным телом. Один из воинов вынул древко королевского знамени из зажатой руки павшего знаменосца Гутлафа и поднял его. Феоден медленно открыл глаза. Видя поднятый флаг, он взглядом показал, что его надо дать Эомеру. — Привет… тебе, Король Рубежного Края! — сказал он. — Веди войско… к победе… Прощание… Эовине…. С этими словами он умер, так и не узнав, что Эовина лежит рядом с ним. Люди громко плакали, повторяя: — Король Феоден! Наш Король Феоден!.. Тогда Эомер сказал: Не плачьте, сейчас не время для слез! Велик был павший славной смертью. Пусть потом над курганом женщины плачут. Нас сегодня зовет война! Он говорил это, сам не сдерживая слез. Потом добавил: — Пусть королевские гвардейцы останутся здесь и с почетом вынесут с поля останки Короля, пока снова не грянул бой. Пусть позаботятся обо всех павших из его свиты. Он смотрел на лежавшие вокруг тела, называя по именам боевых товарищей. И вдруг увидел свою сестру Эовину и узнал ее. На мгновение он замер, перестав дышать, как человек, на полуслове уязвленный стрелой в сердце. Смертельная бледность разлилась по его лицу, гнев остановил кровь в жилах. Сначала он не мог сказать ни слова, потом словно обезумел. — Эовина, Эовина! — закричал он. — Эовина, как ты здесь оказалась? Я сошел с ума или это чародейство? Смерти! Смерти! Пусть смерть возьмет всех нас. И без рассуждений, без раздумий, не ожидая, пока приблизятся полки, высланные из города, он вскочил на коня, бешеным галопом помчался один навстречу целому вражескому войску, громко трубя в рог и скликая своих воинов. Над полем звенел его сильный отчаянный голос: — Смерти! Вперед, на смерть, пусть наступит конец света!!