- Там видно будет, Люба... Теперь мы все вместе будем жить, потом разберемся - что хорошо, что плохо... - При тебе все лучше будет, а то я одна не знаю - что правильно, а что нехорошо, и я боялась. Ты сам теперь думай, как детей нам растить... Иванов встал и прошелся по горнице. - Так, значит, в общем ничего, говоришь, настроение здесь было у вас? - Ничего, Алеша, все уже прошло, мы протерпели. Только по тебе мы сильно скучали, страшно было, что ты никогда к нам не приедешь, что ты погибнешь там, как другие... Она заплакала над пирогом, уже положенным в железную форму, и слезы ее закапали в тесто. Она только что смазала поверхность пирога жидким яйцом и еще водила ладонью руки по тесту, продолжая теперь смазывать праздничный пирог слезами. Настя обхватила ногу матери руками, прижалась лицом к ее юбке и исподлобья сурово посмотрела на отца. Отец склонился к ней. - Ты чего?.. Настенька, ты чего? Ты обиделась на меня? Он поднял ее к себе на руки и погладил ее головку. - Чего ты, дочка? Ты совсем забыла меня, ты маленькая была, когда я ушел на войну... Настя положила голову на отцовское плечо и тоже заплакала. - Ты что, Настенька моя? - А мама плачет, и я буду. Петрушка, стоявший в недоумении возле печной загнетки, был недоволен. - Чего вы все?.. Настроеньем заболели, а в печке жар прогорает. Сызнова, что ль, топить будем, а кто ордер на дрова нам новый даст? По старому-то все получили и сожгли, чуть-чуть в сарае осталось - поленьев десять, и то одна осина... Давай, мать, тесто, пока дух горячий не остыл. Петрушка вынул из печи большой чугун со щами и разгреб жар по поду, а Любовь Васильевна торопливо, словно стараясь поскорее угодить Петрушке, посадила в печь две формы пирогов, забыв смазать жидким яйцом второй пирог. Странен и еще не совсем понятен был Иванову родной дом. Жена была прежняя - с милым, застенчивым, хотя уже сильно утомленным лицом, и дети были те самые, что родились от него, только выросшие за время войны, как оно и быть должно. Но что-то мешало Иванову чувствовать радость своего возвращения всем сердцем - вероятно, он слишком отвык от домашней жизни и не мог сразу понять даже самых близких, родных людей. Он смотрел на Петрушку, на своего выросшего первенца-сына, слушал, как он дает команду и наставления матери и маленькой сестре, наблюдал его серьезное, озабоченное лицо и со стыдом признавался себе, что его отцовское чувство к этому мальчугану, влечение к нему, как к сыну, недостаточно. Иванову было еще более стыдно своего равнодушия к Петрушке от сознания того, что Петрушка нуждался в любви и заботе сильнее других, потому что на него жалко сейчас смотреть. Иванов не знал в точности той жизни, которой жила без него его семья, и он не мог еще ясно понять, почему у Петрушки сложился такой характер. За столом, сидя в кругу семьи, Иванов понял свой долг. Ему надо как можно скорее приниматься за дело, то есть поступать на работу, чтобы зарабатывать деньги и помочь жене правильно воспитывать детей, - тогда постепенно все пойдет к лучшему, и Петрушка будет бегать с ребятами, сидеть за книжкой, а не командовать с рогачом у печки. Петрушка за столом съел меньше всех, но подобрал все крошки за собою и высыпал их себе в рот. - Что ж ты, Петр, - обратился к нему отец, - крошки ешь, а свой кусок пирога не доел... Ешь! Мать тебе еще потом отрежет. - Поесть все можно, - нахмурившись, произнес Петрушка, - а мне хватит. - Он боится, что если он начнет есть помногу, то Настя тоже, глядя на него, будет много есть, - простосердечно сказала Любовь Васильевна, - а ему жалко. - А вам ничего не жалко, - равнодушно сказал Петрушка. - А я хочу, чтоб вам больше досталось. Отец и мать поглядели друг на друга и содрогнулись от слов сына. - А ты что плохо кушаешь? - спросил отец у маленькой Насти. - Ты на Петра, что ль, глядишь?.. Ешь как следует, а то так и останешься маленькой... - Я выросла большая, - сказала Настя. Она съела маленький кусок пирога, а другой кусок, что был побольше, отодвинула от себя и накрыла его салфеткой. - Ты зачем так делаешь? - спросила ее мать. - Хочешь, я тебе маслом пирог помажу? - Не хочу, я сытая стала... - Ну, ешь так... Зачем пирог отодвинула? - А дядя Семен придет. Это я оставила. Пирог не ваш, я сама его не ела. Я его под подушку положу, а то остынет... Настя сошла со стула и отнесла кусок пирога, обернутый салфеткой, на кровать и положила его там под подушку. Мать вспомнила, что она тоже накрывала готовый пирог подушками, когда пекла его Первого мая, чтобы пирог не остыл к приходу Семена Евсеевича. - А кто этот дядя Семен? - спросил Иванов жену. Любовь Васильевна не знала, что сказать, и сказала: - Не знаю, кто такой... Ходит к детям один, его жену и его детей немцы убили, он к нашим детям привык и ходит играть с ними. - Как играть? - удивился Иванов. - Во что же они играют здесь у тебя? Сколько ему лет? Петрушка проворно посмотрел на мать и на отца; мать в ответ отцу ничего не сказала, только глядела на Настю грустными глазами, а отец по-недоброму улыбнулся, встал со стула и закурил папироску. - Где же игрушки, в которые этот дядя Семен с вами играет? - спросил затем отец у Петрушки. Настя сошла со стула, влезла на другой стул у комода, достала с комода книжки и принесла их отцу. - Они книжки-игрушки, - сказала Настя отцу, - дядя Семен мне вслух их читает, вот какой забавный Мишка, он игрушка, он и книжка... Иванов взял в руки книжки-игрушки, что подала ему дочь: про медведя Мишку, про пушку-игрушку, про домик, где бабушка Домна живет и лен со внучкой прядет... Петрушка вспомнил, что пора уже вьюшку в печной трубе закрывать, а то тепло из дома выйдет. Закрыв вьюшку, он сказал отцу: - Он старей тебя - Семен Евсеич!.. Он нам пользу приносит, пусть живет... Глянув на всякий случай в окно, Петрушка заметил, что там на небе плывут не те облака, которые должны плыть в сентябре. - Чтой-то облака, - проговорил Петрушка, - свинцовые плывут, из них, должно быть, снег пойдет! Иль наутро зима станет? Ведь что ж тогда нам делать-то: картошка вся в поле, заготовки в хозяйстве нету... Ишь положение какое!.. Иванов глядел на своего сына, слушал его слова и чувствовал свою робость перед ним. Он хотел было спросить у жены более точно, кто же такой этот Семен Евсеевич, что ходит уже два года в его семейство, и к кому он ходит - к Насте или к его миловидной жене, - но Петрушка отвлек Любовь Васильевну хозяйственными делами: - Давай мне, мать, хлебные карточки на завтра и талоны на прикрепление. И еще талоны на керосин давай - завтра последний день, и уголь древесный надо взять, а ты мешок потеряла, а там отпускают в нашу тару, ищи теперь мешок, где хочешь, иль из тряпок новый шей, нам жить без мешка нельзя! А Настька пускай завтра к нам во двор за водой никого не пускает, а то много воды из колодца черпают: зима вот придет, вода тогда ниже опустится, и у нас веревки не хватит бадью опускать, а снег жевать не будешь, а растапливать его - дрова тоже нужны. Говоря свои слова, Петрушка одновременно заметал пол возле печки и складывал в порядок кухонную утварь. Потом он вынул из печи чугун со щами: - Закусили немножко пирогом, теперь щи мясные с хлебом есть, - указал всем Петрушка. - А тебе, отец, завтра с утра надо бы в райсовет и военкомат сходить, станешь сразу на учет - скорей карточки на тебя получим. - Я схожу, - покорно согласился отец. - Сходи, не позабудь, а то утром проспишь и забудешь. - Нет, я не забуду, - пообещал отец. Свой первый общий обед после войны, щи и мясо, семья съела в молчании, даже Петрушка сидел спокойно, точно отец с матерью и дети боялись нарушить нечаянным словом тихое счастье вместе сидящей семьи. Потом Иванов спросил у жены: - Как у вас, Люба, с одеждой - наверно, пообносились? - В старом ходили, а теперь обновки будем справлять, - улыбнулась Любовь Васильевна. - Я чинила на детях, что было на них, и твой костюм, двое твоих штанов и все белье твое перешила на них. Знаешь, лишних денег у нас не было, а детей надо одевать. - Правильно сделала, - сказал Иванов, - детям ничего не жалей. - Я не жалела, и пальто продала, что ты мне купил, теперь хожу в ватнике. - Ватник у нее короткий, она ходит - простудиться может, - высказался Петрушка. - Я кочегаром в баню поступлю, получку буду получать и справлю ей пальто. На базаре торгуют на руках, я ходил приценялся, есть подходящие... - Без тебя, без твоей получки обойдемся, - сказал отец. После обеда Настя надела на нос большие очки и села у окна штопать материны варежки, которые мать надевала теперь под рукавицы на работе, уже холодно стало, осень во дворе. Петрушка глянул на сестру и осерчал на нее: - Ты чего балуешься, зачем очки дяди Семена одела?.. - А я через очки гляжу, а не в них. - Еще чего! Я вижу! Вот испортишь глаза и ослепнешь, а потом будешь иждивенкой всю жизнь проживать и на пенсии. Скинь очки сейчас же, я тебе говорю! И брось варежки штопать, мать сама заштопает или я сам возьмусь, когда отделаюсь. Бери тетрадь и пиши палочки - забыла уж, когда занималась! - А Настя что - учится? - спросил отец. Мать ответила, что нет еще, она мала, но Петрушка велит Насте каждый день заниматься, он купил ей тетрадь, и она пишет палочки. Петрушка еще учит сестру счету; складывая и вычитая перед нею тыквенные семена, а буквам Настю учит сама Любовь Васильевна. Настя положила варежку и вынула из ящика комода тетрадь и вставочку с пером, а Петрушка, оставшись доволен, что все исполняется по порядку, надел материн ватник и пошел во двор колоть дрова на завтрашний день; наколотые дрова Петрушка обыкновенно приносил на ночь домой и складывал их за печь, чтобы они там подсохли и горели затем более жарко и хозяйственно.