После завтрака, который Петр Иванович приготовил, пока я спал, мы направились на участок — обширную сухую горбовину, поросшую вековыми деревьями, среди которых особенно выделялись стройные высокие березы, сосны и ели. Крупные деревья тут располагались, как дома в деревне — каждый на своем участке, не касаясь даже ветками. И каждое со своим миром молодых растений и кустарников. А сколько под этими деревьями было грибов?! Петр Иванович, глядя на них, даже как-то сожалел: — Сколько, Васек, добра-то тут пропадает. Природа щедра. Даже очень. Но мы иногда с голодухи пухнем, а лишнего шагу не ступим, чтобы собрать вот такое богатство. Я с любопытством разглядывал урочище и все время думал, почему же в молодом лесу деревья и кусты растут настолько плотно друг к другу, что порой без топора через этот лес и не пройти, но додуматься до причины не смог и спросил об этом у Петра Ивановича. — Этот вопрос в твоем возрасте и меня волновал. Сам тоже до истины дойти не смог и спросил у отца. Он мне ответил так: «Пока, говорит, люди маленькие, то они тоже в семье, хоть сколько их пусть будет, вроде друг другу и не мешают. Тогда им и пищи не так много надо, обуви, одежды. Но вот когда начнут подрастать, то в доме становится тесно и пищи не будет хватать… Тогда родители начнут думать, куда их устроить: дочек стараются выдать замуж, сыновей куда-нибудь в люди отправить или поженить и отделить от семьи. Ну, с людьми все понятно. Люди разумны и передвигаются. А что делают деревья? А они тоже борются за жизнь, но сила у них оказывается неодинаковой. То дерево, у которого корни развились сильнее, умудряется больше пищи себе захватить, а деревце, у которого корни послабее, — чахнет и высыхает. Ты парень любознательный, верно заметил, что в молодых еловых чащах возле каждого деревца взрослого стоят десятки высохших». Вот такой ответ дал тогда мне мой отец. — Значит, и деревья потихонечку воюют между собой? — Воюют, милый. Жизнь — это борьба. Борьба с врагами, с болезнями, с самим собой. Кстати, эта борьба самая трудная. С первого часа нашего пребывания в лесу Петр Иванович находил нужные деревья. Я только успевал отмечать их. В первый день мы нашли с ним пятьдесят деревьев. Дядя Петя нашей работой остался доволен. Весь день был весел и рассказывал мне всякие истории из своей жизни. Работу мы в первый день закончили раненько. Солнышко еще было высоко, когда сказал он: — А на сегодня хватит. Идем на отдых. — Чего это так рано-то? — расстроился я. — К любому делу, милый, надо привыкать исподволь. Плохо, если в самом начале на работе надорвешься, — она тебе сразу и опостылет. Надо, чтобы ты шел каждый день на работу с охотой, как на праздник. Вот у меня был случай. Когда мне исполнилось только десять лет, мама дала мне косу в руки и говорит: «Ну, ты теперь парень большой. Не отставай от меня». Я день целый и махал, стараясь быть рядом с ней. Самолюбивым я был мальчиком. Хоть и чувствовал, что из последних сил работаю, а не хныкал. Помахал вот так с непривычки-то денек, а на другое утро уже и встать не могу. Руки-ноги не шевелятся. Целую неделю потом приходил в себя. С тех пор сенокоса я боюсь, как каторги. И уж делаю это дело с такой неохотой, что, если бы можно было не делать, не стал бы… — Петр Иванович улыбнулся чему-то и продолжал: — Да что там работа… Вот раз в дороге переел мармеладу и с той поры на него смотреть не могу на всю жизнь. Так что, милый, всему надо знать меру. Потому и слушайся меня. По пути к бараку еще до Курген со (Журавлиное болото) мы набрали грибов. — А на нем, — остановившись на краю болота, сказал Петр Иванович, — мы с тобой наберем морошки. Здесь она любит расти. — Дядя Петя, а почему это болото называется Журавлиным?.. — заинтересовался я. Дядя Петя весело посмотрел на меня и сказал: — По этому поводу в народе ходит вот такая сказка. Однажды какой-то мужик засеял горохом полянку на краю болота. И повадились в горох журавли. Гонял, гонял он их с поля, а потом взял и поставил в горохе силки. На другой день смотрит: в силках запутались журавли. «Как же я их всех домой-то унесу?» — зачесал мужик в затылке. Была у него с собой веревка. Вот он и сообразил: привязать одним концом ее к березе, а потом стал по одному привязывать к веревке журавлей. Вяжет, а журавли крыльями машут, жалобно кричат. Навязал, сел на краю поля, смотрит и радуется: «Ишь как я ловко управился! Теперь будут у меня щи с мясом». А потом думает: «Как же дальше-то быть? Ежели я их прибью, то битых-то мне и за два раза, пожалуй, не унести будет?» Подумал, подумал и решил, что поведет их, как баранов, на веревке. Отвязал он веревку от березы, уцепился за нее покрепче, махнул на журавлей вицей: «Ну, пошли!..» Журавли закурлыкали, замахали крыльями, и не успел мужик оглянуться, как оказался в воздухе. Перепугался, кричит не своим голосом: «Ой! Куда вы меня? Не надо! Отпустите!..» Только журавли не слушают его, еще сильнее машут крыльями и поднимаются все выше и выше над болотом, над гороховым полем. Зажмурил мужик глаза, разжал руки и как кувыркнется с неба на землю. Угодил в самое болото, пробил его до дна и прямехонько очутился у чертей болотных, местных хозяев. А черти эти дружили с журавлями и потому очень обрадовались, когда мужик этот к ним попал. «Будешь еще над нашими друзьями издеваться?» — спрашивают черти болотные. «Ой, отпустите меня, пожалуйста, господа черти! — взмолился мужик. — Век больше журавлей пальцем не трону да и другим закажу, чтобы не только журавлей, но ни одной животины в лесу не обидели». — «Ну, если сам обещаешь да и другим закажешь — ладно, иди». Отпустили черти мужика. То ли они вообще были ребята добрые, то ли поверили мужику. Однако с тех пор никто на этом болоте журавлей не трогает. И по сей день продолжают прилетать на него выводить свое потомство. — Вот как, оказывается… — протянул я. — Сказка мне очень понравилась. — Так это было или по-иному, а разговор в народе идет такой, — сказал Петр Иванович… Утром, пока я спал, Петр Иванович, поставив на озере стаунок, поймал еще и небольшого щуренка. И ужин у нас в тот вечер был прямо-таки отменный. Чудесным праздником для меня были дни, проведенные рядом с Петром Ивановичем. Я их запомнил на всю жизнь. Сколько всяких премудростей я узнал от него за это время! А главное, настолько полюбил лес, вообще природу, что, закончив семилетку, сначала проработал на лесоповале, потом поехал на курсы мастеров в Хвойную. И когда после окончания курсов, за неимением вакантной должности мастера, был назначен пожарным сторожем в лес, я не стал возражать. Хотя мое назначение отец принял с явным недовольством. — Учился, учился и доучился!.. Правда, мама возразила ему: — Да что ты, разве какая работа бывает позорной? И не должность красит человека, а человек место. Вот дядя Вася Шилов из Питькярви век свой пастухом проработал, да люди почитали его лучше другого служащего. — А хоть платить-то тебе сколько будут? — спросил отец. — Сорок рублей… — По Сеньке и шапка, — сказал, сгреб с вешалки балахон и скрылся в сенях. — Да не сердись ты на отца, сынок. Ты еще совсем молодой. И работа та как раз по твоим костям будет. А поработаешь хорошо на той должности, смотришь, и мастерство доверят. По лестнице, сынок, подниматься надо всегда по ступеньке. Через ступеньку будешь скакать, можешь сорваться и полететь вниз. — Она по привычке погладила меня по голове. — Ну с богом, как говорится. Только у меня к тебе один совет имеется. Сходи к тедаймезю Еше или к нойдальской Анне. У них чертенята есть. Пускай тебе хоть по одному в товарищи дадут. Иначе тебе не справиться будет с таким-то широким угодьем… — А подумав немного, махнула рукой: — Да и с другой стороны, взять чертенят — надобно помнить все время о них. Ведь они все время при работе должны быть. Ежели, к счастью, так и без них обойдется. А что и случится, так что на роду написано. Разве же можно укараулить тебе такой широкий лес от каждой спички, окурка. Да у нас по летам и грозы бьют шибко. — Я уж, мама, буду надеяться на свои силы. И послушаюсь тебя: по лестнице не буду скакать через ступеньку. — Смеюсь. — Это, пожалуй, сынок, вернее всего… Я всю свою жизнь помнил совет матери. В школе я начал с учителя начальных классов, затем работал заведующим начальной школой, потом директором семилетней, восьмилетней, средней школ. В райкоме начинал инструктором, затем работал секретарем, вскоре стал вторым секретарем… Петр Иванович, узнав о моём назначении, посоветовал мне: — Ты по лесу не бегай, а ходи по деревням да веди с людьми разъяснительную работу. Научишь людей относиться к лесу как к своему добру, тогда порядок будет. А один в поле не воин. Хоть летай по нему на ковре-самолете, все одно за всем не угонишься, всего не углядишь. Я учел совет моего доброго наставника, но все равно в лесу бывал каждый день. Да и необходимость заставляла. Приходилось на видных местах у развилок дорог вешать всякие плакаты, призывающие охранять лес. А потом все тропы, ведущие от деревни к деревне, — лесные. Идя по ним, как удержишься, чтобы не свернуть в лес? И я ходил по лесу. Прислушивался к песне ветра, шелесту листвы. Присматривался к воде на озерах, к зелени травы, цветущим деревьям, к грибам, к спелой грозди брусники. Порой останавливался перед муравейником или яркой палитрой сочных красок на осеннем лесе и думал над тайной природы, над ее организованностью и умением приспосабливаться к быстро меняющимся условиям. Иногда в дождь я шел по мокрой земле. В кирзовых сапогах квакала вода. Но я не обращал внимания. Мне даже эта песня нравилась. И потом, когда я работал бракером, [10] Петр Иванович не оставлял меня без внимания. Учил — и не столько работе с лесом, сколько с людьми. Однажды, расстроенный неприятным разговором с лесорубом, который попытался сдать мне еще раз уже принятый у меня лесоматериал, предварительно отпилив торцы с отметинами, возвратившись в барак, где я проживал, встретил Петра Ивановича. Узнав о случившемся, он усадил меня рядом. — Ты пойми, милый, что работаешь с людьми, а не с чурками. А что человек — то характер, и потому к каждому надо иметь свой подход. Так что прежде чем подойти к нему, посмотри, какое у него настроение. Чувствуешь, что весел, — начни разговор, и не всегда с главного, а сначала поговори о чем-нибудь постороннем, а то пошути чего-нибудь, а потом уж и к основному делу приступай. Ну а если человек чем-нибудь расстроен — отстань от него в то время. Я всю жизнь старался следовать этому его совету. До самого ухода в армию чувствовал дружескую поддержку Петра Ивановича. Дедушка-мамаша — Сколько в нашем народе старых людей живет, а никто не видел его молодым. Как я стала помнить, — рассказывала мне семидесятипятилетняя бабушка Анисья, — ен всегда был дедушкой. О своих годах дед Еша не любил распространяться, а спросишь, бывало, — отмахнется: «А сколь, милок, есть — все мои, да я и сам не помню, — и всегда добавлял при этом: — Не годами, родной, живет человек, а делом… А у меня, как сам видишь, дел никаких». Но это он скромничал. — Дедушку Ешу в народе век помнить будут, потому что он жил не для себя, а для людей, — говорил мне отец. Нет в деревне человека, который бы не получил от него помощи. Чуть что, все к нему: кому надо рожь смолоть, кому в долг коробочку муки, а то полечить от какой болезни. Я сам испытал однажды силу его «заговора». Как-то заболел у меня зуб. Медпункт от деревни за тридцать километров. На дворе осенняя распутица. Нигде места не нахожу. Мама советует: — Не сиди. Беги к деду Еше. Пускай чего поделает. Я послушался. Дедушка Еша нарезал ломтик лука, посыпал солью. Потом погладил меня по голове и говорит: — Я буду говорить тебе мудрые слова, а ты, Васятка, думай про себя: «Зуб у меня уже не болит. Зуб у меня уже не болит». Он подвел меня к печи и стал нашептывать. Он шевелил губами, а я внушал себе: «Зуб у меня уже не болит…» Кончив шептать, он велел мне положить ломтик лука на зуб. — А теперь беги домой, ложись на печь да лежи там, пока боль совсем не утихнет, — посоветовал он. — Дедушка Еша, у меня уже он и не болит. — Это хорошо. Он болеть и не должен, раз ты поверил, что мои слова тебе помогут. Но все одно на печи полежи малость. Зубы у меня болеть перестали. Не знаю, то ли от лука, а то ли оттого, что на печи согрелся, а может, оттого, что я внушал себе и ему сильно поверил…