Она принялась читать вслух почти спокойным голосом: — «Жирные буржуазные свиньи! Вы холите здесь свои поганые телеса на деньги, отнятые у рабочих и земледельцев. То, что для них недостижимая мечта, для вас праздник. К вашим услугам — дорогие рестораны, дорогие шлюхи и дорогие яхты. Деньги, на которые семья бедняка проживет год, и то отказывая себе во многом, вы просаживаете за один вечер в своих кабаках и борделях. Вам мало было украсть у народа деньги и землю — вы еще украли у него море и солнце. Должны вас огорчить: с этого дня вся Тукуманья становится для вас запретной зоной. Пока здесь не смогут отдыхать дети простого народа, дети бедняков, никто из вас и носа сюда не сунет! Шутить мы не намерены. Пока что вам преподали наглядный урок — но он останется первым и единственным. Если вы, свиньи с чековой книжкой вместо сердца, посмеете еще сунуться в Тукуманью, ваши роскошные отели будут взлетать на воздух, а ваши отрезанные головы будут рядком лежать вдоль берега. И так будет продолжаться, пока вы не уясните — эти благодатные края больше никогда не будут вашими. Море и солнце — простому народу! Бойтесь нашей мести, свиньи, и держитесь подальше отсюда. Пуль и мачете у нас хватит на всех. Вон отсюда, жирные сволочи! ФРОНТ ХОСЕ АГУЭЛЬДО». — Что это еще за фронт такой? — спросил Мазур. — Никогда не слышал. Хотя они плодятся, как кролики... — Не знаю. — сказала Белль. — Они, действительно, так плодятся... Кирилл, по-прежнему поглаживая по голове прижавшуюся к нему Эстеллу (она уже не рыдала, только тихо всхлипывала), пояснил: — Хосе Агуэльдо — это разбойник из сертанов. Печально прославился лет восемьдесят назад. Самый обыкновенный бандит и садист, разве что зверствами перещеголял. многих. Любил представлять себя борцом за что-то справедливое, но ничем этого не подтвердил. Наоборот, одинаково рьяно грабил и банки, и поезда, и деревни, и шахтерские поселки. В конце концов его убили жандармы. Идейные раньше как-то с его именем не связывались — очень уж гнусная личность. Если кто-то принял его имя — это законченные отморозки. По которым петля плачет... — Понятно, — сказал Мазур. Огляделся. Листовки подобрали и прочитали многие — и все, без исключения, похватав скудные пляжные пожитки, спешили к своим отелям. Первые яхты как-то робко приближались к берегу. Полицейские по-прежнему суетились без особой осмысленности — правда, появилось несколько машин без мигалок и раскраски, и выскочившие оттуда люди в штатском выглядели гораздо более деловитыми. Мазур сказал: — Думается мне, друзья мои, нам нужно, не задерживаясь, улететь в столицу. Не нравятся мне такие борцы за на родное счастье, ничего хорошего от них не дождешься, а уж я их повидал... Кажется, ему было о тем подумать... —...Ну что же? — сказал Лаврик, пододвигая ему стакан. — Все хорошо, что хорошо кончается. Действительно, вегетарианцы вам попались какие-то, обычно они свои демонстрации с кровью обставляют. Мазур внимательно посмотрел на него. И зная Самарина много лет, многое на его лице прочитал — как ни владел Лаврик лицом. Слишком много они вместе прошли, видывали друг друга во всех видах и изучили отлично... — Лаврик, — сказал Мазур. — У нас чисто служебный разговор или пока еще нет? Чуть подумав, Лаврик ответил. — Собственно, пока еще нет… А что? — Ты знаешь, ведь я тебя хорошо изучил за все эти годы... — Представь себе, я тебя тоже. — сказал Лаврик с усмешкой. — Так что чувства взаимные. Заранее знаю, что ты хочешь сказать. «Сволочь ты, Лаврик» Угадал? — Угадал, — сказал Мазур. — Сволочь ты, Лаврик… Все ты знал заранее, правда? Что эти черти вынырнут со взрывчаткой и пулеметами, что наведут страху, что пляжи опустеют. — А они действительно опустели, как пишут в газетах и кажут по телевизору? — деловитым тоном спросил Лаврик. — Действительно, — сказал Мазур. — Сразу же началось повальное бегство. Аэропорт, железнодорожный вокзал — все было забито людьми, таксисты срубили бешеные деньги. Не будь у нас своего самолета, не знаю, как бы и выбрались... Пляжи опустели. Говорили, на всем протяжении Тукуманьи. А ты знал, что вынырнут эти черти. Может быть, это были даже твои черти... Окажись оно так, я бы и не удивился... — Ну я же не дьявол, чтобы у меня были черти... Так, иногда бывают... бесенята... — Ты знал все заранее, — сказал Мазур. Лаврик смотрел на него как-то устало. — И что, я тебя в чем-то обманул? — спросил он негромко. — Ни убитых, ни раненых, ни даже поцарапанных, парочку стекол взрывной волной вышибло, насколько я знаю, да вроде бы у какой-то яхты парус шальной пулей пробило. Детский сад, песочница... — Нехилая такая песочница, — угрюмо бросил Мазур. — Девчонки перепугались насмерть... Лаврик мимолетно глянул на часы: — Времени у нас полно, так что можно чуточку потрепаться о постороннем... Что-то тебя понесло в гиперболы. «Смертельно»? Да, ладно, ни хрена подобного. Как будто я вас на аэродроме не встречал. Конечно, девчонки вышли не с лучезарными улыбками до ушей, но и никак не выглядели погруженными в черную тоску. Что Белка, что Звездочка, то бишь Эстелла. Ну, испугалась немного пассия твоего парня, всплакнула чуточку, но еще там, на курорте в себя пришла, ведь правда? — Ну, в общем... — В общем и целом, — Лаврик усмехнулся. — Ты, старина, местной специфики не учитываешь. Девочки все-таки южноамериканские. И концерта вроде курортного если и не видели раньше своими глазами, то с детства привыкли, что подобное — часть жизни. Нередко случается. Будет время, зайди на страничку Эстеллы в Фейсбуке. Там интересные снимочки есть. Год назад случился очередной переворот. Очередной генерал захотел в Наполеоны — ну, не столько сам захотел, сколько обитающие к северу отсюда дяди подтолкнули. Исполнение было паршивенькое: дернулись всего два пехотных полка столичного гарнизона и бронетанковый батальон. Утречком начали, а уже к середине дня их воспитали должным образом. К чему это я? Когда за них взялись, прямо на Пласа Дель Соль подбили один из их броников. Аккуратненько так подбили, он не загорелся, только движок разнесло. Так вот, когда все более-менее устаканилось, столичная «золотая молодежь» нашла новую забаву: фоткаться на фоне этой подбитой брони. Хотя по окраинам еще постреливали, и все кончилось только часа через полтора. Наша Эстелла тоже отметилась, позировала с таким видом, словно это она броник подбила. Нет, правда, посмотри потом ее страничку. В общем, Эстелла Феррейро — отнюдь не кисейная барышня. Аристократия аристократией, а век на дворе — двадцать первый. Впрочем, за последние полторы сотни лет таких амазонок среди девочек из сертанов хватало. Разве что Эстелка с компанией гоняет то на спортивной машине, то на мотоцикле — но на самой дальней родительской асиенде, и верхом носится, как ее прабабушки. Одним словом, не та девочка, чтобы пугаться «смертельно». — Он усмехнулся не без фривольности. — Вообще, твой парень мне ящик хорошей каньи должен. Когда разъезжались с аэродрома, я за ними из чистого любопытства послал хвост. И подтвердились догадки. Ты ведь, когда ее у родителей отпрашивал, точных сроков не называл, когда вернешь в целости и сохранности? - Нет, — сказал Мазур. — Сказал, три-четыре дня, может, чуть побольше. Ты же мне так и сказал. — Ну вот, — сказал Лаврик. — И повез ее твой парень не в родительский дом, а на авенида Торредилья. Он там с полгода квартирку снимает, где и радуются жизни, пока родители думают, что любимое чадо на симфоническом концерте или в музее. И сейчас, чует мое сердце, зависнут там на пару дней — когда еще такой случай представится? Так что я им только хорошо сделал. Утешит он ее по высшему разряду. Парень, между прочим, весь в тебя, хотя и западает не на синеглазую блонду, а на кареглазую брюнетку... Ну, а твоя Белка все спокойней перенесла — хотя, конечно, и ее сегодня ты должен утешить по полной... Белка, ты давно должен был подметить, девочка с характером. И совсем недавно уже была раз под гораздо более опасным огнем. И во время того переворота, между прочим, весь день у окна с автоматом простояла — когда флотская контрразведка забаррикадировалась у себя в управлении и приготовилась отбиваться, если и к ним полезут. Вот такие дела. Ну что было делать? За тобой могли на курорте и следить, желающих хватает. Адмирал, начальник одного из самых секретных отделов и его адъютант —- довольно подозрительно. А вот если с ними еще морской кадет и его подружка-аристократка, не имеющие отношения к спецслужбам, — дело другое. Веселая компания на отдыхе... Ну, перестал дуться? — Перестал, — все еще не без угрюмости сказал Мазур. — Но вот какого черта ты еще и Эстелку под колпак брал? — А я не ее брал, а твоего парня, — сказал Лаврик. — Понимаешь, когда месяц назад стало известно, что именно тебя сюда посылают, я на всякий случай прошелся по твоим старым контактам. Ну, мало ли какие встречи могут случиться... Вот и узнали и про Ольгу, и про твоего парня. — Он прищурился. — А что касаемо сволочизма... Ну да, я иногда жуткая сволочь. Когда дело требует. А бывает и по-другому. Не забыл еще живописный островок в Карибском море? Не тот, где мы обезьянского президента от переворота спасали, а тот, где американскую подводную лоханку сперли? Были нежелательные свидетели, аж несколько человек. И один сверхрадикальный товарищ предлагал для пущей надежности грохнуть их смертоносной отравой, в чем его поддерживал кубинский компаньеро, тоже не сентиментальный. И исключительно дядя Лаврик, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — придумал выход, когда все остались живы и здоровы. И твоя очередная синеглазая блонда, которая сейчас кинозвезда с охапкой «Оскаров», и потешный старик лорд Джадд, и все прочие... Помнишь? — Помню, — сказал Мазур. — Ну и ладушки, — глаза Лаврика стали жесткими. — Болтология кончилась. Затянулось у тебя блаженное безделье с шатаниями по увеселительным заведениям в компании очаровательной блондинки. Начинаем работать плотно. Постороннее побоку, соберись в темпе. Опыта тебе не занимать. Первое и единственное, что ощутил Мазур — нешуточную радость. Оттого, что кончилась неопределенность и неизвестность и началась работа... — Итак, — уже совершенно другим голосом сказал Лаврик. — Ты своими глазами, как несколько человек до тебя, включая меня, грешного, убедился: серьезной береговой обороны в тех местах организовать нельзя. Местность не позволяет. Снесут любую оборону артиллерийским огнем с кораблей, и не только — в составе эскадры, выделенной для операции «Кальмар», еще и два ракетных фрегата класса «Хоул». И, кроме той авиаподдержки, что нагрянет с севера, за пределами территориальных вод будет отираться еще и авианосец. Чтобы не допустить высадки, остается одно — мины. — Но тральщики... — Обсерутся тральщики, — сказал Лаврик. — Наша эскадра подойдет только завтра — ну, это не страшно, у нас примерно неделя в запасе, а то и побольше. Зато в порту уже три дня стоит мирный такой океанографический кораблик типа незабвенного «Сириуса» — с потайным шлюзом для выпуска аквалангистов... Ага, не удивляйся. Не все в свое время порезали на иголки и обменяли на «Сникерсы». И в трюме у этого мирного океанографа — ровным счетом тридцать «Ракурсов». Как тебе? — Так это ж совсем другое дело! — воскликнул Мазур. Действительно, «Ракурс», скорее подводная крылатая ракета, чем традиционная мина — штука страшная. Лежит себе на морском дне в контейнере, который не обнаружит ни один современный тральщик — а, получив команду, оживает и прет к цели, в отличие от торпеды, глубоко под водой. Когда его засекут, будет слишком поздно, времени не останется на то, чтобы перекреститься... — Если ничего другого не останется, ты с местными ребятками их живописно разложишь на дне, — сказал Лаврик. — Они, как меня заверили, подготовлены хорошо, справятся. В своих территориальных водах можно делать все, что угодно. Это у янкесов положение будет склизкое. Согласно международному праву, действия военного корабля, вторгшегося в территориальные воды другой страны без объявления войны, приравнивается... К чему? — Не ребус, — сказал Мазур. — К пиратским. Но, Лаврик... «Ракурсы» — это серьезно. Всю эскадру, конечно, не потопим, но придется ей хреново. Вот тогда... Третьей мировой, конечно, не случится, но шуму будет много в прямом и в переносном смысле. Шуму, вони, визгу... — Кто бы спорил... — серьезно сказал Лаврик. — Но, во-первых, брань на вороту не виснет. Ни у нас, ни у президента. А во-вторых, я же сказал: «Если ничего другого не останется». Есть еще и такой нюанс. Вполне может оказаться, что это уже будут территориальные воды не республики Санта-Кроче, а республики Месаудеро. Где все мы будем уже не зваными гостями, а персонами нон грата... — Значит, на этот раз все серьезно? — Крайне, — сказал Лаврик. — Вот, полюбуйся... Кривя губы, он достал из внутреннего кармана легкого бежевого пиджака прямоугольный кусочек материи размером с носовой платок: две сине-красных горизонтальных полосы, и на верхней, синей, в уголке какая-то черно-золотая эмблема. — Видел такие в Тукуманье? — Видел несколько раз, — кивнул Мазур. — И на антеннах машин, и на стенах были нарисованы, а в одном баре такой вообще на стойке стоял, такой же примерно величины. Эго и есть... — Ага, — кивнул Лаврик. — Флаг сепаратистов, то бишь независимой и суверенной республики Месаудеро. Его еще в первый раз поднимали, и во второй тоже, вот и теперь решили соблюсти традицию. Между прочим, при доне Астольфо, найдись у кого такой флажок или поймай кого рисующим его на стене, загремел бы персонаж автоматически на остров Пикомайо, самую жуткую тогдашнюю каторгу. Оно, конечно, методы дона Астольфо были бесконечно далеки от гуманизма и давно осуждены прогрессивной общественностью, но что было, то было — сепаратисты при нем сидели тихо, как мыши, а кто высовывался тем или иным манером, куда-то пропадали... Сейчас, увы, ситуация другая. Ты у себя в отделе сводки на этот счет не читал? — Не до них было, — сказал Мазур. — Была куча других забот, да и никто мне не поручал уделять внимание Месаудеро. — Ну, тогда кратенькая лекция... Янкесы там готовят классическую «цветную революцию», в точности по учебнику умнющего мудака Шарпа. Очередной Майдан. Мотивировок две. Первая — та самая, на которую уже многих поймали, в том числе, увы, и нашу Империю в девяносто первом. Практически все нефтяные месторождения, которые активно разрабатывают на территории Месаудеро. Те, что за ее пределами, пока что только разведаны. Нужно объяснять, какие отсюда проистекают лозунги? — Все ясно, как божий лень, — сказал Мазур. — «К чему нам кормить столицу и всю остальную страну?» «Санта-Кроче, голодранцы и лентяи, нас безбожно грабят». «Отделимся — и будем жить, как второй Кувейт или Саудовская Аравия!» Сколько раз проходили... — Ага, вот именно. Затрепанный штамп, но ведь работает до сих пор. Очень человек бесится, если внушить ему, что его безбожно грабят, что он кого-то кормит... Есть и вторая мотивировка, тоже довольно убедительная. В Месаудеро шестьдесят с чем-то процентов населения составляют протестанты, потомки юропо — ну, так исторически сложилось. Здесь уже агитация идет иначе: пора освободиться от щупалец Ватикана, за столетия запачканных кровью. Припоминают в первую очередь зверства инквизиции — вот только как-то забывают уточнить, что в свое время протестанты сожгли на кострах столько народу, сколько не во всякой стране инквизиции удавалось. В общем, сочетание двух довольно убедительных мотивов: экономический и идеологический, Первый отлично действует главным образом на людей попроще — бедняку вдумчиво объясняют, что он бедняк оттого, что столица его грабит, зато при новой власти нефтяные денежки будут делить на площади и по-честному. Ну, а когда он поймет, что его в очередной раз накололи, будет уже поздно... Второй мотив предназначен для людей пообразованнее и поразвитее — и тоже эффективно работает. Словом, заговор катит на всех парах, и известно о нем до сих пор не так уж много — во всяком случае, недостаточно, чтоб объявлять военное положение и вводить войска. Парламентская оппозиция все заболтает, а разгон парламента с имиджем Васкеса категорически не сочетается, никак он не может на такое пойти... — Конкретность есть? — Немного. Главным образом качаем на косвенных, на прецедентах. Начнет молодежь, ясноглазые мальчики и девочки с цветами в волосах и чистыми улыбками... как не раз бывало, многие из них никем не куплены, идут митинговать совершенно искренне, от сердца... Что, как сам знаешь, ситуацию осложняет до предела... Когда на улицы высыпает взбунтовавшаяся пехота при оружии, даже заядлым либерастам трудно протестовать, когда на них бросают танки и лупят по ним с вертолетов. Ясноглазые мальчики и девочки — совсем другое. Их даже при доне Астольфо старались не трогать. По демонстрациям взрослых частенько стреляли и пускали броневики, наплевав на мировое общественное мнение, шахтерские митинги, случалось, без зазрения совести разгоняли пулеметным огнем. Но когда выходили студенты или старшеклассники лицеев, их полиция рассеивала со всей возможной во времена дона Астольфо деликатностью. Потом, правда, иные студенческие вожаки куда-то пропадали, но уже не на публике, и не под камерами иностранных репортеров... Так что президент в цейтноте. Ну, а чуть погодя объявятся крепкие молодые люди уже совершенно другого плана, отнюдь не ясноглазые, с оттопыренными карманами и куртками, разбитые на пятерки и десятки, с хорошими дирижерами, четко знающие свой маневр. Наверняка окажется, что так и не обнаруженные злобные правительственные снайперы стреляли по толпе тех самых ясноглазых, с цветами в руках я в волосах. Покажут крупным планом очередную юную девочку. лежащую на тротуаре с пробитой головой. Ну, сам знаешь, как это бывает... И вопли: «Каратели диктатора убивают наших детей!» Тут уже подключаются взрослые, сначала штатские, а потом и в погонах. Два пехотных полка, что дислоцируются в Месаудеро, опять-таки больше чем на девяносто процентов — из местных уроженцев, как и полиция, жандармы, гражданская гвардия. Само собой вся прогрессивная мировая пресса бьется в истерике, начнутся истерики на трибуне ООН... Финал — очень быстро развевается эта тряпка, — он взмахнул флажком, — как чертик из коробочки, выскакивает временное революционное правительство, жаждущее демократии и свободы, как старая лева — изнасилования, просит помощи и зашиты от геноцида у всех демократических миролюбивых сил. А миролюбивые силы долго звать не надо, они вот они, у границ территориальных вод идиллически плавают. Случайно тут оказались и не сумели остаться в стороне, когда каратели убивают детей и душат гражданские свободы, давят право народа на самоопределение... Пожалуй, за пределы Месаудеро они и не пойдут — упаси боже, они не агрессоры, они независимость молодой республики отстаивают, и не более того... А заодно и независимую нефть от диктатора Васкеса... — Лаврик взял бутылку каньи и плеснул немного в оба стакана, детскую, можно сказать, дозу. — Конечно, в значительной степени все это — основанные на прецедентах реконструкции, но и кое-какая информация от агентуры есть. Ну, а что касается эскадры, практически уже сформированной для операции «Кальмар», тут никаких догадок нет — стопроцентно верная информация. В основном от разведспутников, но и агентура, я так подозреваю, работает, хотя в подробности меня, конечно, никто не посвящал — ну, я ж не дите малое... С уверенностью можно сказать: у президента... то есть и у нас с тобой есть примерно неделя. Потом они начнут, и маховик раскрутится как бешеный... И ничего уже не удастся остановить. Так что наша задача гораздо сложнее, чем разбросать по дну «Ракурсы». Будь дело только в этом, никто и не беспокоился бы... Подумаешь: эй, сей веселей, вправо сей, влево сей... Пожалуй, и нас с тобой не стали бы на старости лет сюда выдергивать, тут и полковники из молодых справились бы, а то и майоры... Молодая смена подросла, и зубастая... Но ситуация такая, что старики-разбойники понадобились... Имперской выучки. — Кое-что проясняется... — сказал Мазур. — Понятно теперь, для чего ты пляжи от курортников зачистил... — Ага, вот именно, — безмятежно сказал Лаврик. — Теперь пляжи опустеют надолго. И никто не будет мешать репку сеять. Ни беззаботные яхтсмены, ни дайверы, которых там обычно куча — ну, да ты сам видел... А для пущей гарантии поставим вдоль берега пару дюжин сторожевиков — будет утечка в прессу, что злобные герильеро в осуществление своих уже объявленных планов собрались недалеко у берега и мины установить, со складов военно-морского флота злодейски спертые. А может, и установили уже парочку, вот там и работают военные водолазы. — А янкесы не догадаются? — Могут и просечь — сказал Лаврик. — Когда это они дураками были? Но вот сделать ничего не смогут, Классический пат: мы не в состоянии придавить сепаратистов, янки не в состоянии помешать нам творить в территориальных водах, что нашей душеньке угодно. Теоретически рассуждая, они могли бы подогнать поближе к территориальным водам обеспечивающее судно и выпустить на «сеятелей» ораву «морских котиков», но это было бы уже чересчур... К тому же стопроцентно известно: наших «гидрографов» они пока что не расшифровали, и о готовящейся «посевной кампании» представления не имеют. — Мелочь, а приятно, — сказал Мазур. — И когда мне с местными ребятами посевной заниматься? — Если все сложится благополучно, то никогда, — скупо усмехнулся Лаврик. — Я же два раза повторил касаемо минирования: «Если возникнет такая необходимость». И открытым текстом сказал, что с посевной как таковой справился бы толковый майор или полковник. — Он чуть наклонился вперед. — Кирилл, придется тряхнуть стариной. Ты сам давным-давно уже понял: мы существуем не только для того, чтобы что-нибудь там мастерски подорвать или. спалить. Мы еще и для того, чтобы порой утворить нечто такое, позволяющее эскадрам остаться на якоре, бомберам — на аэродромах, а пехоте — в расположении. Слушай в четыре уха. Тебе с местными бармалейчиками предстоит в самое ближайшее время провернуть две блиц-акции. Два блицкрига. Проигрывать не имеешь права — ну, да тебе не привыкать. Одна из акций при нужде будет шумная, с пальбой и термитом, вторая, наоборот, совершенно тихая, я бы сказал, тишайшая, и должна остаться неизвестной всему окружающему миру. Тебе приходилось делать и то, и другое, так что ничего нового... — Лаврик впился в него цепким, умным взглядом. — Накрепко запомни одно: даже если увенчается успехом только одна акция из двух, это будет победа. И никакой посевной не потребуется. Ну, а если прокатят обе... Верно тебе говорю: будешь Героем России. Серьезно. Считай, это уже решено. Но ты, конечно, из кожи вон вывернешься не из-за звездочки, а оттого, что мы — последние центурионы Империи... И есть у нас кое-что в душе, чего ни у какой молодой смены нет, при всей ее выучке. Старею, на патетику потянуло... Но что делать, если так оно и обстоит? — Я так понимаю, плаваем? — спросил Мазур. — Не зря же дома эскулапы особый упор делали, когда меня чуть ли не по винтикам разбирали, на то, могу ли я полноценно работать с аквалангом? — Угадал ровно наполовину, — сказал Лаврик. — Одна акция — с аквалангом, другая исключительно на суше. — Он улыбнулся какой-то вымученной, совершенно не свойственной ему улыбочкой, неприятно поразившей Мазура. — Вот только не «плаваем», а «плаваешь». Ничего бы я так ни хотел, как сплавать о тобой. Великолепный получился бы «дембельский аккорд». Но эти гады в белых халатах акваланг мне запретили насовсем. Что-то там с мозговым кровообращением, атеросклеротические бляшки и еще какая-то херня... Ладно, — сказал он преувеличенно бодро. — Вчистую не списали, и то хлеб. Давай работать. По первой акции... Он водрузил на стол кейс, открыл и выложил на белоснежную скатерть целую стопку документов. Наметанным глазом Мазур сразу определил, что сверху лежат спутниковые фотографии. И рывком придвинулся к столу, охваченный сто раз испытанным, но никогда не покидавшим азартом предвкушения. Глава VIII