Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 7 из 9 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Типа того. Знаешь, что тебе нужно делать? – Что? – Стать донором. – Давно уже. Сдаю кровь каждые четыре месяца. – Не таким донором. Зиганшин почувствовал, что краснеет. – Мама, ты понимаешь, чем предлагаешь мне заняться на старости лет? – Ничего, не ослепнешь. Зато будешь знать, что где-то там бегает плоть от плоти твоей. Большинству мужиков для счастья этого достаточно. Он отмахнулся, но мама продолжала: – Сынок, у тебя хорошая генетика, так почему бы не помогать нуждающимся женщинам? Лучше пусть они от тебя беременеют, чем от какого-нибудь алкаша! – Может, хватит говорить глупости? – Не хватит! – отрезала мама. – Произошло то, что произошло, и надо думать, что можно сделать, чтобы смягчить удар. А если ты станешь предаваться отчаянию, то оглянуться не успеешь, как окажешься на какой-нибудь шалаве, о которой будешь знать только одно – что она способна зачать от тебя ребенка. Он поморщился. – И не кривись мне тут. Я дело предлагаю. – Ага. Навязываешь мне мировоззрение мужского цветка щавеля. – Вот именно. Производи пыльцу, а остальное предоставь трудолюбивым пчелам. Зиганшин засмеялся, и вдруг накатила страшная боль оттого, что ему может быть весело. Такая боль бывает, когда в тепле начинают отходить замерзшие пальцы. Но так нельзя, нельзя! Нельзя возвращаться к жизни! Он вскочил, извинился перед мамой и вылетел на улицу. Сел в машину и поехал без цели. Когда в свете фар показался поворот на старую лесную дорогу, Зиганшин крутанул руль, преодолел метров двести и остановился, зная, что ехать дальше нельзя. Дорогу давно размыло дождями и завалило старыми деревьями, упавшими от сильных ветров. Он вышел. Темный осенний лес стоял тихо, теряясь в ночи. Только свет фар выхватывал седую кору старой ели, огромный расколотый валун и кусок земли с пожухлой, давно мертвой травой. Зиганшин приблизился к старому дереву и со всей силы саданул по нему кулаком. – Господи! – закричал он, зная, что никто его не слышит. – Господи, за что ты меня наказываешь? Я же хотел быть хорошим! Хотел семью! Жить так, как хочешь ты, чтобы люди жили! Зачем ты отбираешь все, к чему я потянусь? Что ты хочешь? Чтобы я тебя ненавидел? Он снова ударил по дереву и опустился на колени. Стоять на старых, вылезших из земли корнях было очень больно, но Зиганшин не поднимался, потому что надеялся, что заплачет и это принесет ему облегчение. Но слезы так и не пролились. Он смотрел на серый мох, покрывающий кору, заметил потек смолы, давно застывший и тусклый от лесной пыли, и вспомнил, как в детстве с пацанами отколупывал такую смолу и жевал, даже ощутил на языке горьковатый вкус. Мама говорила, что так деревья залечивают свои раны. А его раны никогда не затянутся, потому что, если они заживут, будет еще хуже. – Ладно, Господи, – сказал Зиганшин, проведя рукой по сухому шершавому мху, – знаю, за что. Я не был хорошим. Наверное, потому, что ты не дал мне то, что я хотел, сразу. Ты отобрал у меня все, когда я был еще ни в чем не виноват, и понеслось. Только Фрида почему должна мучиться? Она-то уж точно хорошая! Почему ты так устраиваешь, что для возмездия плохим страдают невинные? Не хочу я больше тебе верить и утешения в тебе тоже не найду. Ты даже слез мне послать не можешь… Он поднялся, отряхнул колени и поехал домой. Мама и Лев Абрамович встретили его с встревоженными лицами. – Ты куда это сорвался? – спросила мать, пристально вглядываясь в него. Зиганшин отвел глаза. – Письмо надо было срочно отправить, – пробормотал он. – А уезжать-то зачем? – Большой файл, дома Интернет не берет. Он не принял совет матери всерьез, понимая, что просто ей хотелось предложить ему хоть какой-то выход из безвыходного положения. Что с того, что какая-то неизвестная женщина родит ребенка именно от него? Он ведь не сможет забрать у нее малыша и воспитывать его вместе с Фридой. Зиганшин теперь обращал внимание на малышей, и ему казалось, что их очень много на улице. Каждая вторая женщина шла с коляской или вела за руку ребенка, везде мелькали яркие маленькие курточки и слышался детский смех. Как-то он, не зная, чем пробудить аппетит жены, заехал в любимую кондитерскую Фриды и встал в очередь за дамой с девочкой лет четырех. Зиганшин не понял, что случилось, но малышка вдруг горько заплакала. То ли духота оказалась виноватой, то ли недосып, но Зиганшин вдруг почувствовал, что от звуков детских рыданий теряет сознание, еле успел выйти на улицу и привалиться к стене, ну а там уж отдышался.
Он все время думал о пятнадцати минутах, которых не хватило его сыну, и ненависть к докторше становилась сильнее с каждым днем. Нельзя ничего вернуть и исправить, но почему ошибку совершила она, а страдают Зиганшин с женой? Почему она не должна разделить с ними последствия своей ошибки? Вдруг, если докторшу справедливо накажут, мысль о безнадежно упущенном времени перестанет его терзать и он найдет в себе силы примириться с потерей? Но Фрида запретила… Вдруг он начал думать о Лене, своей первой любви, на которой мечтал жениться, только она не дождалась его из армии. А если бы дождалась? Сейчас их дети уже поступали бы в институт, а может, и внуки уже проклюнулись… Если бы он только не так сильно любил Лену, если бы ее предательство не стало таким ударом, то он женился бы гораздо раньше, не ждал бы до тридцати семи лет. На третьем курсе уже носил бы обручальное кольцо, а на четвертом нянчил первенца. Ну и жена была бы ничего такая. Нашел бы хорошую девушку. Может, она была бы хозяйственная, может, наоборот, какая разница. Может, даже такая социопатка, как полковник Альтман, а может, она сама бы и была. Ужились бы как-нибудь. Тогда он бы с Фридой не познакомился. Или просто она стала бы чудаковатой соседкой, и он, верный муж и заботливый отец, естественно, не влюбился бы, потому что на фиг человеку лишние проблемы? Или влюбился бы, только виду не показал. Сколько у него родилось бы детей? Наверное, много. Он – мужик крепкий, добытчик, мог бы прокормить целую футбольную команду. Ну, вместо джипа ездил бы на «Жигулях» или даже на маршрутке и дом выстроил бы не в два этажа… Хотя нет, детям нужно место. Ну, в другом поджался бы, завел не породистую овчарку, а дворнягу, а вместо второй собаки – кошку. Фантазии об альтернативных жизнях подполковника Зиганшина преследовали его, но не приносили облегчения, только хуже мучили, но выкинуть их из головы он почему-то не мог. Видения были яркими, как сны. Вдруг позвонила Лена. Он не хранил в памяти телефона ее номер и, увидев на дисплее незнакомый набор цифр, решил, что это какой-нибудь банк хочет предложить кредит, поколебался, отвечать – не отвечать, но потом все-таки принял звонок и чуть не задохнулся от удивления, услышав голос бывшей возлюбленной. Она сказала, что знает об его несчастье через адвоката, которого он ей посоветовал, чтобы навести порядок в делах после смерти мужа, что приносит соболезнования и хочет предложить свою помощь. – Пошла вон, – ответил Зиганшин. – Митя, я просто хочу помочь. – Извини, ничего личного. Это я просто для краткости сказал, чтобы не объяснять, как моей жене будет неприятно, если она узнает, что мы общаемся. Помочь ты ничем не можешь, а что сочувствуешь, я и без твоего звонка догадался. – Может, денег… – Не заставляй повторять! Закончив разговор, он поскорее удалил звонок и против собственной воли подумал, что Лена теперь вдова. Разойтись с Фридой и жениться на ней, завести общих детей, как и мечталось двадцать лет назад. Мечты должны сбываться… Зиганшин сильно потер лоб, будто хотел вычистить из головы эти подлые мысли. Нельзя так думать. …Зиганшин вдруг задремал возле Фриды и увидел сон, будто им звонят из больницы и говорят, что ошиблись, перепутали и сын жив. Его можно забрать домой. Сон оказался ярким, и Зиганшин был уверен, что все происходит наяву, даже приснилось, как он думает, уж не сон ли это, и понимает, что точно не сон. Как он был счастлив в этом сне, пока не пробудился, будто от толчка, и все равно первые несколько секунд счастье еще держалось, пока он понимал, что лежит в спальне и никто ему не звонил. Почему-то он понадеялся, что теперь сможет заплакать, поэтому быстро спустился вниз, чтобы не расстраивать Фриду. Была суббота, дети с Львом Абрамовичем еще не вернулись из школы. Зиганшин сел в пустой кухне, обхватил голову руками, но слезы так и не прорвались наружу. Он открыл холодильник: мама всего наготовила на три дня вперед. Кашеварить не надо, и в саду делами тоже не займешься – на улице идет дождь, шумит по крыше, наверное, от этого уютного шума он и уснул и увидел такой сон. Зиганшин отворил дверь: да, серый осенний дождь, косой и мелкий, будто пеленой застилает небо и лес вдали, и лужи не кипят пузырями, как летом. Рано в этом году все отошло, облетела листва, пожухла трава, и они с Фридой так и не видели золотой осени. А если снег выпадет поздно, так и будет все стоять унылое и печальное, и Фриде не захочется на улицу. Никому не хочется высовывать нос в такую промозглую погоду, разве что собакам. Да и те выходят больше для того, чтобы потом наследить в гостиной. Но сейчас псы чинно лежали на полу и не собирались снабжать его работой. Что же делать? Тут Зиганшин посмотрел на подоконник и сообразил, как вырваться из плена праздности. С тех пор как въехал, на окне кухни стоял горшок с какой-то, может быть, пальмой, а может, каким-то другим комнатным растением. Как оно попало в дом, Зиганшин не знал, скорее всего, кто-нибудь подарил на новоселье. Не сам же горшок прикатился, в самом деле. Став деревенским жителем, Зиганшин завел огород и клумбы, но больше для моциона, чем для урожая. Ему нравился труд, а не результат, а поскольку для роста домашней пальмы не надо было прилагать усилий, он периодически про нее забывал. Она жила на окне за занавеской, однажды Зиганшин эту занаваску отдернул и обнаружил, что от пальмы остался один сухой ствол. Он хотел выкинуть растение вместе с горшком, но дал ему последний шанс и полил остатками своего чая. «Завтра выброшу», – решил Зиганшин, но утром увидел, что пальма выглядит все еще плачевно, но явно пободрее, чем вчера. Он снова полил ее, теперь уже не пожалев нормальной воды из бочки, дал чуть-чуть подкормки, и пальма воспряла. «Стойкий боец», – подумал Зиганшин с уважением и больше так надолго ее не забывал. С тех пор растение сильно вымахало, ему стало тесно в горшке, да плюс еще Света, когда ела апельсины, запихивала в землю косточки, и они исправно всходили. Зиганшин расстелил на полу кухни газеты, принес из сарая маленькие горшочки для рассады, накопал ведро земли и задумался, куда пересадить пальму. Наконец нашел пластиковое ведро. То, что надо. Он пробил в днище дыру для дренажа и приступил к работе. Конечно, новый горшок не поражает красотой, зато просторный, и Света потом сможет его декорировать. Садовые работы всегда успокаивают, земля будто вытягивает горе и тревогу, когда опускаешь в нее руки, и Зиганшин сам не заметил, как увлекся и стал напевать себе под нос. – А я молодой, – выводил он, – просто седой, снег упал на плечи… – Да, ты молодой, – вдруг услышал он и выронил из рук ведро. Оно покатилось по полу, оставляя за собой черный земляной след. – Фридочка, – Зиганшин протянул к ней перепачканные руки, – как хорошо, что ты спустилась вниз! Она слабо улыбнулась и села на табуретку. – Да, ты молодой, – повторила она. – Так и ты молодая. – А толку-то? Родить все равно больше не смогу.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!