Фрида усмехнулась. Он хотел сказать что-то утешительное, но боялся, что сделает только хуже. Это от чужих людей можно слушать всякие глупые банальности типа «ничего страшного», а в устах родных они звучат предательством. – А я тут занялся… – Зиганшин неловко вытер руки о штаны. – Ну ничего, сейчас быстренько уберу и сделаю тебе что-нибудь покушать. Фрида покачала головой: – Работай спокойно. Я просто спустилась, потому что надо с чего-то начинать. Больше нельзя тянуть. – Тебе есть сейчас важнее, чем ходить. Начнешь питаться, тогда появятся силы и двигаться. – Я не хочу, чтобы у меня появлялись силы, – вздохнула Фрида. – Я слабая и малодушная и не хочу выздоравливать. – Фрида, ну что ты говоришь… – Как нерешительный самоубийца. Потому что, как только я начну ходить, мне надо будет от тебя уйти. А я боюсь и оттягиваю. Ты уж меня не торопи, пожалуйста. – Зайчик, что ты выдумываешь? Фрида вздохнула. На табуретке ей было тяжело сидеть, и она перешла на диван в гостиную. Раньше она была такая быстрая, стремительная, Зиганшин любовался ее легкой походкой, а теперь двигалась неуверенно, будто на ощупь. Он вымыл руки и сел рядом с нею. – Ты же знаешь, что я больше не могу иметь детей, – сказала Фрида, – а тебе нужно стать отцом. Почему ты должен отказываться от этого счастья ради меня, ты ж меня и не любил никогда особо. – Любил. И люблю. Я твой, Фрида, и все здесь вокруг твое, поэтому уходить никуда не надо. – И ты таки скажешь мне то же самое через десять лет? – Конечно. – Ой, сомневаюсь. Сам представь, что нас ждет: я не могу тебе дать того, что тебе нужно. Единственного, что тебе по-настоящему от меня нужно, я не могу тебе дать. И как ты видишь, чем я это тебе компенсирую? – Фрида… – Не перебивай, я долго думала об этом. – А надо было не думать, а вставать и есть. – Я стану искупать свою вину перед тобой… – Нет никакой вины! – Ну свой изъян, не важно, я сказала тебе не перебивать. Буду готовить тебе разные деликатесы, один вкуснее другого, охотиться за каждой пылинкой, настирывать-наглаживать твои вещи, делать тебе массаж. – Ну массажистка ты так себе. – Ну видишь. И этого не могу. Короче, ты понял, что я создам тебе райские условия, но это будет все не то. – Все то, – вздохнул Зиганшин и притянул Фриду к себе. – Короче, не надо мне ничего, лишь бы ты поправилась скорее. Мы повенчались с тобой, значит, ты моя, я твой, души наши навсегда вместе, а плоть немощна, в любую секунду может преподнести сюрприз. Я тоже могу заболеть, так что ж теперь, не жить, не любить? Фрида вздохнула: – Ты прав в теории. А на практике я каждый день буду провожать тебя на работу и думать, что сегодня ты уже не вернешься, останешься у другой женщины. Буду вздрагивать от каждого телефонного звонка и бояться, что услышу голос, который сообщит мне, что у тебя есть ребенок на стороне, которому нужен отец, и ты давно хочешь меня бросить, только не решаешься, потому что хороший человек. А возвращаясь в пустой дом, я первым делом буду искать записку, где сказано, что ты ушел навсегда. Ты станешь обнимать меня, а я буду думать, что ты делаешь это из жалости, а сам давно видишь во мне только препятствие к своему счастью и мечтаешь, чтобы я куда-нибудь исчезла. – Я думал, ты мне веришь. – Верю, Слава. Но я помню, как ты хотел сына. Я не могу дать тебе ребенка, и рано или поздно ты найдешь мне замену. – Нет. – Но ты уже нашел. – В смысле? – Зиганшин отшатнулся, с ужасом подумав, что Фриде каким-то образом стало известно о звонке Елены. – В смысле, что я не могу готовить и вести хозяйство, и ты сразу вызвал мать. – Так а что делать-то было? – Не знаю, но когда ты говоришь «мы справимся», это должно означать «мы с тобой», а не твоя мама. – Слушай, ты сейчас глупость какую-то говоришь. Мама просто хочет помочь. – Так и какая-нибудь одинокая женщина тоже просто захочет помочь тебе стать отцом. Зиганшин посмотрел ей в лицо и увидел, что жена побледнела, глаза будто ввалились, а над верхней губой выступили капельки пота. – Ты устала, – сказал он, – слишком резко поднялась и давно голодаешь, поэтому тебе и представляется какая-то чушь. Мозгу просто не хватает глюкозы. Фрида начала потихоньку вставать и есть, но давалось ей это очень тяжело. Пища вызывала отвращение, и если жена заставляла себя проглотить несколько ложек, то потом ее тошнило. Зиганшин кутал ее в одеяло и выносил на крыльцо, надеясь, что свежий воздух возбудит аппетит, покупал острые приправы, но от их запаха Фриду тошнило еще до еды. На следующий день после разговора с женой он в обед поехал к матери и попросил больше пока не приезжать. – Сам додумался? Он кивнул. – Молодец, взрослеешь. – Я вообще-то думал, что ты обидишься. – Митя, это ваша жизнь и ваш дом, и так должно оставаться. Думаешь, я не смогла бы сама заботиться о Свете с Юрой? – Думаю, ты просто не хотела. – Да нет, они чудесные дети и скрасили бы нашу с Виктором Тимофеевичем старость. Но Наташа была твоя сестра, а не моя. – Ну да, – вздохнул Зиганшин, – каждый должен нести свой крест. – Вот вроде взрослый ты человек, Мстислав, а такой дурак, – усмехнулась мама. – Только благодаря Свете с Юрой ты справился с потерей сестры. Крест при чем тут? – За крест тоже можно уцепиться… – Оставь свои поповские штучки! – отрезала мама. – Тут все очень просто: вы – семья, и если хотите и дальше оставаться ею, должны сами выкарабкиваться, все вместе. Нельзя изолировать ребят от вашего горя только потому, что они маленькие, им от этого только хуже. Может, я их накормлю повкуснее, чем ты, и со мной веселее, но они чувствуют себя изгоями. Вы с Фридой купаетесь в своем горе, оплакиваете мертвого ребенка и не видите живых детей, которым очень нужны вы оба, молодые, полнокровные, а не старая бабка. Ну Фрида – ладно, с нее грех спрашивать, а ты-то? Ходишь с каменной физиономией мимо ребят, думаешь, им не страшно? – Мама, я стараюсь, чтобы они жили, как раньше. – А не надо как раньше! – отрезала мама. – Все изменилось, и они это видят. Наступила другая жизнь, в которую их почему-то не берут. Сынок, скажи, можно ли меня назвать токсичным родителем? – Что? – В соцсетях надо зависать, а не ерундой всякой заниматься, – фыркнула мама. – Знал бы тогда свою горькую долю! Ладно, перевожу для необразованных: можешь ли ты сказать, что я когда-нибудь заедала твою жизнь? – Вот уж чего нет, того нет. – Но сейчас, пожалуйста, сделай так, как я прошу: поговори с детьми, Митюша, просто поговори. Зиганшин нахмурился: – И что я должен им сказать? – Просто объясни как есть. Съезди с ними на могилку. Позволь им горевать вместе с тобой. – А тебе не кажется, что они свое нагоревали, когда потеряли мать? Зачем им снова через это проходить? Братик умер, так он для них, считай, что и не родился, а что у нас с Фридой больше не будет детей, их вообще никак не касается. Для них ничего не изменилось, с какой стати я буду их вовлекать? Это непорядочно просто. – Митя, поговори! Он покачал головой: – И что я им скажу? – Не знаю. Может, и ничего. Может, это они тебе что-то скажут. Родные люди должны разговаривать, Митюша. – Раз так, может, ты сама с Фридой поговоришь? Мама нахмурилась: – Сынок, к сожалению, что бы я ей ни сказала, какие бы доводы ни привела, все они разобьются о тот факт, что у меня есть живой и вполне здоровый сын. Сейчас кто угодно для нее советчик и утешитель, только не я.